Слово «родится» в оригинале стоит в настоящем времени. Новая, молодая Испания рождается сейчас, в грязи и в крови, на улицах тех предместий, о которых рассказывал Хуан Гойтисоло.
4
Кое-кого из читателей, следивших за творчеством Гойтисоло, роман «Остров» (1961) несколько озадачил. Писатель, с такой проникновенностью и силой воссоздавший народную жизнь в «Прибое», в последовавших затем путевых очерках «Земли Нихара» (1960), – и вдруг посвящает целую книгу живописанию среды праздных прихлебателей франкистского режима! Да еще ведет рассказ от лица представительницы этой среды Клаудии Эстрада, жены преуспевающего журналиста…
Весь вопрос, однако, в том, с какой целью делает это писатель и как он это делает.
Итак – одиннадцать дней «сладкой жизни» в курортном городке Торремолиносе близ Малаги. Сытые бездельники, неотличимые от иностранных туристов, морские купанья, пьянство, разврат, судорожное веселье и почти истерическое бесстыдство. «Он превратился в обособленную страну, настоящий остров… – говорит о городке на первых же страницах Рафаэль, муж Клаудии. – Мужья изменяют женам. Жены изменяют мужьям. Священник угрожает карами, и никто его не слушает».
Смысл заглавия обозначен в этих словах лишь отчасти – полностью он раскроется в ходе повествования о людях, чуждых своему народу, живущих – где бы они не находились! – словно на острове, изолированном от всей страны.
Увиденный «изнутри» внимательными холодными глазами незаурядной женщины, безжалостной к себе и окружающим, предстает перед читателем /мир «тех, кто наверху». Здесь они у себя дома – декорации убраны, маски сброшены, можно называть все вещи своими именами, можно улыбаться, когда семидесятилетняя американка Бетти, покупающая для постели молодых рыбаков, хвастается тем, «что только в одном Торремолиносе потратила больше денег, чем правительство моей страны во всей Испании…»
Мы видим людей – трудно, впрочем, называть их людьми, – которые дошли до крайней степени нравственного одичания, в жизни которых нет ничего, кроме погони за наслаждениями. Таков Роман – собственная жена называет его павианом, – таков Грегорио, непоколебимо убежденный в своем праве владеть землями и изрыгающий проклятия по адресу «красных», такова Лаура с ее ненасытным и все-таки скучным распутством. Но в центре внимания автора не они, а те, кто еще не утратил способности мыслить и некоторых рудиментарных остатков совести: сама Клаудия, Рафаэль, его друг и коллега Энрике – интеллигенты, когда-то связавшие свою судьбу с фашизмом и слишком поздно прозревшие.
Что привело на позорный путь их – людей, в молодости не таких уж плохих, способных тогда и на участие к ближнему и на энтузиазм? Происхождение (родители Клаудии – фалангисты, расстрелянные республиканцами)? Юношеская незрелость? Превратности биографии? Гойтисоло идет глубже, он хочет непременно докопаться до ответа на вопрос: почему фашизм смог на какое-то время если не убедить, то хотя бы обмануть, пусть даже небольшое количество, незлых и неглупых людей? Бессонной ночью, исполненная заслуженного отвращения к себе, Клаудия, припоминая военные годы, думает о свойственной ей тогда «слепой вере в справедливость нашего дела». Слепая, нерассуждающая вера, проклятая потребность в самообмане, заставившая в свое время этих людей, насилуя собственную совесть, принять каннибальскую доктрину фашизма, – вот та непоправимая вина, которую не прощает писатель.
