Горький ничего не ответил. Не хотел кидать горькие сомнения в душу приятеля, говорящего с таким глубоким убеждением, сильным, обезоруживающим.
Великий писатель понимал, что Ленин в эту минуту обращал не к нему старые мысли и ощущения, но к беднейшим массам, слепо мечтающим о равенстве, к темным беднякам, которых намеревался привести к далекой цели, скрывающейся в зловещей тьме.
Молчал.
Владимир Ульянов-Ленин на Капри.
Фотография. Начало ХХ века
Ленин вскоре получил письмо от жены. Сообщала она о конгрессе социалистов, планируемом в Швейцарии. Не оттягивая ни на минуту, он распрощался с писателем, знакомыми рыбаками, партнерами, с которыми охотно игрывал в шахматы, и возвратился в Цурих. На время прибыл в Циммервальд и Киенталь, где с ненавистью в глазах и голосе схватывался с вождями европейского социализма: Ледебуром, Серрати, Зедлундом, Хортером, Раковским, Лаззари, Бризоном, Марринги; преодолевал их, внушая к ним отвращение, ставя перед позорным столбом тяжелых подозрений, сдирая кожу с почитания и обаяния, выставляя на посмешище; вызывал возмущение толпы и крики ненависти. Обвинял в предательстве и трусости; бросал оскорбления, недобросовестно спекулировал словами противников. Говорил простым, твердым, порой чрезмерно крепким стилем, употреблял логику острую, как лезвие меча; без конца повторял главную мысль; принуждал слушателей к принятию его предложений; лишал их свободы выбора. Говорил он хриплым глухим голосом, без тени пафоса, но движением рук, головы и всего тела, угрожающим или мягким, ироничным выражением лица, проницательным взглядом небольших внимательных глаз разгонял ряды противников, отделяя от них то и дело новых сторонников. Шаг за шагом как бы бился на штыках, торил себе дорогу и, приведя в движение инстинкты собранных рядовых партийных товарищей, вколачивал в их мозги свою формулу о превращении империалистической войны в войну гражданскую против правительств и капитализма.
Не заботясь об обвинении, что предает родину, он кинул дерзкие, страшные слова, что Россия может погибнуть, если удастся социальная революция, и одним ударом заложил фундамент III Интернационала. Уже тогда он сформулировал ясно то, о чем думал на пике Уто Кульм. Повторял это постоянно, втискивал в головы тянущихся к нему интернационалистов. Говорил он, топая ногой с бешенством и поднимая кулак, как тяжелый кузнечный молот:
– Человек чрезвычайно глуп, чтобы быть самодостаточным для самого себя. Десять или миллион свободных глупцов – это стадо! Демократия и свобода – это бесстыдная идея буржуазии и самый наиглупейший предрассудок! Наилучшей формой власти для человечества становится безграничный деспотизм, который является завершенным не в пользу правящих и угнетателей, но для пользы угнетенных и согласно с их волей.
Прислушивались к этим словам вождя наиболее нуждающиеся, преследуемые, парии души, те, которые могут жить только хлебом, тяжело дышащие местью, поддерживаемые завистью, блестели глазами и сжимали кулаки, повторяя слова страшных евангелий:
– Безграничный деспотизм угнетенных…
За мессией насилия во имя любви устремлялись все более многочисленные апостолы бунта, уничтожения, пролития крови и безумных мечтаний.
В 1917 году, как удар грома, раздирающего Небо и Землю, на берега спокойного лазурного Цурихского озера прилетела весть:
– В России революция! Царь отрекся от престола!
Ленин потер руки, сощурил глаза и несколько раз повторил:
– Настал мой час! Настал мой час!
Искал дорог в Россию. Все они были ужасно длинными.
Кроме того, после своего выступления в Циммервальде, он мог натолкнуться на непреодолимые трудности в государствах, союзных с Россией, и даже ожидать нападения агентов петербургской власти.
Самая короткая дорога проходила через Германию и Швецию. Он отдавал отчет себе, что посыпятся на него обвинения в предательстве родины, но видел только такой выход из ситуации.
Не колеблясь, решил он выбрать эту единственную дорогу. Рискнул во имя революции.
