— Надо в воде размочить, чтоб стал помягче. А то я, кажется, где-то зубы посеяла.
Она хихикнула, и Том удивленно воззрился на нее.
— Да вставную челюсть… Наверно, в огороде потеряла.
— А, так вы хотите, чтобы я…
— Да ладно, не волнуйся, обойдусь пока как-нибудь.
Том сделал для нее хлебную кашицу. Она заглотила ее в один миг. Но еще с полным ртом вдруг вскинулась:
— А мои ребятишки? Видел их?
— Вы про собаку с кошкой? Спят у печки. Послушайте, мадам, я сейчас попробую вкатить тачку в дом, хорошо? Там вам будет теплее.
Он отправился искать доску, чтобы соорудить мостик. Старушка сидела в тачке и тихо бормотала себе под нос:
— Думаешь, они прибежали бы посмотреть, что со мной? Ничего подобного. И лапой бы не пошевелили. Спорю, они даже не заметили, что меня дома нет. Поганцы такие… Жива я еще или померла, им все равно. Проголодались, бедные. Старые они у меня, такие старые, что уже ничего не соображают. Вот беда-то…
Том вернулся, уложил доску, собрался с силами и вкатил тачку с бабулькой на середину кухни. Подвез ее поближе к печке.
— Как тебя звать-то, малыш?
— Том.
— A-а… Поверни-ка тачку боком. Сможешь, малыш?
Она стала гладить собаку и кошку. Те почти не подавали признаков жизни. И она снова принялась тихонько плакать.
— Вам больно?
— Нет. Только ноги совсем не шевелятся. — Она шумно высморкалась в подол. — И еще… У меня юбка сзади вся мокрая… Вот ведь несчастье-то…
— Хотите, я сбегаю за кем-нибудь?
— Да кто сюда поедет в такую поздноту?
— Не знаю.
— Вот видишь…
Они помолчали.
— Я могу попробовать привести маму. Уж она-то знает, что делать. По работе она иногда помогает больным.
— А кем она работает?
— Помощницей по хозяйству.
— А как ее зовут?
— Джос.
— Джос? Ну и имечко… Погоди-ка. Это не она приходила сюда убираться в том году?
— Не знаю.
— Если это была она, мне кажется, мы разругались.
— Да?
— Она мне всю посуду перебила.
— Тогда это точно она.
— В остальном все было в порядке, но вот посуда… Лучше б уж не делала.
— Знаю. У нас дома все тарелки и стаканы пластиковые.
— А вообще-то, она хорошая девушка.
Том улыбнулся:
— Да, мадам.
Она прикрыла беззубый рот ладонью, чтобы не пугать его улыбкой:
— Зови меня Мадлен. Обойдемся без церемоний.
Он поставил на огонь котел с водой. Когда вода нагрелась, вылил ее в корыто. Потом прикрыл простыней тачку, в которой сидела Мадлен. Под простыней помог ей раздеться. Это заняло немало времени. Не так-то просто расстегивать пуговицы, когда не видишь, что делаешь. Потом он попросил обнять его за шею, поднатужился и умудрился приподнять ее и пересадить в корыто с теплой водой. Она издала легкий вскрик. От страха и от удовольствия. Ой, щиплет! Ох, как хорошо! Потом она захотела, чтобы он нашел в буфете бутылку флердоранжевой воды. Чтобы ароматизировать воду в ванной.
А теперь Мадлен распевала во все горло. Своим хриплым дребезжащим голосом. Том сидел снаружи, на ступеньках крыльца. Ему было смешно слушать, как распевает бабулька.
Как надтреснутая кастрюля.
Хозяин бара опустил металлическую штору. И вся компания оказалась на тротуаре. Они уже здорово набрались. И не знали, куда еще двинуть. Пауло — он больше всех наклюкался — пригласил их к себе. Парни были за. Но девчонки заколебались. Поздно уже. Это ж какая даль. А они, между прочим, на каблуках. И так все ноги сбили…
— …Охота переться пешком несколько километров…
— Да ладно вам ломаться, пошли, — уговаривали их парни.
Джос и Лола, пошатываясь, побрели прочь от остальных. Не оборачиваясь, крикнули, чтобы их подождали. Они сейчас, только пописают в переулочке. Едва завернув за угол, скинули туфли и с радостным воплем побежали вперед.
У Лолы они растянулись на полу.
— Бедняги, как мы их кинули, а?
— Ну и фиг с ними. Там ни одного приличного не было.
— Это точно. Полный отстой.
Они прыснули и захохотали, держась за животы. Но они очень устали. Даже смеяться сил не было.
— Не, честно, я, когда переберу, совсем голову теряю, ага. Готова пойти с первым попавшимся и делать что угодно.
— Что верно, то верно, Лола.
Они снова прыснули.
— Чья б корова мычала. Ты, что ль, лучше? Только знаешь, если подумать, то мне, когда назюзюкаешься, это дело по фигу… Я и не чувствую ничего. У тебя тоже как отрубает, а?
— Ну да. Известное дело. Бухло навроде заморозки.
— Точно, твоя правда.
Джос закрыла глаза:
— Может, на самом деле это и есть настоящее доказательство любви. Когда на трезвую голову… Но забываешься.
— Чего-чего?
— Ничего…
— Брось, я не поняла. Ты чего сказала?
