Солнце теперь освещало только небо, и внутри становилось темно. Я пошел в магазин. Площадь была пуста. Эрл в конторе запирал сейф, и тут начали бить часы.
– Запри заднюю дверь, – говорит он. Я пошел туда, запер ее и вернулся. – Ты ведь идешь сегодня в цирк, – говорит он. – Я же дал тебе вчера контрамарки?
– Да, – говорю я. – Хотите взять их назад?
– Нет-нет, – говорит он. – Я просто забыл, отдал ли я их тебе или нет. Зачем бы им пропадать зря.
Он запер дверь, сказал «спокойной ночи» и пошел к себе. На ветках еще верещали воробьи, но площадь была пуста, если не считать двух-трех машин. Перед аптекой стоял «форд», может, тот, а может, нет, только я даже не посмотрел на него. Я знаю, когда с меня довольно. Я готов ей помогать, но я знаю, когда с меня достаточно. Разве что научить Ластера водить машину; пусть бы они гонялись за ней хоть весь день напролет, а я бы сидел себе дома с Беном.
Я зашел туда и купил пару сигар. Потом решил выпить кока-колы, чтобы голова опять не разболелась, и некоторое время мы с ними разговаривали.
– Ну, – говорит Мак, – уж наверно в этом году вы ставите на «Янки».
– Это еще почему? – говорю я.
– Так ведь – говорит он, – их никто в лиге победить не может.
– Как бы не так, – говорю я. – Они выдохлись, – говорю я. – Сколько, по-вашему, может везти одной команде?
– Я бы не сказал, что это везенье, – говорит Мак.
– На команду, в которой играет этот самый ваш Рут, я и гроша ломаного не поставил бы, – говорю я. – Даже если б знал, что они наверняка выиграют.
– Да? – говорит Мак.
– Я могу вам в обеих лигах назвать десяток игроков, которым он и в подметки не годится, – говорю я.
– Что вы имеете против Рута? – говорит Мак.
– Ничего, – говорю я. – Ничего я против него не имею. Мне даже на его фото смотреть не хочется. – И вышел.
Загорелись фонари, и люди шли по улицам домой. Иной раз воробьи не могут угомониться до полной темноты. В тот вечер, когда в первый раз зажгли новые фонари у суда, они совсем с ума посходили, метались взад-вперед и бились о фонари до самого утра. Так было еще две-три ночи, а потом как-то на заре они все улетели. А месяца через два взяли да и вернулись.
Я поехал домой. В доме света еще не зажигали, но все они, конечно, пялятся в окна, а Дилси ворчит на кухне, словно это ее ужин может перестояться, пока я не приеду. Послушать ее, так подумаешь, что во всем мире только один ужин и есть – тот, который ей из-за меня пришлось подержать несколько минут в духовке. Ну, хоть на этот раз Бен и черномазый не висели на калитке, будто медведь с обезьяной в одной клетке. Чуть только солнце начнет заходить, он уже прется к калитке, как корова в хлев, виснет на ней, мотает головой и вроде бы хнычет про себя. Мало ему того, что с ним уже случилось. Да если бы со мной сделали то, что с ним, за шуточки с открытыми калитками, я бы ни к одной калитке больше нипочем не подошел бы. Я часто прикидывал, что у него в голове делается там, у калитки, когда он глядит, как девочки идут из школы, и не соображает, что не хочет и не может захотеть того, чего вроде старается захотеть. И что у него в голове делается, когда его раздевают, а он посмотрит на себя и примется хныкать. Но я так говорю: они дела до конца не довели. Я говорю: я знаю, что тебе требуется, тебе требуется то, что сделали с Беном, тогда ты будешь вести себя прилично. А если ты не знаешь, что с ним сделали, говорю я, так спроси у Дилси.
У матери в комнате горел свет. Я поставил машину и пошел на кухню. Там были Ластер и Бен.
– Где Дилси? – говорю я. – Накрывает ужин?
– Она наверху с мисс Каролиной, – говорит Ластер. – Они там ругаются. Как мисс Квентин домой вернулась, так и начали. Мэмми их там разнимает. А цирк приехал, мистер Джейсон?
– Да, – говорю я.
– Я и подумал, что вроде оркестр играет, – говорит он. – Эх, и хочется мне сходить туда, – говорит он. – Да я и пошел бы, будь у меня двадцать пять центов.
Тут вошла Дилси.
– Так ты явился? – говорит она. – Куда это ты до ночи пропадал? Знаешь ведь, сколько я работы должна переделать, так почему же не можешь вернуться вовремя?
– Может, я в цирк ходил, – говорю я. – Ужин готов?
– Эх, и хочется мне сходить туда, – говорит Ластер. – Да я и пошел бы, будь у меня двадцать пять центов.
– Никакие цирки тебе не нужны, – говорит Дилси. – Иди-ка в комнаты и посиди там, – говорит она. – А наверх не ходи, не то они опять начнут.
– Что случилось? – говорю я.
– Квентин вернулась и говорит, что ты весь вечер ее выслеживал, и тут мисс Каролина на нее набросилась. Почему ты от нее не отвяжешься? Неужто ты не можешь жить в одном доме с родной своей племянницей и не ссориться?
– То есть как это ссориться? – говорю я. – Я же не видел ее с самого утра. Ну и на что она жалуется? Что я заставил ее пойти в школу? Уж чего хуже, – говорю я.