Швейцарские интернационалисты с Платтеном, Паннекоекем и Генриэттой Роланд Хольст во главе связались с Либкнехтом, который через других социалистов получил разрешение на проезд через германскую территорию Ленина, Крупской, Зиновьева, Раковского и других. Договорившись о своем намерении с заграничными социалистами и большим числом сторонников, Ленин на швейцарской границе сел в немецкий вагон и двинулся в дорогу. Опасался, однако, что партийные товарищи с негодованием примут известие о его решении. Чтобы гарантировать себе безопасность перед расколом собственной партии, он пригласил в Берн интернационалистов всех государств, чтобы они подписали протокол о целях и условиях проезда российских коммунистов через Германию. Одновременно от своего имени обратился он с прощальным письмом к швейцарским рабочим, разъясняя революционные намерения и подчеркивая свою неприязнь по отношению к империалистическим правительствам, не исключая немецкого и австрийского.
В Берлине Шейдеман, Носке и Ледебур с другими соглашателями замышляли встретиться с вождем российского пролетариата. Услышавши об этом, Ленин сорвался с места и крикнул своим товарищам:
– Скажите этим предателям, что если хотят, чтобы я дал им пощечину, пусть входят… – стоял бледный и неистовый.
Никто из немецких социалистов не рискнул встать перед невысоким человеком с широкими плечами и проницательными монгольскими глазами.
Около российской границы кто-то заметил:
– Теперь только начнут забрасывать нас оскорблениями и обвинять в намерении шпионажа и предательства России! Начнется танец ведьм на Лысой Горе! Бр-р…
Ленин взглянул равнодушно на говорящего и буркнул:
– Плюю на это! Иду к своей цели. Дорога через Германию была самой короткой из тех, которые до нее идут.
Тряхнул плечами и начал напевать французскую песенку, которую поют в кабаре:
Владимир Ленин, одинокий и осмотрительный, совершал далекие прогулки по Петрограду. Замечал каждую подробность, ловил и фиксировал в памяти оборванные слова, интуитивно чувствовал скрытые мысли. Был всюду. Выстаивал часами в длинных очередях у продовольственных магазинов и хитро, хотя и с виду равнодушно, разжигал возмущение, царящее в толпе. В определенные часы ожидал выхода из госпиталя людей, навещающих раненых и больных солдат, привезенных с фронта, где армия терпела поражение за поражением. Вместе с крестьянами сетовал о пашне, брошенной молодыми, кипящими жизнью крестьянами и из-за недостатка рук лежащей в залежи. Предсказывал неурожай и голод, исчислял потери войск в три миллиона людей, погибающих, защищая богачей и дворянство; рабочим и работницам, навещающим сыновей или друзей, шептал таинственно о справедливых и умных лозунгах большевиков, обедневшим отчаявшимся женщинам из самых интеллигентных слоев бросал он ужасающие слова о том, что немцы изобрели новые пушки, которые будут сметать сразу целые полки; намекал о генералах, подкупленных противником.
– Нельзя нам, русским, не готовым к войне, переносить дальше издевательства над собой! Должны вынудить правительство прекратить войну. Иначе подавимся собственной кровью!
– Что делать? Что делать? – спросила его один раз седая старушка, заламывая руки в отчаянии.
Ленин наклонился к ней и шепнул:
– Пусть поднимется весь народ, пусть захватит власть в свои руки и крикнет: «Обиженные, убиваемые, присоединяйтесь к нам! Строим новую жизнь, красивую и справедливую!».
– А если некоторые не захотят? – спросила.
– Тогда сделаем это сами, заключив мир с Германием. У нас работы вдоволь! – парировал он.
– Немцы, видя легкий трофей, могут оторвать от России нужные им территории. Что тогда? – шепнула.
Он нетерпеливо тряхнул плечами и прошипел:
– Что для нас Россия. Мы должны устроить свою собственную жизнь!
Старушка подняла на него возмущенные глаза, а ее лицо облил горячий румянец.
– Предатель! Ты, наверное, из банды этого продажного человека, Ленина! – крикнула она.
Владимир должен был быстро ретироваться из окружающей его толпы и исчезнуть в воротах ближайшего дома.
Разговаривал с солдатами, бегущими с фронта и возвращающимися домой, несущими с собой винтовки. Этих не нужно было поучать; была это толпа своевольная, растравленная неудачами на войне, господствующим в верхушке взяточничеством, отсутствием оружия, патронов и провианта. Бросал им коммунистические лозунги, которые разносились по всей России, как возбудитель страшной болезни.
Осторожно и с оглядкой вмешивался он в разговоры солдат, собирающихся перед казармами, и отравлял их подозрениями, что Временное Правительство мечтает о новом царе и уничтожении достижений революции.
