На четвертый день, около полуночи, некий молодой человек вошел в «Английское кафе».
– Что прикажете подать, сударь? – спросил лакей.
– Самое лучшее, что у вас есть, – ответил молодой человек таким ликующим тоном, что все оглянулись на него.
В тот самый час в дальней комнате особняка Марсанов сквозь приотворенные решетчатые ставни и опущенную занавеску можно было бы увидеть свет. Запершись в своей спальне, г-жа де Марсан в легком ночном одеянии сидела одна в низеньком кресле. «Завтра я буду принадлежать ему. Отдаст ли он мне свое сердце?»
В эту минуту Эммелина не размышляла о своем поведении, не сравнивала себя с другими женщинами. И душевная скорбь и угрызения совести были далеко от нее в этот миг; все исчезло, уступив мысли о том, что ждет ее завтра. Осмелюсь ли сказать, что тревожило эту прелестную и благородную женщину в столь опасный час ее жизни, что беспокоило чувствительную и честную душу накануне того дня, когда она совершила единственный проступок, за который ей пришлось жестоко корить себя.
Она думала о своей красоте. Любовь, преданность, искреннее чувство, постоянство, взаимное сходство взглядов, страх, опасность – все было позабыто, изгнано, уничтожено живейшим беспокойством, сомнением в своих чарах, в своей телесной красоте. Свет, видный нам сквозь ставни, разливается от канделябра, который она держит в руке. Перед ней зеркало, она озирается, прислушивается, – ни единого свидетеля, ни малейшего шума! Она приподняла свои покровы и робко предстает перед возлюбленным, как в античном сказании предстала Венера пред юным пастухом.
О следующем дне вам лучше всего расскажет, сударыня, письмо, которое я приведу, – письмо Эммелины к сестре, где она сама говорит обо всем пережитом ею:
«Я принадлежу ему. Вслед за волнениями пришла крайняя усталость. Я чувствовала себя разбитой, но это состояние было мне отрадно. Весь вечер я провела в полусне. Мне грезились смутные видения, я слышала далекие голоса, я различала шепот: «Мой ангел, жизнь моя!» – и еще больше изнемогала. Ни разу не вспомнились мне тревоги, томившие меня вчера, я была в полусне, мне не забыть этой чудесной дремоты, которой я пожелала бы для себя и в раю. Я легла в постель и уснула сном младенца. Утром, в миг пробуждения, мне смутно вспомнилось то, что случилось накануне, и вся моя кровь хлынула к сердцу. Я затрепетала, сразу же приподнялась, села на постели и вдруг сказала вслух, очень громко: «Все кончено!» Потом уткнулась головой в колени и замерла. Я заглянула в самую глубину своей души. И в первый раз мне пришла страшная мысль: а вдруг он дурно судит обо мне? Я уступила с такой простотою, что у него могло сложиться очень плохое мнение. Невзирая на его ум и деликатность, я могла опасаться его житейского опыта. А что, если с его стороны была лишь прихоть, желание одержать еще одну победу? Я же так была изумлена, взволнована, потрясена чувствами, захватившими меня, что не могла в достаточной мере проникнуть в его сердце. И мне стало страшно, у меня дыхание стеснилось в груди. Ну что ж, храбро сказала я себе, он предо мной в долгу. Но придет день, когда он узнает, поймет меня и искупит свою вину. Мрачные размышления вдруг озарило сладкое воспоминание. Я чувствовала, что на моих губах играет улыбка, предо мной возникло его лицо, каким я видела его вчера, – прекрасное тем необычным выражением, которого я не встречала нигде, даже в лучших творениях великих художников: я так ясно читала в его чертах любовь, уважение, преклонение и робость, боязнь не достигнуть страстно желанного. Вот высочайшее счастье для женщины. И, словно убаюканная этими мыслями, я принялась одеваться. Какое огромное удовольствие обдумывать свой наряд, когда ждешь любимого».
VIIЭммелине потребовалось пять лет, чтобы увидеть, как мало счастья принес ей первый ее избранник; после этого она страдала целый год; шесть месяцев она боролась против нарождавшейся страсти, два месяца после признания в любви противилась; наконец она пала, и счастье ее длилось две недели.
