в Пусане, а также в городах Инчхоне, Кунсане, Хэчжу, но никто ничего не знал – зацепиться было совершенно не за что. Он был в отчаянии, а жена – одна кожа да кости – вообще стала похожа на привидение, да еще она потеряла ребенка, которым была беременна. Оба высохли от горя и, израсходовав все свои силы, в конце концов вынуждены были принять решение о прекращении поисков сына через людей, прибывающих из Китая в Корею.
– Она так любила детей, что, может, запланировала это с самого начала? Забрав его, скрылась с ним в Северной Корее. Я думаю, что она не могла иметь своих детей. Точно, она бездетная! – сказала жена, на что муж ей ответил:
– Вряд ли у нее были такие намерения с самого начала. Она вроде была такая открытая и добропорядочная. Если бы она давно задумала такой план, нам это сразу бросилось бы в глаза. Возможно, она и хотела заполучить нашего ребенка, так как не могла иметь своих детей. А тут подвернулся удобный случай – мы сами ей доверили сына, вот у нее и возник соблазн оставить его себе. И сбежала с ним в Северную Корею. Теперь ничего не поделаешь! Если мы будем и дальше истязать себя, будет только хуже, поэтому давай лучше подумаем, как нам самим жить. Давай забудем пока об этом несчастье. Конечно, мы продолжим наши поиски, и если он найдется, то найдется, но пока давай не будем изводить себя всякими домыслами и подумаем, как нам жить дальше.
Обосновавшись в Сеуле, они задействовали все способы. Пока не установили 38-ю параллель, они расспрашивали всех людей, которые жили с ними в Шанхае, и даже пытались найти хоть какую-то зацепку через людей в портовых городах, у которых были знакомые в Северной Корее, да только все, чем они располагали, – это имя ребенка, и с ним некая миссис Чан, родом откуда-то из провинции Северная Пхенан. Это было все равно что искать иголку в стоге сена. А потом и вовсе была установлена 38-я параллель, а в 1948 году, после провозглашения КНДР, всем выдали удостоверение гражданина наподобие современного паспорта, и страна была разделена на Север и Юг. Они также обратились за помощью в международную организацию Красного Креста, но время шло, и надежда отыскать ребенка таяла с каждым днем. А потом разразилась Корейская война, и поиски отдалились на неопределенное время.
В начале 70-х годов они вовсе перебрались в Канаду. Целью этого переезда была одержимость хоть каким-нибудь способом отыскать своего ребенка. После окончания Корейской войны противостояние Юга и Севера было настолько сильным, что отправить на Север хоть какую-то весточку с Юга представлялось совсем невозможным. Вот они и решили, что лучше эмигрировать в такую страну, как Канада. И оттуда, налаживая свою жизнь, они отправляли письмо за письмом в Пхеньян. Соблюдая вежливость, они обратились в Красный Крест Северной Кореи с просьбой о содействии в поисках своего ребенка, подробно описав случившееся с ними. И проделали они это не один раз, а около пяти-шести. И небеса не остались безучастными – в середине 70-х им наконец удалось выйти на след. Их сын благополучно вырос в Северной Корее и стал преподавателем в одном из университетов в Пхеньяне. Удивительно, но у него была та же фамилия и то же имя, что и в детстве. Списавшись с ним несколько раз, в конце 70-х они в составе корейской делегации из Канады, направлявшейся посетить свою родину, ступили на пхеньянскую землю и встретились со своим сыном, которому было уже под сорок. И с вдовой тоже.
– Вот уж действительно чудеса, – сдержанно сказал он, смущенно улыбаясь, словно это случилось вовсе не с ним, а с кем-то другим, и продолжил: – Конечно, мы встретились и с той вдовой, заменившей ему мать, но вы знаете, ни я, ни моя жена ни словом, ни намеком не обмолвились о том, что произошло в Шанхайском порту, когда мы расстались со своим ребенком, и о тех тридцати безутешных годах, которые прожили в надежде обрести его вновь. И, конечно, мы не договаривались об этом заранее. Когда мы ее увидели, то даже не сразу узнали. Она же, изрядно постаревшая, как только нас увидела, то сразу, едва шевеля губами, еле слышно, вроде бы произнесла: «Я совершила смертный грех и страшно виновата перед вами». Но не успела она это сказать, как моя жена остановила ее, неожиданно крепко обняла и, качая головой, сказала: «Потом… Все расскажете потом. Еще будет время». Я даже растерялся от такого странного, какого-то абсурдного их поведения – две старые женщины стояли, обнявшись, и горько плакали. И будто бы не было мучительных поисков нашего сына, не было тех тридцати безутешных лет между жизнью и смертью, той душераздирающей тоски по своему ребенку – все словно растаяло как снег. Начисто испарилось. А ведь все эти тридцать лет она изо дня в день проклинала ее на чем свет стоит: «дрянь такая», «чтоб ты сдохла», «даже если вырвать тебе руки-ноги, все равно вины не искупить», «гореть тебе в аду», «переломать тебе все кости», «разрази тебя гром», – и вдруг ни намека, ни словечка о пережитом горе. Можно было даже усомниться, в своем ли уме моя жена, что это с ней такое… Но, встретившись с реальным человеком, она будто стала совсем другой. Да, непредсказуема душа человеческая! Вдоволь нарыдавшись, они взялись за руки и долго всматривались в лица друг друга: «Ты постарела…», «А как же иначе. Тридцать лет прошло. Вы тоже…» Я наблюдал за ними в полном недоумении. Моя ли это жена, женщина, прошедшая со мной огонь и воду? Честное слово, истинную природу того, кого мы называем человеческим существом, понять до конца невозможно. Это было похоже на обычную встречу двух женщин, которые когда-то жили по соседству в Шанхае и по-дружески помогали друг другу. И словно канул в небытие тот долгий, почти в тридцать лет, период со своим горем, своими обидами. Неужели такое могло произойти? Кому скажи, ведь не поверят. Поэтому сейчас я рассказываю вам немного сумбурно, повторяя одни и те же слова несколько раз, хотя мне самому это не совсем понятно. Но это сущая правда, и ничего с этим не поделаешь.
Хотя лицо вдовы покрылось морщинами, выглядела она, как и прежде, благородной и утонченной – она состарилась красиво. Моя жена, сама того не замечая, как в былые времена, опять попала под обаяние этой женщины, которая тотчас же притягивает
