Прежде чем священник успел порадоваться победе над последним искушением, им овладел следующий порыв, чуть более абсурдный и не менее ужасный. То была мысль – мы краснеем от одного упоминания – остановиться у дороги и научить стайку игравших там маленьких пуритан некоторым крайне непристойным выражениям. Он едва не начал говорить. Отказав себе в этой глупости, столь недостойной его сана, он повстречал пьяного матроса, одного из команды корабля, что пришел из Испанского Мэйна. И здесь, раз уж удалось доблестно воздержаться от прочих дурных выходок, бедный мистер Диммсдэйл пожелал хотя бы пожать руку просмоленному пирату и развлечь себя несколькими непристойными шутками, которые так любят старые моряки, сдобрив их добрыми, вескими, крепкими, столь приятными и не богоугодными ругательствами! Но не столько моральные устои, сколько врожденный хороший вкус и чопорная привычка к церковной благопристойности благополучно пронесли его мимо последнего испытания.
– Что же так преследует меня и искушает? – воскликнул он мысленно, остановившись чуть дальше по улице и хлопнув себя по лбу.
– Я сошел с ума? Или мною полностью овладел Враг? Неужели я заключил с ним договор в лесу, расписавшись собственной кровью? И теперь он призывает меня выполнить условия, предлагая исполнить все мерзости, на которые способно его отвратительное воображение?
В тот миг, когда преподобный мистер Диммсдэйл остановился для рассуждений и хлопнул себя по лбу, старая миссис Хиббинс, облеченная репутацией ведьмы, проходила неподалеку. Выглядела она грандиозно: с высоким головным убором, в богатом бархатном платье, с брыжами, накрахмаленными знаменитым желтым крахмалом, секрет которого ей открыла близкая подруга, Анна Тернер, прежде чем ее повесили за убийство сэра Томаса Овербери. Смогла ли ведьма прочесть мысли священника или нет, но она остановилась, пристально глядя ему в лицо, многозначительно улыбнулась и – хотя и не любила разговоров с церковниками – начала разговор.
– Итак, преподобный сэр, вы побывали в лесу, – заметила леди-ведьма, кивнув высоким головным убором в его сторону. – В следующий раз, прошу, всего лишь слегка намекните, и я с радостью составлю вам компанию. Не стану преувеличивать свои заслуги, но слово мое и имя способны добиться расположения тамошнего владыки для любого странного джентльмена.
– Клянусь вам, мадам, – ответил священник с мрачной почтительностью, к которой его вынуждали положение леди и собственные добрые манеры, – клянусь своей совестью и положением, что я совершенно ошарашен смыслом ваших слов! Я отправился в лес не для того, чтобы искать владыку, и ни прежде, ни в будущем не собираюсь посещать последнего и уж тем более искать милости упомянутого. Моей единственной целью было посетить моего благочестивого друга, проповедника Элиота, и порадоваться с ним тому, сколько бесценных душ он смог отвоевать у язычества!
– Ха-ха-ха! – заскрипела старая леди, все так же кивая высоким головным убором. – Ну-ну! Так и следует говорить о делах в свете дня! Вы изворотливы, как стреляная птица! Но в полночь, в лесу, мы поведем совершенно иные речи!
Она двинулась прочь с присущей возрасту величавостью, но еще не раз оглядывалась и улыбалась ему, как человек, желающий признания общей и тайной связи.
«Неужто я продал себя, – думал священник, – тому врагу, которого, если верить рассказам людей, эта бархатная карга со своим желтым крахмалом выбрала принцем и господином?»
Несчастный священник! Он совершил весьма похожую сделку! Искушенный мечтой о счастье, он сознательно уступил тому, что искренне считал смертным грехом, он сделал свой выбор! Зараза этого греха проникла в него, яд пропитал саму его систему нравов. Парализовав все благие порывы, он пробудил легионы порывов грешных. Презрение, ожесточение, ничем не вызванная злость, беспричинное желание зла, высмеивание всего хорошего и святого – все пробудилось, чтобы искушать, и в то же время пугало его. И столкновение со старой миссис Хиббинс, если таковое произошло на самом деле, лишь показало его симпатию и связь с падшими смертными и миром извращенных духов.
К этому времени он дошел до своего дома на краю кладбища, взбежал по ступеням и скрылся в своем кабинете. Священник был рад, что сумел добраться до этого убежища, не выдав себя миру ни одной из странных нечестивых выходок, к которым постоянно склонялся в течение своего пути. Он вошел в привычную комнату и оглянулся на книги, окна, камин, гобеленовое утешение на стенах с тем же ощущением странности, что преследовало его во время прогулки от лесной ложбины в город и дальше. Здесь он обучался и писал, здесь проводил посты и бдения, доводя себя до полусмерти, здесь пытался молиться, здесь выдержал сотни тысяч мук! Здесь была Библия на пышном древнееврейском, которым говорили с ним Моисей и Пророки, и глас Божий звучал в их словах.
