— В чем дело? — сказала она. Поцеловала меня в уголок рта.
Я высвободил руку и положил ей на плечо, чтоб она остановилась.
Она склонила голову, нацеливая следующее объятие.
— Ни в чем, — сказал я.
Она уперлась головой мне в плечо.
— У меня немного кружится голова, — сказала она. — Обычно я не такая.
— Это все никотин.
— Мне нравится.
Она примерилась поцеловать меня в подбородок, но тут же прекратила.
— Что-то не так?
— Нет, — сказал я. — Конечно, нет.
— Что?
— Все дело в сигарете.
— Мне кажется, у меня неплохо получилось, — сказала она. — Для новичка.
— Ты была восхитительна, — сказал я. — У тебя есть еще?
Она запустила руку мне под рубашку и провела пальцем по ребру.
— Нет, — сказала она, — нету.
Я посмотрел на пенал фирмы “Хеликс”, но это совсем другое дело.
— Давай обойдемся без этого, — сказала она, обводя пальцем мой пупок.
Я поймал и удержал ее руку.
— Не могу, — сказал я.
— Почему?
— Просто не могу. Это меня заводит.
— Больше, чем это? — Она прикусила мочку моего уха.
— Больше, чем это, — сказал я.
— Я могу сходить и раздобыть еще. — В ее голосе звучало сомнение. — Если ты действительно этого хочешь.
Я поцеловал ее в губы: вкус сигареты явно пропал.
— Всего одну, — сказал я. — Я был бы очень благодарен.
Она соскочила с постели и закатала платье обратно на живот и грудь. Продела руки в бретельки и сказала:
— Ты странный, но я тебя люблю.
Она натянула бретельки на плечи и потянулась за курточкой. Поцеловала меня в нос и сказала, что она мигом, а потом закрыла за собой дверь — совсем легонько, это никак не означало прощания.
Я не представлял, что творю. Джинни — певица, ее легкие чисты как стеклышко. Я протянул руку к пеналу фирмы “Хеликс” и взял его, рассыпав пепел ее сигареты. Он осел на кровать, на меня и на пол. Пепел целой пачки наверняка покрыл бы все, что я имел.
Я попытался разобраться. Я попросил Джинни курить. С испорченными легкими на ее певческой карьере будет поставлен крест. Вся ее жизнь изменится. Возможно, когда-нибудь я начну подговаривать ее переспать с человеком без определенных способностей и видов на будущее, живущим в комнатенке размером с усохшее легкое. Зря я вел себя так, словно эта сигарета была волшебной. Она ею не была. Некогда она принадлежала мадам Бойярд, которая купила ее в магазине, и напрасно я позволил Джинни думать, что волшебные сигареты выдаются в магазинах в обмен на деньги.
Факт: с сигаретой или без нее — никакой разницы. Очередной затрепанный день, который уже был прожит, и я вдруг осознал огорчительную правду, печальную и нелепую, как шутовской колпак, который я не хотел носить. У меня не было желания что-либо менять или защищать. Я хотел забыть надежду, смелость, успех, настойчивость. Я отпускал себя, и это получилось легко.
Я встал и запер дверь. Снова сел. Открыл пенал фирмы “Хеликс”. Достал сигарету Джулиана: надпись “Бьюкэнен” над фильтром — когда-то мне казалось, что это очень умно, — почти выцвела.
Я мог раздавить эту сморщенную сигарету пальцами, как Супермен давил сигареты, которые предлагал детям злодей Ник О’Тин.
Это была новая мысль, никогда раньше она не приходила мне в голову. Сигарета — такая хрупкая вещь, ее так легко сломать, я хотел, чтобы исчезло все, что она символизировала. Я хотел начать свою взрослую жизнь заново, избегнув бессмысленной одержимости и этой привычки постоянно разочаровывать женщин.
Но я не был Суперменом. Я вставил сигарету Джулиана между губами. Вкус у нее был как у незажженных сигарет в табачной лавочке. Фильтр оказался тверже, чем я ожидал, но в остальном был так знаком, точно я знал его в другой жизни. И тут, когда это не имело ровно никакого значения, я совершенно отчетливо понял, что должен был закурить, когда Люси меня об этом попросила. Я схватил коробок спичек с пола и свернулся на постели калачиком с незажженной и сморщенной сигаретой Джулиана во рту.
В дверь заколотила Джинни.
— Целая пачка, двадцать штук! — возбужденно сказала она, но я не шевельнулся на постели.
Я сказал ей, что мне очень жаль. Она позвала меня по имени. Я сказал ей, что мне очень жаль. Она хотела знать, что происходит, и я сказал, что мне очень жаль. Поскольку я лежал лицом к стене с сигаретой во рту, она могла меня не расслышать. Она все звала меня. Я закрыл уши руками. Позже или, возможно, раньше она сползла на пол, упершись спиной в дверь.
