"Вы должны понять, что со мной происходит, - писал он супругам Терлоу в ответ на восторженные каракули Хильды о "войне, чтобы не было больше войн". - Я не верю больше в христианство и поэтому не могу спорить, исходя из него, но вы или по крайней мере Эдвин - верующие, и он-то должен уяснить себе, что, уговаривая молодых людей идти в этот дикий, сумасшедший дом, именуемый войной, он всеми доступными ему средствами разрушает те принципы и идеалы, в которые верит. Как сказал тот парнишка, с которым мы ночью столкнулись в Генуе, все это вранье, грязная биржевая спекуляция, предпринятая правительством и политиканами ради собственных корыстных интересов, все - гнусность с начала до конца. Если бы не цензура, я мог бы рассказать вам вещи, от которых вас бы стошнило".
Потом вдруг резонерское настроение проходило, и все фразы о свободе и цивилизации, клубившиеся в его голове, начинали казаться ему глупыми, и он зажигал керосинку и варил пунш и беззаботно болтал со Стивом о книгах, и живописи, и архитектуре. Лунными ночами появлялись австрийские бомбардировщики и не давали им спать. Иногда Дик выходил из убежища, обретая горькое удовольствие в том, что рисковал жизнью, хотя, впрочем, убежище тоже не было надежным прикрытием от бомб.
Однажды в феврале Стив прочел в газете, что умерла абиссинская императрица Таиту. Они справили поминки. Они выпили весь наличный запас рома, и вопили, и причитали до тех пор, пока весь отряд не решил, что они сошли с ума. Они сидели кружком у открытого, залитого луной окна, закутавшись в одеяла, и пили теплое забальоне. Несколько австрийских аэропланов, жужжавших над ними, внезапно выключили моторы и сбросили бомбы прямо перед ними. Затявкали зенитные орудия, и на лунно-туманном небе засверкала шрапнель, но они были так пьяны, что ничего не заметили. Одна бомба с громким плеском упала в Бренту, а другие озарили все пространство перед окном красным, прыгающим светом и потрясли виллу тройным ревущим раскатом. С потолка посыпалась штукатурка. Они услышали, как с крыши над их головой покатилась черепица.
- Смотрите-ка, нас чуть было не кокнули, - сказал Фред Саммерс. Стив запел "Отойди от окна, свет души моей", но прочие заглушили его фальшивым "Deutschland, Deutschland uber alles" ["Германия, Германия превыше всего" (нем.)]. Они вдруг опьянели до бесчувствия.
Эд Скайлер встал на стул и начал декламировать "Erlkonig" ["Лесной царь" (нем.)], как вдруг Фельдман, сын швейцарца - содержателя гостиницы, бывший теперь начальником отряда, просунул голову в дверь и спросил, какого черта они развлекаются.
- Подите-ка лучше в убежище, механик-итальянец убит, а у одного солдата на шоссе оторвало ноги... Сейчас не время дурачиться.
Они предложили ему выпить, и он ушел в бешенстве. После этого они взялись за марсалу. Время от времени Дик поднимался в серых предрассветных сумерках и, спотыкаясь, шел к окну блевать; лило как из ведра, под мерцающим дождем пенящийся поток Бренты казался очень белым.
На следующий день Дику и Стиву пришлось ехать по наряду в Рову. Они выехали со двора в шесть, головы у них были как воздушные шары, и они были чертовски довольны, что им удалось улизнуть от грандиозного скандала, разыгравшегося в отряде. На участке Рова все было спокойно, надо было только эвакуировать нескольких больных воспалением легких и венериков, да еще двух-трех бедняг, простреливших себе ноги и подлежавших отправке в госпиталь под конвоем; но в офицерском собрании, где они обедали, царило большое оживление. Tenente [лейтенант (итал.)] Сардиналья находился под домашним арестом за то, что нагрубил Colonele [полковник (итал.)], и уже два дня сидел у себя в комнате и тренькал на мандолине марш, сочиненный им самим и прозванный "Маршем медицинских полковников". Серрати рассказал им об этом, хихикая в кулак, покуда они ждали в собрании прочих офицеров. Все началось с кофейной мельницы. На все офицерское собрание были только три мельницы, одна для полковника, другая для майора, третья переходила по очереди от одного младшего офицера к другому; так вот, на прошлой неделе они дурачились с одной bella ragazza [хорошенькая девушка (итал.)], племянницей того фермера, у которого они квартировали. Она ни одному офицеру не позволяла поцеловать себя и прямо-таки полезла на стену, когда они ее ущипнули за зад, а полковник страшно рассвирепел, в особенности когда Сардиналья предложил ему пари на шесть лир, что он ее поцелует, и шепнул ей что-то на ухо, и она позволила ему поцеловать ее, и тут полковник побагровел и сказал ordinanza [денщик (итал.)], чтобы он не давал кофейной мельницы tenente, когда наступит его очередь, а Сардиналья дал ordinanza по морде, поднялся страшный скандал, и в результате Сардиналья сидит под домашним арестом, и сейчас американцы увидят замечательный спектакль, прямо как в цирке. Тут им быстро пришлось сделать серьезные лица, потому что в офицерское собрание вошли, громыхая шпорами, полковник, майор и два капитана.
