501
Божественная любовь держит их на указанном их месте, как узы. Сравни Иова XXXVIII – 81: «Можешь ли ты связать узел Плеяд или разрешить узы Ориона»?
Сравни IX – 61:
Чрез зеркала, зовимые Престолы,
Сияет свыше Бог нам правосудный.
Да отразится справедливость долу.
О Престолах у Фомы Аквинского: Чин Престолов есть вивший из Триады непосредственно получающих от Бога силу чинов. Дионисий объясняет их имя сходством с вещественными престолами в четырех отношениях: во-первых, как последние бывают поставлены высоко, так в эти духи превознесены до непосредственного созерцания в Боге первопричины всего, во вторых, как земные престолы укреплены, так точно эти духи укреплены в Боге; в-третьих, как престол носить сидящего на нем, так эти ангелы приносят в известном смысле Бога, низшей твари; в-четвертых, как престол открыт с одной стороны, чтобы принять сидящего, так эти ангелы готовы принять Бога и служить ему».
В подлиннике – angelici ludi.
Св. Григорий иначе разделял чины ангелов на три Триады, чем Дионисий, ставя Начала во второй Триаде, а Власти в третьей.
Апостол Павел.
В период равноденствия, когда солнце, находясь весною в знаке Овна или осенью в знаке Весов, заходит, а луна восходит с противоположной, оба эти светила находятся на горизонте, словно две чашки весов, коромысло которых в зените, в равновесии. Но это продолжается лишь несколько минут, и равновесие исчезает. Столько же времени и взгляд Беатриче был устремлен в Бога.
Начинающийся рассказ о сотворении ангелов служить ответом на не предложенный Дантом вопрос, где, когда и как они были созданы (ст. 13–18). Причина и цель их создания – не потребность в них у Бога, а лишь откровение вечной любви тварям и чрез тварей, – (Чистил. XVII, 91) отвечает на третий вопрос в том смысле, что все ангелы без исключения были созданы добрыми. Затем на очередь выступает второй вопрос (16,17,19–30, 34–45), когда ангелы были сотворены. Ответ: всякое когда мыслимо лишь с момента возникновения творения; а до этого когда Бог самодовольно витал вне времени и пространства, не существовало ни прежде ни после но из того не выводится никаких сведений ни о предшествовавшей творческой деятельности Божества, ни о том, что Оно было праздно» (ст. 16–21). Но раз творение произошло, оно выразилось единовременно и сразу в тройственном ряде созданий: 1) природы чисто духовной, ангелов, которых Дант по преимуществу называет образом, «чистой действенностью» (формой), ибо форма, на языке схоластиков, по определению Фомы Аквинского, «есть начало, благодаря которому мы мыслим, будем ли мы звать его интеллектом, или разумной душой. Форма есть действие; а потому только форма есть чистое действие». 2) из природы чисто материальной, стихий и 3) из духовно, материальной – человека (ст. 22–24). Одновременно, как один и тот же луч, преломляющийся в различные краски, возникли все три вида созданий (ст. 24–30). Сразу же определилось их взаимное соотношение, а именно: чистая активность заняла высшую ступень, голая пассивность или способность – низшую; соединение их – середину. Сравн. Рая II, 112–144, I, 103–141 и прим., а также Чист. XVI, 70, ХѴIII, 19, XXV, 31–36. Мнение Иеронима о сотворении ангелов задолго до остального мира опровергается не столько Писанием (Сирах 25, 31–36 и Бытия I, 1), как и разумом; ибо если ангелы предназначены в руководители небесных сфер, то как могли последние не возникнуть одновременно? (ст. 37–45). – Что касается первого из трех вопросов, то его поэт лишь кратко касается в ст. 39, упомянув, что ангелы созданы «на мировой вершине», согласно мнению тогдашних богословов что автолы созданы в Эмпирее.
За сотворением ангелов Беатриче объясняет что как пали злые из них и оставшиеся верными этим укрепились и возвысились потом распространяется об их существе (70–81) и об их числе (127 до конца). Падение Люцифера с его последователями совершилось непосредственно вслед за творением, по тогдашнему верованию, основанному на Еванг. Иоанна 8, 44 (ст. 46–51). Оставшиеся верными ангелы начали тогда же свое руководство и движение небесными сферами (ст. 52–54), благодатью и собственными заслугами возвысившись уже до неутрачиваемого блаженства (ст. 58–63); ибо не в прияти благодати, а в свободно волимом содействии ей заключается заслуга в человеке, как и в ангеле (ст. 64–66). – Имеют хи ангелы память? Этот вопрос, касающийся их природы, и волновавший современников поэта, последний разрешает в том смысле, что ангелы не имеют в ней нужды, смотря вечно и непрерывно в зеркало, которое все отражает – в Бога (ст. 70–81). К этому же примыкает и вопрос о числе ангелов, разрешаемый в ст. 127–145.
