У него было только одно желание – скрыться в своей укромной квартире побыстрее, чтобы ничего не слышать и не видеть. Влетел в сени дома и направился к лифту.
– Машина не работает, – сказал старый портье неприязненным голосом.
– Очень неприятная новость… – заметил инженер.
– Будет хуже… Лифт – это глупость! Невысоко, может, господин дойдет пешком. Простые люди обходятся без лифта, следовательно, и буржуи могут.
Болдырев с удивлением посмотрел на портье. Знал он этого человека пятнадцать лет. Был он всегда вежливый, тихий, услужливый. Теперь поглядывал на инженера понурым взглядом и улыбался зло.
– Быстро изменились… гражданин… – буркнул Болдырев.
– Сожалею, что произошло это на старости лет! – ответил портье почти дерзко.
Инженер уже больше ничего не говорил. Вошел на второй этаж и позвонил.
Служанка открыла ему двери и посмотрела на него загадочным взглядом.
– Дома ли госпожа? – спросил он.
– Дома, – ответила она. – Госпожа не пожелала дать мне сегодня перед полуднем отпуск, а в то же время…
– Очевидно, – прервал Болдырев, – прежде нужно сперва подать обед.
– У меня сейчас более важные дела! – ответила она запальчиво. – Все служащие обязаны быть на митинге. Можете сами приготовить себе обед и накрыть стол… Не умрете!
Болдырев понял все и подумал: «Невольники чувствуют свободу и поднимают голову. От них натерпимся больше всего…».
Он сбросил пальто и вошел в кабинет. Начал ходить по комнате и растирать замерзшие руки.
Чувствовал непереносимую тревогу. Какое-то плохое предчувствие лежало камнем на его сердце. Этот день, его день, оказался испорченным, с этим он вернулся домой. Обычно чувствовал в себе силу и оказывался с ощущением пережить, в состоянии тихого мечтательного настроения. Сегодня от этого настроя не осталось и следа.
Он прошел в комнату жены. Она сидела у письменного стола и на звук его шагов даже не подняла головы.
– Маша… – произнес он тихо.
Госпожа Болдырева внезапно опустила голову на руки и начала тяжело всхлипывать.
– Маша… Маша… – повторял он взволнованным голосом.
– Вижу теперь, как я тебе безразлична, – начала она говорить сквозь слезы. – В такую страшную минуту ты не думаешь обо мне, предоставляя самой себе. Вокруг выстрелы… Прислуга сразу стала грубой и вызывающей. А ты… ты… предпочитаешь пребывать с той женщиной! Для нее все, чувства и забота, а для меня ничего! За что? Еще год назад, будучи в одиночестве, я целую ночь плакала, билась головой о стену в отчаянии. Имела, однако, надежду, что вернешься, что поймешь разницу между той… балериной… и матерью твоих сыновей… женщиной, которая в доле и недоле оставалась с тобой. Ошиблась! Это уже не безумство, не поздние фантазии, это любовь! Ты ее любишь… Беспокоишься в это страшную ночь о ней, только о ней!
Рыдание прервало ее слова.
Она встала с заплаканными, отчаявшимися глазами, смотрела на сконфуженного мужа. Он стоял перед ней и думал, что она могла показаться молодой женщиной. Стройная, горделивая осанка, черные прекрасные волосы, в которых кое-где поблескивали серебряные нити, лицо, открытое, привлекательное, красивые сапфировые глаза и свежие, еще горячие губы, почти девические – ничего не говорило о старости. Только две глубокие морщины около рта и мученическое, страдальческое выражение глаз свидетельствовали о глубоком терпении этой женщины и тоске.
– Маша… – произнес Болдырев. – Я знаю, что виноват и не заслуживаю прощения. Несчастный порыв… какого-то почти нездорового и непреодолимого влечения к той женщине. C’est plus fort que moi14… Я беспокоился о тебе и очень рано выехал. Долго не мог добраться на эту сторону, так как все мосты были в неисправности, а позже, вообрази себе, реквизировали мою машину, шел пешком… скрывался от пуль. Был свидетелем страшных несчастных случаев… ужасающих…
Как малое, робкое дитя схватил он жену за руку и срывающимся голосом рассказывал о своих переживаниях.
– Ждет нас великое несчастье! – повторял он постоянно.
Она молчала, не в силах сдержать рыданий, поднимающихся из сердца, и забыть обиду, тяжелую, болезненную, переходящую мгновениями в ненависть.
В прихожей раздался звонок, нетерпеливый, резкий.
Немного погодя ворвался высокий, смуглый молодой человек.
– Рад видеть вас вместе! – воскликнул он. – Что, Григория еще нет?
– Нет! – отвечала госпожа Болдырева, вытирая слезы.
– Что, он должен был прийти?