Ordinanza вошел, отдал честь и веселым тоном сказал: "Pronto spaghetti" [спагетти готовы (итал.)], и все сели за стол. Некоторое время офицеры молча ловили губами длинные, масляные, облитые томатным соусом нити спагетти, винные бутылки переходили из рук в руки, и полковник только-только откашлялся, чтобы рассказать очередной анекдот, над которым всем полагалось смеяться, как вдруг откуда-то сверху донеслось треньканье мандолины. Полковник побагровел и, вместо того чтобы рассказать анекдот, сунул себе в рот намотанные на вилку спагетти. По случаю воскресенья обед тянулся необычайно долго; за десертом кофейная мельница была вручена Дику в знак внимания к gli americani, и кто-то достал бутылку "стрега". Полковник приказал ordinanza позвать bella ragazza, чтобы она выпила с ним стаканчик "стрега"; ordinanza, как показалось Дику, был не в восторге от этой идеи, но все-таки привел ее. Она оказалась красивой полной деревенской девушкой с оливковым цветом лица. С горящими щеками она робко подошла к полковнику и сказала: большое спасибо, но она, простите, не пьет крепких напитков. Полковник сгреб ее и усадил к себе на колени и хотел заставить пить из его стакана, но она стиснула свои прекрасные, белые, как слоновая кость, зубы и не захотела пить. Кончилось тем, что несколько офицеров схватили ее за руки и стали щекотать, а полковник вылил ей стакан на подбородок. Все расхохотались, кроме ordinanza, который стал белый как мел, и Дика и Стива, которые не знали, куда деваться. Покуда старшие тискали и щекотали ее и залезали ей руками за пазуху, младшие офицеры держали ее за ноги и шарили по бедрам. Наконец полковник справился с приступом смеха и выговорил:
- Баста, теперь она меня должна поцеловать.
Но девушка вырвалась и выбежала из комнаты.
- Поди приведи ее, - сказал полковник ordinanza. Через минуту тот вернулся, стал "смирно" и сказал, что нигде не может найти ее.
- Молодец, - шепнул Стив Дику.
Дик заметил, что у ordinanza трясутся колени.
- Ах, не можешь? - заревел полковник и толкнул ordinanza; один из лейтенантов подставил ногу, и ordinanza споткнулся и упал. Все расхохотались, но тут полковник лягнул его в задницу, и он опять растянулся на полу. Офицеры заревели от восторга, ordinanza пополз к выходу, а полковник побежал за ним, поддавая его ногой то справа, то слева, как футболист поддает мяч. Все офицеры развеселились и распили еще бутылочку. Когда они выходили, Серрати, хохотавший вместе с прочими, взял Дика под руку и шепнул ему на ухо:
- Bestie... Sono tutti bestie [Животные... Все они - животные (итал.)].
Когда прочие офицеры ушли, Серрати повел их наверх к Сардиналье; Сардиналья был высокий, длиннолицый молодой человек, он любил называть себя футуристом. Серрати рассказал ему обо всем, что случилось, и прибавил, что американцам, он боится, было противно.
- Футуристу ничто не должно быть противно, кроме слабости и глупости, напыщенно сказал Сардиналья. Потом сообщил им, что ему удалось выяснить, с кем путается bella ragazza. С ordinanza! Ему это противно, сказал он; лишнее доказательство того, что все женщины - свиньи. Потом он попросил их присесть на его койку, он им сыграет "Марш медицинских полковников". Они сказали, что марш замечательный.
- Футурист должен быть силен и ничем не гнушаться, - сказал он, продолжая тренькать на мандолине. - Вот почему я преклоняюсь перед немецкими и американскими миллионерами.
Все рассмеялись.
Дик и Стив пошли за feriti [раненые (итал.)], которых надлежало эвакуировать в госпиталь. За конюшней, где они оставили свои автомобили, они наткнулись на ordinanza; он сидел на камне, обхватив голову руками, по его грязному лицу тянулись дорожки высохших слез. Стив подошел к нему, похлопал по плечу и подарил пачку египетских сигарет, которые раздавали в ХСМЛ. Ordinanza стиснул руку Стива, казалось, он вот-вот поцелует ее. Он сказал, что, когда война кончится, он уедет в Америку, где живут цивилизованные люди, не такие животные, как тут. Дик спросил, куда ушла девушка.
- Ушла, - ответил он. - Andata via [ушла (итал.)].
Когда они вернулись в отряд, там все было перевернуто вверх дном. Пришел приказ - Севеджу, Уорнеру, Рипли и Скайлеру немедленно явиться в штаб, находившийся в Риме, на предмет отправки в Штаты. Фельдман отказался объяснить им, что произошло. Они сразу же заметили, что все ребята из отряда поглядывают на них подозрительно и начинают нервничать, когда они заговаривают с ними, за исключением Фреда Саммерса, который заявил, что он ничего не понимает, но так или иначе все, что происходит, - сплошной сумасшедший дом. Шелдрейк, перенесший свой чемодан и койку в другую комнату, вошел с видом "яжевамговорил" и сказал, что он слышал разговоры о "призыве к мятежу" и что тут был офицер из итальянской контрразведки и расспрашивал про них. Он пожелал им счастья и сказал, что, в общем, очень жалко. Они покинули отряд, ни с кем не попрощавшись. Фельдман отправил их вместе с их чемоданами и портпледами на грузовике в Виченцу. На вокзале он вручил им литеры до Рима, сказал, что, в общем, очень жалко, пожелал им счастья и поспешно ушел, не подав им руки.
