его знаю уж он то точно рассказал своим детям, о своем афганском «братке» и о том, что вспыхивала золотом между нами и афганцами обыкновенная человеческая симпатия. Вот только редко это было.
А ведь чаще совсем иначе все происходило. Мы пришли в Афган из двадцатого века, а они в пятнадцатом жили. Тут разница была не в летоисчислении, а в мироощущении. Они для нас чужими были. А мы? Мы-то кем для них были? Инородным телом вот кем. А если инородное тело попадает в живой организм, тот бороться с ним начинает, а дальше: или болеет и умирает; или выздоравливает и выталкивает. Вот с нами боролись и вытолкнули. А ведь мы сильнее были, во всем их превосходили. В боевой технике подавляющее превосходство, в воинской выучке наши солдаты намного лучше духов были, не было не одного крупного боя которой бы мы проиграли. Да у нас были потери, но у них они были ещё больше. Так почему? Почему же мы ушли? Ушли не потерпев военного поражения и проиграв эту войну. У нас истощились нравственные силы, у нас не хватило воли продолжать эту войну и на мой взгляд самое главное: нам простым солдатам не нужна была победа в этой войне. Не стоял вопрос перед нами вопрос: «Или мы – или они. Третьего не дано». Да мы очень неплохо воевали, но без того нравственного подъема, который всегда приводил к победам русскую армию. На своей земле душа Афганистана оказалась сильнее, а духи были его воинами и это не тавтология, просто так вышло.
Мне не так-то уж и часто с афганцами приходилось общаться. Ну кого я знал по большому счету? Пару торгашей на Кундузом аэродроме, те кому мы продавали трофеи. Хитрые, нравственно скользкие и весьма неприятные люди. Ведь знали, знали они суки такие, откуда мы барахло брали. И ничего все брали, по дешевке покупали вещи, поощрительно улыбались когда мы к ним заходили. Афганская армия и царандой? За всех говорить не буду, но те кого я встречал лично, были … ну не хотели они воевать вот и все, нам за них отдуваться приходилось. Мирное население? Ну как я их мог увидать в их обычной жизни, да никак. Во время операций мы заходили с обыском в их дома. С оружием вламывались в их жизнь, искали винтовки и автоматы, пулеметы и взрывчатку, боеприпасы. А они стояли и смотрели на нас, растерянные, испуганные, робко – приниженные и … постоянно шло пополнение в отряды моджахедов.
Душманы? Видал я их и не раз. И в бою встречался и на пленных любовался. Ну бой это дело понятное, в тебя стреляют, и ты стреляешь, вот и все дела. А вот пленные, до дрожи, до судорог они нас боялись. Ну и не церемонились с ними. Ожесточается человек на войне, вот и … ну тем кому очень сильно повезло, тех местным властям передавали. В оправдание одно скажу: резать наших пленных, духи первые стали. Первые месяцы в Афгане наши вообще пленных отпускали, в самом худшем случае дадут пару пинков под зад и катись такой сякой к себе домой. А потом, когда наших убитых товарищей в цинковых гробах домой провожали, потом, когда видели как разделывают наших ребятишек угодивших к духам в плен, то … Эх под такую мать, вот и понеслась война по кочкам. И еще скажу: удовольствия от этого никто не получал, садистов среди нас не было. Как поступал лично я? Скажем так: я от участия в таких мероприятиях уклонялся, а меня никто и не заставлял. Бывало такое, что иной раз и отпускали захваченных духов. Одного помню: вот тот настоящий воин был, помолился и молча встал под стволы, не валялся в ногах не просил о пощаде. Его то как раз и отпустили. Пацанов лет пятнадцати – шестнадцати кто с дури в отряды к духам попал, тоже отпускали. Конечно они уже не дети, но и не взрослые. «Да ну его на хер! Еще такой грех на душу брать» – так один раз в этом случае Петровский сказал. И все с ним согласились.
А дети? Дети войны, дети Афганистана. Я осенью 1980 года в составе роты первый раз через город ехал. Наши запыленные с выцветшей и облупившейся зеленой краской боевые машины десанта медленно проезжали через Кундуз, мы сидели на нагретой от осеннего солнца горячей броне и хохотом подбадривали бегущих вслед колонне оборванных босоногих мальчишек. Детишки смеялись и знаками просили нас дать им подарков, а еще скаля зубы ломая ударения и окончания задушевных русских слов и всячески коверкая наш великий и могучий язык, желали нам всего «хорошего».Мы безудержно хохотали, жестами и ответными пожеланиями всячески поощряли их импровизации, а потом кидали мальчуганам пакеты с сухарями, завернутые в бумагу куски сахара, банки с консервами, пачки сигарет. Дети ловили подарки на лету и распределяя добро отчаянно дрались между собой. В разгоревшейся потасовке одного маленького оборвыша сильно толкнули, и он полетел прямо под гусеницы медленно двигающейся машины. Лязгнув траками БМД замер. Оборвыш заревел от страха, а механик водитель БМД заревел от мата. Тогда боец с нашей роты, Славян его прозвище, быстро соскочил с брони, успокаивая сначала взял мальчишку на руки, а затем подсадил его к нам на машину. От нежданной, нечаянной удачи засверкали глаза мальчугана. Наверно он вытирая крохотным грязным кулачком еще катившиеся по смуглым щекам слезы, был по настоящему по мальчишески счастлив сидя на боевой машине рядом с солдатами. С гордостью он оглядывал своих оставшихся на дороге приятелей. Его дружки во всю мощь юных глоток завопили от зависти и не смирившись с такой несправедливостью и не слушая наших запрещающих окриков стали на ходу запрыгивать на машины. Ну не сталкивать же их! Убьются еще или поранятся. Мы подхватывали детишек сажали рядом с собой, не запрещали трогать наше оружие. На выезде из города довольную ребятню с кучей нехитрых солдатских подарков, ссадили, а своему донельзя чумазому и счастливому мальчугану Славян подарил армейский знак «Парашютист отличник». Шла осень 1980 года война только начинала развертываться, еще не ожесточились наши сердца, и без страха подбегали к нам афганские дети.
Миновав окраину города БМД увеличили скорость. Фонтаны пыли из-под гусениц машин летели на солдат. Мы как могли прикрывали лица
