Даниэль Пеннак - Диктатор и гамак

Ни на что уже не надеясь, ее близкие (честно говоря, они просто решили держаться подальше) оставили ее в покое. Кроме того, когда она стала планировать турне по Южной Америке, на набережной д’Орсэ нашелся влиятельный дядюшка, который подсуетился, чтобы облегчить ей задачу: «Хорошая мысль, пусть едет играть перед индейцами». И она поехала играть, в том числе и перед индейцами. Каракас, Богота, Кито, Лима, Сантьяго, Буэнос-Айрес, Монтевидео, Асунсьон, Рио-де-Жанейро, Сальвадор, Сан-Луис да Маранхао, Белем… Ее счастливый голос прозвучал даже в Розовой опере Маноса, на берегах Амазонки, под шорох крыльев летучих мышей.

Манос был предпоследним этапом ее южноамериканского турне.

А представление, данное в Терезине, прозвенело последним звонком в ее карьере.

…

Я соглашаюсь жить, исполнив твой приказ.

Прощай и царствуй, друг. Не будет встреч у нас[57].

…

После вежливых протокольных аплодисментов занавес упал над сценой театра Мануэля Перейры да Понте Мартинса, в Терезине.

Когда она собиралась уже снимать грим, президент собственной персоной (естественно, она и понятия не имела, что речь идет о двойнике) вошел в ее гримерную. Она увидела его в зеркало: он стоял навытяжку в своей парадной форме. Ей было достаточно одного взгляда, чтобы понять, что это Тит стоит у нее за спиной. Она обернулась и смерила взглядом мужчину, который не смел ни поднять на нее глаза, ни произнести хоть слово, ни даже пошевелить мизинцем. Одного взгляда было достаточно, чтобы оценить его душу и его тело. Она дошла до того, что вообразила его себе обнаженным под этой его парадной униформой, и почувствовала, как сильно забилось ее собственное сердце под туникой. Из всего этого она заключила, что этот президент находится не на своем месте, что место этого президента рядом с ней и что никакая сила в мире не сможет помешать им любить друг друга. Словом, она стала Береникой по-настоящему, той Береникой, которой она решила стать в тот далекий вечер в школе, когда первое же чтение пьесы наполнило ее мстительной яростью. На этот раз сама Береника задумала похитить Тита! Влюбленная женщина собиралась покорить Рим и отомстить за царицу Палестины. Любовь заставила ее вмешаться в политику! Трагедийная актриса утирала все те слезы, которые были пролиты ее предшественницами в этой роли: Адриенной Лекуврер, мадемуазель Госсен, Юлией Барте, необъятной Сарой Бернар, которая столь часто вызывала у нее слезы своей игрой. Она отомстила также и за бесчисленные толпы зрительниц с разбитыми сердцами, отомстила за промокаемые платочками глаза, утираемые носики, молча сжимаемые пальцы, сдерживаемые рыдания! А если говорить более прозаически, она отомстила за все страсти простых людей, положенные на алтарь скромных обязанностей, за любовь, попранную заводом, ателье, офисом, торговлей, лицеем, казармой, жатвой, приливом, за сам театр, за карьеру, карьеру, карьеру!

…

Во имя всех влюбленных женщин она похитила этого Тита тропиков, и больше уже никто ничего о них не слышал.

Прежде чем бежать со своей Береникой, влюбленный двойник, ища себе замену, наткнулся на близнецов. Это была невероятная удача: два двойника за голову одного! Два взаимозаменяемых Перейры. Два монозиготных президента. Обеспеченное продолжение даже в случае смерти, удара молнии, ларингита или побега. Одно натаскивание для обоих сразу, причем с небывалой требовательностью, проводимое псевдопрезидентом, которого неотложная любовь превратила в грозного педагога:

— И два двойника легко заменимы, — орал он, потрясая своим парабеллумом, — стоит только поверить в сходство!

Эти близнецы пришли не с горы Понте, как сам Перейра, не с восточной равнины или из окрестностей Терезины, как двойник-цирюльник или влюбленный двойник, нет, они были уроженцами Севера, явились с той северной границы, которую некогда опустошил Генерал Президент под тем предлогом, что тамошние крестьяне не желали спускаться в шахты. Они видели, как погибли их отец и мать, которых подвесили за ноги, опустив головой в муравейник. Пока насекомые пожирали лица их родителей, опрокинувшаяся юбка их матери открывала их взглядам то, что они никогда не должны были бы видеть.

