Стал вдруг вспоминать богатых невест, на которых был бы не прочь жениться. Ровена... как ее там звали? Двадцать лет назад, в Чикаго; связана с судовладением. Отец служил на пароходах, курсирующих по большим озерам. Но как можно жениться на девушке по имени Ровена? К тому же она весила сто семьдесят фунтов, никак не меньше,-- без всяких преувеличений. Может, даже больше -- сто восемьдесят... К тому же влюбчива, как кошка. Кому нужна такая жена? Озерные пароходы, или не пароходы,-- все равно, если у нее такой ужасный вес. Тем не менее тогда у него была единственная реальная возможность жениться на богатой.
Везет же некоторым -- встречают в жизни красивых, милых девушек, чьи отцы имеют контрольный пакет акций в "Чейз Нэшнл бэнк" или владеют империей горных разработок в Центральной Америке. И все же, женись он на этой Ровене (Ровена Крумман, вот как ее звали,-- Боже, что за чудовищное имя!), не пришлось бы ему трястись сейчас в этой постели.
Что же он имеет? Семьсот долларов в банке, триста пятьдесят пять из них -- долга, и это все. Еще месяц -- и потом пособие. Большое им спасибо за такое пособие! Приблизительно девять десятых американцев, как и он сам, ходят по краю пропасти, они ежедневно чувствуют угрозу своей жизни, но тем не менее улыбаются, лицемерят, притворяются, ночами не спят, надеются -нервы не подведут, не лопнут; стоят на самом краю, и он рушится, сыплется у них под ногами... А еще эти китайцы: старательно обшаривают все тротуары в поисках просыпавшегося на землю риса; бегут впереди армий с двумя кастрюлями на спине и одеялом и в вежливой восточной манере умирают от голода. Не следовало бы Джо Ривзу позвонить и им? Нет ли у него важного сообщения и для китайцев? Никакая философия в мире не поможет, когда ударят холода... А самому ему надо как-то устроить все в жизни лучше, надежнее. Где-то упустил он свой шанс -- слишком был ленив, глуп, самодоволен.
Само собой разумеется, Ривз мог позвонить ему и по совершенно другому поводу, к примеру касательно Элизабет. Неопровержимый факт: в субботу вечером Кэхилл застал этих голубчиков -- целовались у двери... Вот вам, пожалуйста,-- шок для родителя! Что прикажете делать, когда застигаете свою семнадцатилетнюю дочь, целующуюся с племянником вашего лучшего друга? Воспитывать дочь -- все равно, что сидеть на неразорвавшейся бомбе, которая во время войны пробила крышу дома и оказалась в подвале. Может пройти год, два -- и все хорошо. Или вобще ничего не случиться. В мире полно дурных, падших женщин, но ведь всем им когда-то было семнадцать, и они были смазливыми любимицами своего дорогого папочки. Дочери министров, адмиралов, политических лидеров...
Откуда ее папочке знать, каким порывам плоти поддается его дочь, с кем их разделяет, сидя там, в соседней комнате, со студенческими вымпелами, темными непроницаемыми шторами на окнах и фотографиями в рамочках? От Элизабет тоже не дождешься никакой помощи, это точно. Всегда была скрытным, своенравным ребенком, шла напролом, своей собственной дорогой, с презрением отвергая любые отцовские советы или поддержку. Никогда отчаянно не врала, но и не говорила больше того, что считала необходимым,-- лучше сэкономить на правде. Иногда он пытался поставить на ее место другую девочку, чтобы со стороны более объективно посмотреть на дочь. Она уже девушка, с прекрасно развитыми формами, преждевременно -- внешне -- стала настоящей женщиной: многообещающие глаза бросают вызов, скрытая чувственность так и рвется наружу -- точно как у ее матери... Боже, Боже, это мучительно -- только бы не о ней!
Или Ривз намерен поговорить с ним по поводу Чарли? Нужно рассмотреть и вопрос о сыне. Кроме пожирания громадного количества дорогих бифштексов, когда это ему случайно удается, Чарли еще очень плохо учится (не исключено -- потому, что основательно глупый парнишка) и постоянно сталкивается с местными властями. Завзятый прогульщик с хорошо подвешенным языком, гроза всех мальчишек на школьных дворах, злобный вандал в раздевалках, постоянная причина длительных визитов Кэхилла с извинениями: к родителям детей с разбитыми Чарлзом носами; к сердитым, оскорбленным им учителям; однажды пришлось даже наведаться в полицейский участок -- Чарли проник в сельский магазин теннисных принадлежностей и похитил там дюжину жестяных коробок с мячами и две связки хромовой проволоки.