Две недели – очень малый срок, не правда ли? Я начал свое повествование без долгих рассуждений, а когда дошел до этих обстоятельств, которые и побудили меня взяться за перо, вижу, что мне, собственно, нечего сказать – разве лишь то, что дни счастья были коротки. Где же мне пытаться обрисовать его? Как выразить невыразимое – то, что величайшие в мире гении давали лишь угадывать в своих созданиях, ибо слово здесь бессильно. Разумеется, вы и не ждете от меня такой попытки, – я не совершу святотатства. Можно описать то, что исходит от сердца, но нельзя изобразить сокровенную жизнь сердца. Впрочем, если счастье длится всего лишь две недели, разве успеет человек заметить его? Эммелина и Жильбер были ошеломлены своим блаженством, еще не смели поверить ему, еще полны были восторженного восхищения и чудесной нежности, переполнявшей их сердца. «Возможно ли, – спрашивали они себя, – что мы когда-то обменивались равнодушным взглядом и холодным рукопожатием?» – «Как! – говорила Эммелина. – Я когда-то могла смотреть на тебя без слез умиления, заволакивающих глаза? Я слушала тебя, и меня не тянуло целовать твои губы? Ты говорил со мною так же, как со всеми, и я отвечала тебе, не промолвив ни слова о том, что я тебя люблю?» – «Нет, нет, – возражал Жильбер, – твой взгляд и голос выдавали тебя. Боже мой, как глубоко они запали мне в душу! А меня останавливал страх. Это я виноват, что мы так поздно полюбили друг друга». И они сжимали друг другу руки, словно говорили без слов: «Надо успокоиться, иначе мы умрем от волнения».
Едва лишь начали они привыкать видеться украдкой и наслаждаться самой опасностью тайных свиданий, едва Жильбер узнал новый облик Эммелины, то очарование, которым вдруг пленяет женщина, бросаясь в объятия любовника; едва лишь засияла сквозь слезы улыбка Эммелины, едва успели они поклясться в вечной любви, едва эти бедные дети, поверив судьбе, без страха предались ей, полные радостной уверенности, что надежда на взаимность не обманула их и что у них еще все впереди, – «Ах, как мы будем счастливы!» – говорили они, – как вдруг их счастье рухнуло.
Граф де Марсан был человек твердого склада и в важных жизненных обстоятельствах отличался безошибочной проницательностью. Он заметил, как печальна его жена, решил, что она уже меньше любит его, и не очень огорчился такой переменой. Но он видел, что она чем-то озабочена, встревожена, и не желал оставить это без внимания. Взяв на себя труд поискать причины этого беспокойства, он легко их нашел. При первом же его вопросе она смутилась, при втором готова была во всем признаться, но он не захотел выслушивать подобные признания; не говоря никому ни слова, он вышел из дому и снял себе квартиру в тех самых меблированных комнатах, где жил до женитьбы. Вечером, когда Эммелина уже собиралась лечь в постель, он вошел к ней в комнату в халате и, сев напротив жены, сказал ей приблизительно следующее:
– Вы знаете меня, дорогая моя, довольно хорошо, вам известно, что я не ревнив. Я очень любил вас, теперь я вас уважаю и всегда буду питать к вам чувство уважения и дружбы. Разумеется, в нашем возрасте, да еще после нескольких лет супружества, нам обоим необходимо проявить терпимость по отношению друг к другу для того, чтобы мы могли по-прежнему жить в мире. Я лично пользуюсь свободой, подобающей мужчине, и считаю справедливым предоставить свободу и вам. Если бы я принес в наш дом такое же состояние, как вы, я бы не ограничился словами, а дал бы вам понять это на деле. Но я беден, и наш брачный договор, согласно моему желанию, оставил меня бедняком. И то, что со стороны кого-либо другого было бы лишь благоразумной снисходительностью, с моей стороны окажется низостью. Какие бы ни соблюдались предосторожности, роман никогда не удается сохранить в тайне – рано или поздно о нем неизбежно пойдут толки. И когда настанет такой день, меня, как вы, конечно, понимаете, не отнесут к числу покладистых мужей или хотя бы смешных слепцов, а будут видеть во мне подлеца, готового все стерпеть ради денег. Устроить шумный скандал, покрывающий при любом его исходе позором два семейства, – это совсем не в моем характере; я не питаю ненависти ни к вам, ни к кому бы то ни было, а поэтому пришел заранее объявить вам свое решение, чтобы предотвратить последствия, которые могут быть вызваны неожиданностью. Со следующей недели я переезжаю в те меблированные комнаты, где я жил, когда познакомился с вашей матушкой. Очень сожалею, что вынужден остаться в Париже, но я не имею средств отправиться в путешествие; где-то надо жить, а прежняя моя квартира мне нравится. Подумайте и сообщите мне, что вы намерены делать; я сообразуюсь с вашими желаниями, если это окажется возможным.
Г-жа де Марсан слушала молча. Она была ошеломлена и словно окаменела. Она хорошо видела, что муж ее принял твердое решение, но не могла этому поверить; почти невольно она кинулась ему на шею.