— Я не сдамся, — говорила она снова и снова, но в конце концов сдалась.
— Я хочу домой.
— Выкури еще трубочку, — говорю я. — Я вытряхну тебе пепельницу.
— Ладно, — говорит Уолтер. — Но только последнюю, а потом пойду.
Он берет свежий табак из своего кисета и уминает его в чашечку. Я смотрю на его ловкие руки, потому что лицо его скрыто широкими полями огромного сомбреро. Гемоглобин ворочается в корзине, всхрапывает, успокаивается. Привидение подражает ветру и скребется по углам.
Я спрашиваю Уолтера, верит ли он в привидений.
— То есть серьезно?
— Серьезно.
— Конечно, нет. А ты?
— Нет, — сказал я. — Пожалуй, нет.
Уолтер подносит спичку к трубке, и из-под полей сомбреро выплывает клуб дыма. Я спрашиваю, где он раздобыл эту шляпу.
— Долгая история, — говорит он, но на сей раз не выказывает никакого желания ее поведать. — С участием Фиделя Кастро, ЦРУ и взрывающейся сигары.
Вообще-то Уолтер мрачен. Не стоило мне забывать, что он азартен — при игре в домино это видно.
— На Кубе, — говорит Уолтер, выглядывая из-под сомбреро, и я вижу, что он до сих пор не сдался. — Девчонки, которым не сидится без пары, — тут он явно нарочно сталкивает пепельницу с подлокотника, чтобы досадить мне, — вечно курят сигары.
Все его уловки не работают. Я уберу пепельницу потом, спокойно и без суеты. Это не проблема, и, если уж начистоту — я вовсе не глажу себя по головке, — у Уолтера не было и одного шанса из миллиона побить меня в “Искушении Грегори”, игре, которую я придумал несколько часов назад, чтобы убить время. Уолтер хотел посидеть еще немного, в основном потому, что Эмми до сих пор занимается на курсах: в изучение опасностей ядерного топлива выплескивает избыток энергии, некогда вложенный в ЛЕГКОЕ. “Все борешься?” — спросил я, а она сказала: “Да, все борюсь”. Перед возвращением она собирается впервые прыгнуть с парашютом.
К тому же “Искушение Грегори” — очень простая игра. Чтобы выиграть, Уолтер должен заставить меня признать, что я хочу курить. Единственное правило — он не должен отрывать меня от писания, но за исключением этого все средства хороши. Он уже успел вспомнить все случаи, когда курение спасло ему жизнь. Он часто поминает свой почтенный возраст. Он напомнил мне о бессмысленных войнах, случайных автобусах, утечках радиации, сверхмощных мотоциклах, необнаруженном асбесте, смертельных песчинках, пассивном курении и — увлекшись — о том, что человека может сожрать рыба рогозуб. Он вкладывал зажженную трубку мне в руку и пускал дым в лицо. Описывал девушек-таитянок, что скручивают сигары меж медово-коричневых бедер. Припоминал джазовые подвальчики, ковбойские лагеря и бар из “Касабланки”. Меняя тактику, пытался склонить меня к горячечному желанию закурить, но лишь раз был близок к успеху, когда прочел вчерашнюю страницу, презрительно фыркнул и пригрозил поджечь ее зажигалкой. Близко, Уолтер, но никакой сигары.
В качестве последней уловки он попытался нагнать на меня скуку. Мне нельзя читать, смотреть телевизор или вставать с кресла, пока он сидит передо мной и достает влажный табак из своего кисета. И вот наконец он, думаю, признает поражение, хоть и скрепя сердце.
— Знаешь, — говорит Уолтер, тыча в меня чубуком трубки, тебе повезло, что ты живешь в этом доме.
— Спасибо, Уолтер, — говорю я, хотя это не имеет ничего общего с везением. Этот дом — наглядное свидетельство того, что я десять лет пахал на “Бьюкэнен” в надежде, что в моем теле не таится никакого другого свидетельства, никакой внутренней татуировки, никакого терпеливого послания.
— Я тут еще кое-что надумал, — говорит Уолтер.
— Последний шанс.
— Если ты действительно бросил, — говорит он и делает паузу перед тем, как нанести удар, — то почему не сказал матери?
Уолтер всегда был хорошим игроком. Я делаю вид, что мне надо записать нечто очень важное.
— Я бы сказал, если б захотел.
— Но не сказал, так ведь?
— Может, я не хочу.
Может, я не знаю, как это сделать. Моя мать считает сигареты опасными и важными. Она никогда не курила и вряд ли поймет, что причины начать и бросить одинаково глупы и совершенно разумны. Мир остается миром, а я — собой, в той же самой взаимосвязи со всем вокруг, только в моих зубах торчит или не торчит трубочка с горящими листьями, это уж как получится.