– Плачешь, мама? – спросил молодой человек и глянул на отца с дерзкой усмешкой. Добавил, – очередная романтическая эскапада?
Ай! Ай! В твоем возрасте, отец, это уже смешно. Удивляюсь только, что мама за три года не привыкла к этим гастрольным выступлениям пламенного господина и владыки!
– Петр! – увещевала сына госпожа Болдырева, с беспокойством поглядывая на мужа.
Тот же сидел в кресле, бледный и задумчивый. По-видимому, он даже не слышал дерзких слов сына.
– Валериан! – промолвила она, с тревогой дотрагиваясь до его плеча и с беспокойством глядя на его холеное лицо, такое безвольное, податливое, легкомысленное и порывистое одновременно. Минутами ненавидела она эти голубые глаза, пухлые губы, белый лоб, мягкие золотистые бакенбарды и буйную, почти юношескую шевелюру, ненавидела как покинутая, обманутая жена.
Чувствовала, однако, нежность к нему, безоружному перед всем, что выходило за границы быта нормальных заурядных людей. Она понимала своего мужа, знала все же, что не собственной работой, не напряжением мозга и мускулов пришел он к благосостоянию. Это счастливое стечение обстоятельств устроило судьбу Болдырева и дало ему независимое положение.
Болдырев оказался только в состоянии не испортить карьеру. Был учтивым, систематичным в работе, но не отдавался ей чрезмерно, работал только столько, сколько от него требовалось, и ничего сверх того был доволен своей ситуацией и не имел больших амбиций.
Он поднял на жену затуманенные, голубые глаза, в которые не погасли еще проблески сильного испуга и тоски.
– Что? – шепнул он изумленно, как будто пробуждаясь от тяжелого сна. – Спрашивала меня о чем-то, Мария?
– Петр пришел и ждет Григория… – промолвила она.
– Что у вас слышно? – спросил господин Болдырев, глядя на сына. – Каково поведение ваших рабочих?
– Плохо! – воскликнул сын. – Сегодня с утра явилась только десятая часть их. Большая часть пошла с большевиками. Остальные устроили митинг и вывезли на тачках всех инженеров. Пощадили только меня за то, что, как объяснили, относился к ним по-людски и вместе с ними работал на станках. Выбрали меня на должность директора. Ситуация сделалась глупой и очень щекотливой. Я отказался и подал в отставку. Не мог поступить иначе в отношении нашего правления. Должен был оставаться солидарным!
– Разумеется! – согласился отец. – Правление, наверное, это оценит, когда придут нормальные времена.
– Не настанут! – промолвил серьезным голосом сын.
– Не настанут? – спросила госпожа Болдырева.
– Может… когда-нибудь… во всяком разе, нескоро, – парировал молодой инженер. – Уверен, что революция удастся, именно такая, о какой мечтают эти люди. И я радуюсь этому!
– Что ты говоришь, Петр! – возмутился отец.
– Говорю то, что думаю! – парировал сын. – Нельзя было выносить такое положение. Те, которые тяжелее всех работают, по существу остались в ситуации невольников или нежелательных, хотя и необходимых машин, которых выбрасывают, когда они работают недостаточно деловито или когда в результате калькуляции владельца не будут нужны.
– Везде существует эта же самая система, – не согласился Болдырев.
– Значит, везде тоже плохо! Это поняли американские капиталисты и, выбирая из рабочей массы наилучших, самых способных представителей, делают из них партнеров небольшой части предприятия, справедливо и добросовестно рассчитанной. Другим странам, а в первую очередь, России, революция уже светит луной в глаза… – с румянцем на лице ответил Петр.
В кабинете зазвонил телефон.
Господин Болдырев взял трубку. Побледнел внезапно и почти без сил опустился в кресло. Прошептал, хрипя и едва переводя дыхание:
– Наши склады ограблены отрядом моряков и рабочих. Фабрика подожжена… Сообщил мне об этом наш председатель.
Петр Болдырев хлопнул в ладони и, расхаживая по комнате, промолвил:
– Этого боюсь более всего! Дикий инстинкт толпы, ведомой избытком мстительности, предаст все разрушению. Что тогда станет с Россией? Охотно бы сотрудничал с окончательно освобожденным народом, но не с разрушителями! Это ужасно! Поедешь на фабрику?
– Председатель говорит, что во всей округе идет битва между бунтовщиками и семеновским полком, поддерживающим правительство, – шепнул подавленный инженер.
В кабинет вошел Григорий Болдырев. Был похож он на мать, так же как и его старший брат. Те же самые черные волосы, смуглое лицо, большие голубые глаза. Однако насколько старший брат кипел жизнью и запалом, настолько вся фигура Григория обнаруживала мечтательность и склонность к глубоким размышлениям.
