Между тем переговоры шли своим чередом: каждая группировка либо хотела заключения мира, либо стремилась помешать, чтобы его заключили другие, причем и Принц и Кардинал одинаково были полны решимости не заключать его ни под каким видом. Г-н де Шавиньи, казалось, восстановил добрые отношения с Принцем, но было бы трудно сказать, каких мнений он придерживался до того времени, потому что его природное легкомыслие постоянно внушало ему совершенно противоположные. Всякий раз, как он проникался надеждой свалить Кардинала и встать у кормила правления, он советовал покончить с переговорами, и всякий раз, когда воображение рисовало ему, что его поместья подвергаются разграблению, а дома срываются до основания, он же хотел, чтобы, пав на колени, смиренно просили мира. Тем не менее в этом случае он находил, подобно всем прочим, что нужно использовать благосклонность народа и устроить собрание в ратуше, чтобы принять решение о провозглашении Месье генеральным наместником государства и блюстителем французской короны, чтобы достигнуть неразрывного единства с целью добиться удаления Кардинала; чтобы назначить герцога Бофора комендантом Парижа, заменив им маршала Лопиталя, и чтобы Бруссель был поставлен купеческим старшиной {49} вместо Фсвра. Но это собрание, долженствовавшее, как надеялись, стать опорою партии, явилось одной из главнейших причин ее гибели из-за насилия, едва не истребившего всех, явившихся в ратушу, и отнявшего у Принца все преимущества, дарованные ему днем сражения в Сент-Антуанском предместье. Я не могу указать, кто именно повинен в этом столь злокозненном умысле, ибо все в один голос от него отреклись, но, так или иначе, когда уже шло собрание, кто-то возбудил вооруженных людей, и те принялись кричать у дверей ратуши, что пусть все вершится сообразно с намерениями Месье и Принца, но чтобы, сверх того, им были немедленно выданы прихлебатели кардинала Мазарини. Сначала решили, что этот шум - не более как проявление обычного для простонародья нетерпения, но, увидев, что толпа все увеличивается и сумятица возрастает, что солдаты и даже офицеры участвуют в бунте, что к дверям подложили огонь и уже стреляли по окнам, все присутствовавшие в собрании сочли, что пришел их конец. Некоторые, чтобы спастись от огня, отдали себя во власть разъяренной толпы. Было много убитых, лиц всякого звания и приверженцев всех партий, и многие крайне несправедливо решили, что Принц принес в жертву своих сторонников, дабы не внушить подозрения, что он отдал приказ расправиться со своими врагами. Вину за это побоище {50} ни в малой мере не возлагали на герцога Орлеанского, и вся ненависть за случившееся обрушилась на одного Принца, который ее совсем не заслуживал. Что до меня, то я полагаю, что и тот и другой использовали г-на де Бофора с целью устрашить тех из присутствовавших в собрании, кто не был на их стороне, но в действительности ни один из них не имел намерения причинить кому-нибудь зло. Принцы быстро усмирили бесчинства, но не смогли изгладить произведенное ими впечатление. В дальнейшем было вынесено решение учредить Совет, состоящий из Месье. Принца, канцлера Франции, принцев, герцогов и пэров, маршалов Франции и виднейших вожаков партии, какие тогда находились в Париже; два парламентских президента должны были присутствовать в нем от Парламента, а купеческий старшина - от города, дабы принимать окончательные решения обо всем, касающемся войны и поддержания общественного порядка.
Этот Совет, однако, вместо того чтобы устранить беспорядок, еще больше усилил его из-за притязаний отдельных лиц на преобладающее положение в нем, и его деятельность, подобно собранию в ратуше, породила горестные последствия, ибо герцоги Немур и Бофор, раздраженные своими прежними разногласиями и соперничеством в любовных делах, поссорились из-за председательствования в Совете, вслед за чем подрались на пистолетах, и в этом поединке герцог Немур был убит герцогом Бофором, своим шурином. {51} Эта смерть вызвала сожаление и скорбь во всех, знавших принца. Да и более широкие слои общества имели основание оплакивать его гибель, ибо, не говоря уже о его отличных и приятных качествах, он всеми силами споспешествовал достижению мира: он и герцог Ларошфуко, чтобы облегчить его заключение, отказались от выгод, которых Принц должен был добиться для них своим соглашением. Но смерть одного и ранение другого предоставили испанцам и друзьям г-жи де Лонгвиль ту свободу действий, которой они так желали для завлечения Принца. Они больше не опасались, что их обращенные к нему предложения перебраться по Фландрию встретят с его стороны отказ. Они пообещали ему удовлетворить все его пожелания, и, очевидно, даже г-жа де Шатильон стала ему представляться не столь привлекательной, лишь только отпала необходимость бороться за нее с достойным его соперником. Тем не менее сперва он мирных предложений не отклонил, но, желая принять необходимые меры на случай, если война все же продолжится, предложил герцогу Ларошфуко возложить на него обязанности, которые ранее выполнял герцог Немур, но, поскольку тот не мог их нести из-за своего ранения. Принц передал их принцу Тарентскому.