– Занимайся своими делами, а ее оставь, – говорит Дилси. – Я бы ее оберегала, только бы вы с мисс Каролиной не мешались. Иди-ка туда да сиди смирно, пока я ужин соберу.
– Будь у меня двадцать пять центов, – говорит Ластер, – я бы в цирк пошел.
– Будь у тебя крылья, ты бы на небо улетел, – говорит Дилси. – Чтоб я больше про этот цирк не слышала.
– А, да, – говорю я. – Мне же дали два билета. – Я достал их из пиджака.
– Вы, значит, пойдете? – говорит Ластер.
– Ну нет, – говорю я. – Я и за десять долларов туда не пойду.
– Дайте мне билетик, мистер Джейсон, – говорит он.
– Я его тебе продам, – говорю я. – Ну как?
– У меня денег нет, – говорит он.
– Очень жаль, – говорю я. И поворачиваюсь, чтобы уйти.
– Дайте мне билетик, мистер Джейсон, – говорит он. – Вам же два не нужны.
– Замолчи, – говорит Дилси. – Нашел у кого просить.
– Сколько вы за него хотите? – говорит он.
– Пять центов, – говорю я.
– У меня столько нет, – говорит он.
– А сколько у тебя есть? – говорю я.
– Ничего у меня нет, – говорит он.
– Ну и ладно, – говорю я. И пошел.
– Мистер Джейсон, – говорит он.
– Да замолчи ты, – говорит Дилси. – Он же тебя дразнит. А на билеты сам пойдет. Уходи, Джейсон, и оставь его в покое.
– Они мне не нужны, – говорю я. – И подошел к плите. – Я зашел сюда, чтобы их сжечь. Но, может, ты хочешь купить один за пять центов? – говорю я, поглядев на него, и открываю дверцу.
– У меня столько нет, – говорит он.
– Ну и ладно, – говорю я. И бросил один билет в огонь.
– Джейсон, – говорит Дилси. – И не стыдно тебе?
– Мистер Джейсон, – говорит он. – Ну, пожалуйста, сэр. Я вам буду шины целый месяц накачивать хоть каждый день.
– Мне нужны наличные, – говорю я. – Отдам за пять центов.
– Тише, Ластер, – говорит Дилси. И пихнула его назад. – Жги, – говорит она. – Бросай его в огонь. Жги. Кончай с этим.
– Отдам за пять центов, – говорю я.
– Жги, – говорит Дилси. – Нет у него пяти центов. Ну же. Бросай его в огонь.
– Ну ладно, – говорю я. И бросил его в огонь, и Дилси закрыла дверцу.
– А ведь взрослый вроде бы человек, – говорит она. – Уходи из моей кухни. Тише, – говорит она Ластеру. – А то из-за тебя еще и Бенджи начнет. Я сегодня возьму для тебя двадцать пять центов у Фроуни, и ты пойдешь завтра вечером. А пока замолчи-ка.
Я пошел в гостиную. Наверху ничего не было слышно. Я развернул газету. Немного погодя пришел Бен с Ластером. Бен подошел к пятну на стене, где прежде висело зеркало, и давай тереть его ладонями, пускать слюни и хныкать. Ластер начал мешать в камине.
– Что это ты делаешь? – говорю я. – Нам сегодня огня не нужно.
– А чтоб его утихомирить, – говорит он. – На Пасху всегда холодно.
– Ну, сегодня-то еще не Пасха, – говорю я. – Отойди.
Он положил кочергу, снял с материного кресла подушку и сунул ее Бену, а он скорчился перед камином и затих.
Я читал газету. Сверху не доносилось ни звука, а потом вошла Дилси, отослала Бена с Ластером на кухню и сказала, что ужин готов.
– Ладно, – говорю я. Она вышла. А я сидел и читал газету. Потом я услышал, как Дилси заглянула в дверь.
– Почему ты не идешь? – говорит она.
– Жду ужина, – говорю я.
– Он на столе, – говорит она. – Я же тебе сказала.
– Разве? – говорю я. – Прошу прощения. Я не слышал, чтобы кто-нибудь спустился в столовую.
– Они не сойдут, – говорит она. – Иди и ешь, а я им чего-нибудь отнесу.
– Они что, заболели? – говорю я. – Что у них нашел доктор? Не черную оспу, надеюсь?
– Иди же, Джейсон, – говорит она. – Не задерживай меня больше.
– Ладно, – говорю я и снова поднимаю газету. – Я подожду ужина.
Я чувствовал, что она смотрит на меня с порога. Я читал газету.
– Зачем ты все это делаешь? – говорит она. – Ведь знаешь же, что у меня и без тебя хлопот по горло.
– Если мать расхворалась с того времени, как она спускалась к обеду, так ладно, – говорю я. – Но пока я плачу за еду для тех, кто моложе меня, им придется выходить к столу, чтобы есть ее. Скажи мне, когда ужин будет готов, – говорю я и снова читаю газету. Я слышал, как она ковыляла вверх по лестнице, кряхтела и охала, словно она приставная между ступеньками по три фута. Я услышал, как она остановилась у материной двери, а потом я услышал, как она зовет Квентин, словно дверь заперта, потом она вернулась в материну комнату, а потом мать вышла и поговорила с Квентин. Потом они сошли вниз. Я читал газету.