Подобный шок, говорил себе один из наемных двойников, гарантировал абсолютную лояльность обоих братьев по отношению к новому президенту. Ведь это он казнил мясника Севера! А качество этой верности, судил он, с лихвой компенсировало небольшое несходство, которое могли заметить, если бы сопоставили близнецов с официальным портретом Перейры. Надо признать, что этому портрету был уже не один год, и странно было бы требовать от двух сорокалетних, чтобы они до последней черточки походили на двадцатипятилетнего путчиста.

— Сходства страстно желают! — орал тем не менее наемный двойник, выхватывая уже в который раз свой пистолет из кобуры.

Короче, как только они были достаточно натасканы и еще больше запуганы, стали тянуть соломинку, чтобы узнать, который из двойников-близнецов выйдет первым.

Итак, один из близнецов заступает на президентский пост. Как и все предшествующие двойники, он начинает играть роль фиктивного президента с сомнением, с опасением, с тщательностью и наконец с энтузиазмом; затем он успокаивается, начинает скучать и решает, в свою очередь, свалить. Дело в том, что он тоже подумал, что нашел свое «истинное призвание» (вечно эта забота «стать самим собой»). Но этот двойник не желает быть ни актером, ни робким вздыхателем. У него не вызывает никаких чувств Береника, и к кинематографу у него нет никакого пристрастия. Это прагматический характер, наделенный прекрасным синтезирующим умом. Едва обосновавшись в Терезине, он одним взглядом оценивает ограниченность президентской власти. Он очень быстро приходит к выводу, что президент — настоящий президент — обладает властью, не более реальной, чем власть его, двойника. Он отмечает, что все находится в руках больших компаний. В то время как президент или его двойник разглагольствуют перед толпами преданных простаков, настоящая власть процветает underground[58], как выразился сэр Энтони Кальвин Кук, посол Великобритании (сын того, который занимал этот пост при настоящем Перейре). Новый двойник очень быстро понимает, что самая мелкая должность в совете администрации какой-нибудь компании, где речь идет о никеле, серебре, золоте, нефти или акмадоне, гарантирует более выгодную власть, чем это амплуа кочующего златоуста, над которым, похоже, смеются все главы государств. Ночью его открытые глаза рисуют план будущей карьеры на потолке его комнаты. Он представляет себе недра Терезины со всеми ее природными богатствами как территорию без границ, где разработка одной-единственной жилы здесь, у него под ногами, может вывести его нежданно-негаданно на другой край континента с огромным состоянием за душой. Другими словами, если он и желает власти, то той, которую дает богатство. Он убеждается в этом все больше и больше: покинуть Терезину, чтобы окунуться в деловой мир, это все равно что выпрыгнуть из банки, чтобы править планетой.

При этом он не пренебрегает репрезентативными обязанностями. При нем церемонии, организованные в честь Перейры, становятся пышнее, это время, когда, рассредоточившись на рыночных площадях, люди Геррильо Мартинса заставляют народ петь:

Наконец настает день, когда этот третий двойник объявляет своему брату-близнецу о своем уходе: «Ладно, братец, побаловались и хватит, я отправляюсь делать себе состояние, а тебе остается роль золотой рыбки».

Четвертый двойник настолько же разнится душой со своим братом-близнецом, насколько напоминает его по внешности и уму. Как и брат, он быстро постигает могущество крупных компаний, по сравнению с которым президентский пост можно мягко назвать незначительным, он также понимает, что законы, принятые здесь, наверху, имеют единственной целью гарантировать обворовывание недр зарубежными представителями. Он усматривает в этом посыл к революции, но в то же время он слишком хорошо помнит, с какой дикостью олигархи подавили восстание Севера. Его брат и он совершенно по-разному отреагировали на казнь родителей. Брат решил примкнуть к тем, кто одержит верх, кем бы они ни оказались, как только будет ясно, на чьей стороне удача.