Париж был в то время раздираем распрями, как никогда: {52} двор что ни день подкупал кого-нибудь из парламентских и в народе; побоище в ратуше повергло всех в ужас: армия принцев не решалась выйти в открытое поле, а ее пребывание в Париже усиливало всеобщее озлобление против Принца, и его дела дошли до столь плачевного состояния, какого ранее еще не бывало, когда испанцы, равно желавшие воспрепятствовать как падению, так и возвышению Принца, чтобы до бесконечности длить воину, вторично послали к Парижу герцога Лотарингского во главе значительных сил с задачей остановить королевскую армию. Он даже окружил ее в Вильневе-Сен-Жорж и сообщил в Париж, что заставит ее сразиться или уморит голодом в ее собственном лагере. Эта весть обнадежила Принца, который поверил в такой исход этой битвы и в то, что он намного улучшит его положение, хотя, говоря по правде, г-н де Тюренн никогда не терпел недостатка в съестных припасах и располагал полной свободой отойти в Мелен и уклониться от боя; и, в конце концов, он беспрепятственно туда удалился, когда герцог Лотарингский отбыл в Париж, {53} а Принц болел затяжною горячкой.
В дальнейшем отряд, которым командовал граф Палюо, овладев Муроном, {54} присоединился к армии короля. С самого начала войны граф Палюо с немногочисленными войсками держал в осаде маркиза Персана; но после того, как болезни обессилили защитников города, на него пошли приступом и взяли его, столкнувшись с менее стойким сопротивлением, чем подобало ждать от столь отважных солдат, затворившихся в крепости, которая была одною из лучших и мире, не будь у них недостатка во всем. Эту потерю Принц должен был ощутить тем острее, что отчасти был и сам в ней повинен, ибо ничего не предпринял, чтобы выручить осажденных, хотя и мог это сделать в то время, когда королевская армия стояла возле Компьена, и ему нередко бывало довольно легко оказать помощь Мурому, а между тем его войска, разоряя окрестности Парижа, только усиливали ненависть, которую он к себе вызывал.
Не был он удачливее, да и служили ему не лучше также в Гиени: нелады между принцем Конти и г-жой де Лонгвиль, усилив распри в Бордо, явились удобным предлогом для всякого, кто хотел отмежеваться от Принца. Некоторые города, например Ажен, открыли ворота войскам короля, а народ Периге пронзил кинжалами своего коменданта Шанло и прогнал прочь гарнизон Вильнев-д'Аженуа, где укрылся маркиз Теобон, оказался единственным городом, решившим сопротивляться, и он проявил при этом такую доблесть, что графу Аркуру пришлось снять осаду. После этой небольшой неприятности граф недолго оставался в Гиени, то ли потому, что и в самом деле не доверял двору, или, может быть, так как решил, что, утвердившись в Бриссаке, Филиппсбурге и Эльзасе, сможет там заложить для себя основы уверенного и независимого положения, и, отбыв из своей армии, как человек, опасающийся ареста, со всей возможной поспешностью направился в Филиппсбург.
Тем временем болезнь Принца усиливалась, и хотя она была очень тяжелой, все же не повела к роковому исходу, как это случилось с г-ном де Шавиньи, который в происшедшем между ними крайне резком объяснении заразился от Принца горячкой и по истечении немногих дней умер. Его злоключения, однако, не окончились вместе с жизнью, и смерть, которая должна класть предел всякой злобе, оживила ее, казалось, в его врагах. Ему вменили в вину едва ли не все, какие только можно представить себе, преступления, его обвинили даже в том, что за спиной Принца он выслушал предложения, сделанные ему двором через аббата Фуке, и пообещал склонить Принца пойти на уступки в тех пунктах, от которых тот никоим образом не должен был отступаться. А между тем достоверно известно, что г-н де Шавиньи свиделся с аббатом Фуке по распоряжению самого Принца, Пустили по рукам и списки с перехваченного письма аббата Фуке, в котором тот сообщал двору, что Гула намеревается убедить Месье отделиться от Принца, если тот не примет предлагаемые ему условия мира, а поскольку Гула находился в полнейшей зависимости от г-на де Шавиньи, то и на последнего пало подозрение в том, что он был причастен к этим переговорам и одновременно предавал Принца и двору, и герцогу Орлеанскому.