— Да не помню уже, честное слово.
Они снова залились дурацким смехом, от изнеможения постепенно перешедшим в икоту.
— Слушай, я вот чего думаю. Ты видела типа, который тебя искал тут на днях?
— Какого еще типа?
— Симпатичный парень. В черном костюме и белой рубашке. Суперкласс. Заходил к нам в парикмахерскую. Спрашивал, может, случайно, кто-нибудь тебя знает.
— А ты, конечно, ответила, что знаешь, и даже объяснила, где я живу…
— Ну да. А чего?
— Да ничего.
Джос внезапно поднялась. Хмель как рукой сняло.
— В следующий раз, Лола, будь так любезна, не раздавай мой адрес первым встречным мужикам. Даже симпатичным.
— Но он же сказал, что тебя знает!
— Это еще не причина.
— Да чего ты, в самом деле…
Джос нацедила себе кофе. Ополоснула лицо водой, влезла в туфли. Прежде чем выйти, набросила одеяло на Лолу, заснувшую прямо на кафельном полу кухни:
— Пока, Лола. Я тебя, конечно, люблю, но иногда ты бываешь полной дурой.
Том встал рано. Все домашние задания на субботу-воскресенье он уже сделал, чтобы освободить себе время. Он знал, что Джос, когда проснется, будет злиться. Потому что свои уроки она предпочитает делать одновременно с ним. Но выбора у него не было — дел невпроворот. Он быстренько прибрался, приготовил завтрак и даже сварил кофе для Джос — только чтоб ее умаслить. Потом оседлал велосипед и укатил.
И все же он чувствовал себя немного виноватым.
Он прекрасно знал, что Джос ужасно трудно в одиночку делать уроки. Что ей трудно сосредоточиться. Она говорит, это из-за возраста. Но на самом деле ей просто приходится слишком много нагонять. И у нее опускаются руки. Это естественно. Когда он рядом, ей кажется, что учеба идет легче. Она говорит, что он здорово все объясняет. А главное, ей не так стыдно задавать вопросы, когда она чего-то не понимает. Даже дурацкие вопросы. Она уверена, что он не будет смеяться. В любом случае деваться ему некуда. Попробуй он чего-нибудь вякнуть, за ней не заржавеет. Иногда она бывает жуть какой злой. Потому что кто он такой? Одиннадцатилетний сопляк. А еще учить ее будет…
В общем, куда ни кинь…
Последнее время они бьются над орфографией. Ей нелегко приходится. Она ляпает ошибки почти в каждом слове. Но самое трудное — причастия и деепричастия. Она их люто ненавидит, эти причастия и деепричастия. До такой степени, что орать готова. И говорить ужасные вещи. Совсем не обязательно, что она по правде так думает. Хотя немножко да, думает…
Он от этого сильно расстраивается. Особенно когда она кричит, что это все из-за него. И школу она бросила в тринадцать лет тоже из-за него. Так бы она с удовольствием училась дальше, а из-за него — нет, не смогла. А потом, когда увидит, что довела его до слез, дает задний ход. Признает, что он был не единственной причиной. Она и до этого школу прогуливала. И вообще у нее к учебе особых способностей нет. Не плачь, Томик-гномик, ну же. Ты ведь меня знаешь. Меня часто заносит… К тому же, даже беременная, она вполне могла продолжать учиться, это точно. Просто учителя такие попались — не сумели ее заинтересовать. Зато доставали своим воспитанием. Даже не потрудились выяснить, как и почему с ней такое приключилось.
Она была уже на пятом месяце, когда наконец узнала, отчего у нее распух живот. Она, конечно, чувствовала, что в последнее время у нее внутри что-то растет. Растет и вертится во все стороны. Как будто она живую рыбку проглотила. Ее это пугало. Как в фильме «Чужой». Там было чудовище, которое росло в теле девушки… В конце концов она поделилась своими тревогами со школьной медсестрой, а та направила ее к врачу. И врач определил, что с ней такое. А с ней был он, Том, который ровно через три месяца высунул из нее наружу кончик носа. Недоношенный росточек.
На нее это обрушилось — бум! — с первого раза. Второго раза с тем парнем не было. Она его не любила. А он ее кадрил только из-за ее грудей, точно. В их компании ни у кого таких больших не было. Она прекрасно видела, как это действует на мальчишек. У него, например, прямо глаза из орбит вылезали. Это было смешно. А потом он пригласил ее в киношку и купил ей попкорн. Впервые в жизни кто-то ее угостил. Фильм был шикарный, и попкорн тоже. В качестве благодарности она разрешила ему делать все, что он захочет. Он взялся за дело с грацией и ловкостью отбойного молотка. Три дня она ходить не могла, что совершенно отвратило ее от подобных занятий, во всяком случае на какое-то время. Если это и есть любовь, решила она про себя, то лучше обойтись без нее. Но парень вцепился в нее как клещ. Таскался за ней повсюду. Как собака. И плакался без передышки. И стихи писал. Одно ей даже понравилось… Ну и что? Одно стихотворение дела не меняет. Через какое-то время до него вроде дошло. И он переметнулся на сторону. На ее подружку Элоди. Та не возражала, чтобы он мял ее сиськи. Даже наоборот. Ей это правилось. Они у нее были маленькие.