Возможно, как раз в тот момент его отважный, резвый мальчишка превратился в малолетнего преступника?.. Хитроватое, плутоватое, без тени покорности лицо, окаймленное белокурыми волосами... Взглянуть на сына объективно -- что так и бросается в глаза? Наглость и нахальство, столь свойственные веку, с этими гангстерскими радиопередачами и призывающими к откровенному насилию книжками-комиксами; насилием и полной безответственностью двух, а то и трех поколений киногангстеров и экранных сексуальных маньяков. Не дают им покоя ненависть к умным, хорошим книгам; пристрастие к крепкому виски; постоянные разводы в судах; банкротства косяком -- и все становится с годами только хуже.
Кэхилл попробовал представить себя семидесятилетним стариком, которому приходится содержать балбеса сына, платить из своего кармана алименты его красоткам блондинкам, выручать его из судов магистрата, всячески пытаться замять все выдвинутые против него обвинения за езду в нетрезвом виде и драки с полицейскими... "Завтра,-- мрачно рассуждал он,-- придется по душам поговорить с этим юным оболтусом". Хотя кто знает, дадут ли его строгие увещевания положительный результат. Трудно поручиться за это. Отец Джона Диллинджера, вероятно, не раз разговаривал с сыном по душам у себя на ферме в штате Индиана, да и старик Аль Капоне наверняка неоднократно приглашал в свой дом в Бруклине с многочисленными обитателями священника местного прихода, чтобы тот научил уму-разуму его черноглазого хулиганистого сынка...
Остается только надеяться, что Ривз при встрече с ним на следующий день не скажет ни слова по поводу Чарли.
В постели, как ему показалось, стало ужасно жарко, просто невыносимо; ручеек пота потек по ложбинке его груди. Он отбросил одеяло с простыней. Раздался довольно громкий треск статического электричества, возникшего от трения, и вокруг его фигуры вспыхнул пучок странных голубоватых искр... Эдит пошевелилась во сне, видимо, из-за этого резкого звука, но так и не проснулась. Все с тем же мрачным видом глядел он на нее, чутко прислушиваясь к ее ровному дыханию. Пришла бы домой пораньше, предупредила его, что проведет весь вечер здесь,-- пришлось бы ей самой отвечать на звонок Ривза. Тот подсказал бы ей, о чем с ним переговорить, и в результате избежал бы этой жуткой ночи, этих терзаний, сомнений, догадок... Твердо решил: он, черт подери, и с ней как следует завтра поговорит, задаст ей два-три неприятных вопроса.
Нет, нет, так не годится! Нужно схитрить! Догадается, что ей намерены учинить допрос,-- наверняка рассердится, надуется и будет молчать, не разговаривать с ним несколько тягостных дней. В доме начнется настоящий тарарам, ему самому придется идти на попятный, уступать ей во всем, и такое положение продлится до самой Пасхи. Нет, он будет вести себя небрежно, действовать экспромтом,-- например, станет читать у нее на глазах газету, задавать ничего не значащие вопросы о детях и добьется, что ей (застанет ее врасплох) придется пойти на кое-какие признания,-- если, конечно, есть в чем признаваться.
Вдруг ему стало стыдно, что он плетет заговор против собственной жены, которая ему во всем доверяет и сейчас так сладко спит на соседней кровати. Повинуясь какому-то внутреннему импульсу, собрался было встать, подойти к ней, нежно обнять... Предпринял даже такую попытку, сел в кровати, но потом передумал. Иной раз он будил ее посреди ночи, и она принималась ужасно ворчать... Можно не сомневаться -- она испортит ему настроение на весь следующий день.
Вглядывался в нее, чувствуя к ней отвращение. Еще эти все дела с двумя кроватями... До войны спали в одной большой, широкой кровати, как и полагается всем женатым людям. Чтобы чувствовать, что в самом деле живешь в браке, оба, он и она, должны объединиться, чтобы защитить себя от напора внешнего мира, и каждую ночь проникать в теплую крепость супружеского ложа. А две кровати неизбежно знаменуют собой предостережение -- о грядущем разъединении, отказе от связывающей их общности, об одиночестве и взаимном отторжении.
Когда он вернулся с войны, Эдит заявила, что больше не будет спать с ним в одной кровати, ибо давно отвыкла от этого. И он,-- надо же, такой дурак! -- пошел на это. Появились в доме две кровати, а значит, два матраса и дополнительных теплых одеяла (лишние расходы -- целых три сотни долларов). На все это ушло целиком его выходное пособие. Вот награда за всю прйденную им войну --жена теперь спит одна, на своей кровати. А герои войны должны спать одни -- на своей...
Ладно, но сейчас-то зачем из-за этого волноваться? Этот бой он проиграл -- давным-давно -- и теперь каждую ночь остается один на один со своей бессонницей. Вот сегодня, в очередную такую ночь (думал он с несколько просветленной головой и ораторским настроением), пришлось обсуждать с самим собой эту проблему с сообщением, оставленным Джозефом Ривзом.