И нет, пожалуй, казни хуже той, на какую они обречены: разочароваться во всех иллюзиях, осознать глубину своего падения, увидеть пропасть, куда они катятся вместе со всем режимом («Мы плаваем в какой-то клоаке, – откровенничает Рафаэль. – В тот день, когда все это взлетит на воздух, мы захлебнемся в дерьме»), – и не иметь решимость порвать с неправым делом, поработившим их. Своего рода духовный паралич сковывает этих людей. Они с удовольствием расскажут антиправительственный анекдот, могут послать друг другу газетную вырезку с речью главы государства, подчеркнув красным карандашом особенно пикантные выражения, могут, наконец, как это делает актриса Долорес Белее, под видом танца апашей надавать пощечин американской миллионерше, – и это все, на что они способны. Презирая свою благополучную, обеспеченную жизнь, они все-таки цепляются именно за эту жизнь – единственное, что у них осталось.
Но тщетно, стремясь забыться, смешиваются они с толпой богатых бездельников, оглушают себя алкоголем, опустошают себя случайными связями – в любом убежище настигает их возмездие, таящееся в них самих. Вино не опьяняет, цинизм не утешает, отчаяние становится привычным состоянием.
Остается продолжать движение по инерции. Сколько бы ни занимался Рафаэль самоистязанием, мысленным и словесным, но стоит разойтись тучам начальственного неудовольствия, собравшимся было над его головой, и он послушно отправляется в Вашингтон, на место нового назначения – писать по заказу, жить по заказу. Рушится и последняя иллюзия Клаудии – любовь к Энрике. Вслед за мужем улетает она из Малаги, с пронзительной ясностью представляя себе пустоту существования, ожидающего ее впереди.
В романе «Остров» произнесен негромкий, но беспощадный приговор людям, изменившим испанскому народу и не нашедшим в себе мужества искупить свое преступление. От того, что произнесение приговора доверено одной из обвиняемых, он не становится менее убедительным. В обреченности действующих лиц этого романа Гойтисоло видит – и заставляет нас увидеть – обреченность того строя, которому они служат.
Настоящий герой не выходит на авансцену ни в одном из эпизодов романа «Остров», однако он то и дело напоминает о своем присутствии. То Клаудия заметит крестьянок, с пренебрежительной иронией разглядывающих ее и Рафаэля, то на рассвете мимо пьяной компании, вывалившейся после бессонной ночи из кабачка, пройдут по пляжу жены рыбаков с корзинами и ведрами встречать мужей, возвращающихся с моря, то запоют во все горло рабочие на строительных лесах… И каждый раз в книгу словно врывается дыхание настоящей жизни, выступают ее истинные масштабы. Благоустроенный мир, в котором агонизируют персонажи романа, оказывается тем, чем он является на самом деле, – островком в океане.
* * *
Романы, с которыми знакомится здесь читатель, написаны Хуаном Гойтисоло на протяжении первого десятилетия его литературной деятельности. Писатель проделал за это время немалый путь вместе со своим народом. Через развенчание фашистской лжи пришел он к утверждению антифашистского идеала.
Франкистский режим признал Гойтисоло серьезным противником. Романы «Прибой» и «Остров» были запрещены цензурой, они увидели свет за границей. Последние годы писатель живет во Франции, сохраняя тесную связь с родиной, не останавливаясь в своем творческом развитии.
«Я думаю, что будущее народов испанского языка, – сказал Гойтисоло в одном из недавних интервью, – будет отчасти развиваться под знаком кубинской революции. Куба – это не только Куба. Куба – это в какой-то мере и Испания…»
Подземные толчки, вызвавшие к жизни творчество Гойтисоло, стали в наши дни мощными ударами, сотрясающими почву под ногами кровавого диктатора. Сегодня народ Испании – накануне больших событий.
Будем надеяться, что новые книги Хуана Гойтисоло расскажут нам об этих событиях.
Л. Осповат
Перевод Л. Шерешевского.
Мое пальто (франц., англ., португ., итал.).
Скорей (франц., англ., итал.).
Она не красивая, но интересная (англ.).
Бренди Fundador – знаменитый и популярный испанский напиток, который относится к «хересным бренди».
Имеются в виду франкисты.
Мсье, пожалуйста (искаж. франц.).
Деньги (искаж. англ.).
История Коммунистической партии Испании. Краткий курс, М., 1961, стр. 238.