Здесь на столе, рядом с чернильницей и пером, лежала незаконченная проповедь, прерванная на середине фразы, где мысль прекратила изливаться на бумагу два дня назад. Он знал, что сам, истощенный священник с бледными щеками, проживал и записывал слова Выборной проповеди! Но теперь он словно стоял в стороне, глядя на себя прежнего с презрительной жалостью и почти завистливым любопытством. Тот, прежний, исчез. Другой человек вернулся из леса – более мудрый, наделенный знанием скрытых тайн, которого никогда не смогла бы достигнуть простота предшественника! И сколь же горьким оказалось это знание!
Погруженный в эти размышления, священник услышал стук в дверь кабинета и сказал «Входите!», не исключая мысли о том, что на пороге может возникнуть злой дух. Так и было! Вошел старый Роджер Чиллингворc. Священник побледнел и потерял дар речи, одной рукой схватившись за еврейскую библию, а другую прижав к сердцу.
– С возвращением, добрый сэр, – поприветствовал его лекарь. – Как поживает ваш благочестивый друг, проповедник Элиот? Но мне кажется, добрый сэр, что вы выглядите бледным, словно путь по лесной глуши оказался для вас слишком трудным. Не нужна ли вам моя помощь, чтобы сердце и силы позволили вам прочитать свою Выборную проповедь?
– Нет, думаю, нет, – ответил преподобный мистер Диммсдэйл. – Моя прогулка, встреча со святым проповедником и вольный воздух, которым я дышал, пошли мне на пользу после долгого заточения в кабинете. Я думаю, что больше не нуждаюсь в ваших снадобьях, мой добрый лекарь, хотя они хороши и предложены мне рукой моего друга.
Все это время Роджер Чиллингворc смотрел на священника с бесстрастной проницательностью, свойственной врачу, наблюдающему пациента. Но несмотря на внешнее бесстрастие, последний был почти уверен, что старик знает или, по крайней мере, обоснованно подозревает о состоявшемся разговоре с Эстер Принн. А значит, он знал и о том, что священник уже не считает его доверенным другом, в глазах преподобного он превратился в злейшего врага. При избытке таких знаний было бы естественно, если бы хоть часть их нашла свое выражение. И все же странно, сколько времени порой должно пройти, прежде чем вещи будут оформлены в слова; и с какой осторожностью два человека, решившие избегать какой-то темы, могут подходить к самой ее грани и вновь отступать, не коснувшись ее. А потому священник не опасался, что Роджер Чиллингворc укажет или выразит словами реальность положения, в котором они действительно оказались. И точно так же врач своими темными путями продолжал опасливо кружить вокруг секрета.
– Не было бы лучше, – сказал он, – воспользоваться сегодня моими скудными умениями? Поистине, добрый сэр, нам стоит приложить немало усилий, чтоб дать вам силы и бодрость для завтрашней проповеди о выборах. Люди ждут от вас великих слов, понимая, что на следующий год их пастор может покинуть их.
– И отойти в мир иной, – ответил священник с блаженным смирением. – Лучший, если на то будет воля Небес, потому что я едва ли могу представить, что сумею вести за собой паству еще один год! Но что касается ваших лекарств, добрый сэр, то в нынешнем моем состоянии я в них не нуждаюсь.
– Рад это слышать, – ответил лекарь. – Возможно, мои лекарства, так долго напрасно предлагаемые, наконец-то начали давать должный эффект. Если бы я действительно смог исцелять, то был бы счастлив и искренне принимал заслуженную благодарность Новой Англии!
– Сердечно благодарю, мой бдительный друг, – ответил преподобный мистер Диммсдэйл с печальной улыбкой. – Благодарю и могу лишь прославлять ваши добрые дела в моих молитвах.
– Молитвы доброго человека дороже золота! – Роджер Чиллингворc развернулся, чтобы уйти. – Да, ведь это ходовая монета в Новом Иерусалиме, с клеймом самого Царя Небесного на ней!
Оставшись в одиночестве, священник позвал слугу и попросил обед, который проглотил с невероятным аппетитом. Затем, швырнув уже написанные листы Проповеди в камин, он начал заново и писал их в таком порыве эмоций и мыслей, что поражался собственному вдохновению. Он мог лишь удивляться, что Небо ниспослало столь великую и торжественную музыку своих пророков звучать посредством настолько грязной органной трубы, как он. И все же, оставив эту загадку решаться без него, или же продолжать быть нерешенной, священник продолжал свой труд в искренней спешке и восторге.