Дальнейшее имеет соотношение с ст. 70–75. Исходя из этих стихов, Беатриче вооружается против призрачной учености, толкующей только что разрешенных и других вопросах превратно, увлекаясь собственными вымыслами или призраками (86–87) и, покидая единый путь (ст. 86), – при чем едва ли разумеется единомыслие, а лишь один общий метод, одно общее стремление – к истине, один принцип – основываться лишь на Писании, – и даже препятствующей сама себе в дальнейшей убежденности (ст. 82–84), – при чем разумеется, конечно, философия и свободное мышление. Еще погибельнее это в богословие, которое должно до мелочей опираться на Писание; но высшим злом является эта бесполезная призрачная ученость в проповеди, когда вместо драгоценного Божьего слова, единого и высшего основания веры, народу даются бесполезные и праздные исследования – вроде всеобщности или местности мрака во время Христовых страстей, – или даже просто дурачат слушателей.
Лапи и Бинди – наиболее распространенные имена во Флоренции в те времена.
Указание на скорое окончание пути и поэмы.
Число ангелов, по Даниилу, 7, 10, превосходит всякие земные счисления. А так как, по Фоме Аквинскому, каждый ангел, обладая своей особой точкой зрения на Бога, является неповторяемой особью, то отсюда неограниченная возможность ангельских существ.
В примечаниях в начале 23–29 песней указано последнее испытание в познании поэта, чрез которое он дозрел до возможности созерцании. Поэту остается еще до полноты его блаженства и до окончании поэмы действительно удостоится лицезрения Божества, а вместе с тем соединения с Божеством; этого он достигает в последней песни, когда он видит не только одного Христа и на одно мгновенье, но и самую Тройцу. Но Дант не ограничивается одним упоминанием этой крайней ступени созерцательности. Его смелый гений пытается дать нам более близкое понятие об этим блаженном единении с Божеством и ввести нас в царство Его славы. Потому то этот последний акт развивается перед нами постепенно, что и составляет содержание следующих песен. Для того, чтобы не потерять нить взаимного соотношения в многочисленных подробностях, по обыкновению рассмотрим ход его мысли заранее. Схоластическая теология намечает три ступени такого созерцания, существующих вне времени и пространства, а потому неразделимых во времени: 1) предварительное чаяние (XXX, 46-123), состоящее в непосредственном очищении нашего духовного взора в его сущности созерцанием. Высшего Существа, которое, тем не менее, непознаваемо конкретно; для этого требуется известное изощрение духа (разума, взора) для непосредственного воздействия на него Божественного света. Это изощрение состоит в особом просветлении, в превращении естественной способности видеть в сверхъестественную, в котором Дант также намечает три ступени, а именно: а сперва естественный свет всецело погасает для поэта, что необходимо вследствие того высшего закона природы, о котором мы только что упоминали, б) но вслед за этим угасанием вещественного зрения является новое могущество зрения, хотя все еще недостаточное. Поэт видит длинную световую реку, сыплющую искрами и окруженную цветами, великолепная картина! Но это только лишь символ истины, которую он призван и должен узнать, упившись ив этого светового потока, в) Дант пьет из него – параллель вкушения из Эвной в конце Чистилища – и все перед ним изменяется. Река, казавшаяся ранее длинной, кажется теперь круглой и это изменение имеет двойной смысл, что Божественный свет, жизнь и руководительство (во Христе, как мы увидим) для непосвященного взгляда является лишь в его воздействии на создание, а не в обратном обращении того же воздействия и что лишь просвещенный глаз созерцает его в истинном виде т. е. не только как историческое действие, но и как вечное взаимодействие и содействие; при том появление ей в истинном виде выражается в том, что обрамляющие реку цветы и искры являются душами святых и ангелами. Еще более у Данта является чаяние, что все видимое им есть небесное подобие еще скрытой от него божественной сущности и общая картина царства небесной славы; тогда перед ним возникает от этого круглого потока, который делает Создателя видимым, и ширится тысячами ступеней величественный амфитеатр, где находятся ангелы и души святых «Небесная Роза», в которой не действуют земные законы пространства и отдаления, а свет, служащий ей основанием, не что иное, как Христос, обрисованный не с двусмысленной пластикой, как стоящий между Богом и миром принцип света, творчества и спасений (логос); этим оканчивается.
