если посмотрите в эти записи снова, то вы увидите, что этот свидетель давал письменные показания в тот же день, что и Дельфийский оракул.
— Дельфы… — Неудалый потянул за еще одну кипу бумаг из папки, что лежала на полу. — Дельфы… Дельфы…
Этот момент мог бы быть отмечен как очередной провал в горе-защите медведя. Однако, как позднее заметили комментаторы, обвинение допустило основную ошибку, упомянув Дельфийского оракула. Каким-то чудом руки Неудалого лежали на этом самом документе — одном из (в прямом смысле слова) тысяч, которые тем утром попали в руки адвоката.
— Ага! — закричал Неудалый.
Судья закатил глаза; прокурор тряхнул головой; за занавесом некоторые из присяжных захихикали. С необычной сосредоточенностью адвокат поспешил к свидетелю и сунул ему в руки бумагу.
— Мистер Мелетий, будьте добры, зачитайте вслух письменные показания. Для блага суда.
Свидетель в нерешительности погладил свою жидкую бороду.
— Мистер Мелетий, я снова прошу вас зачитать нам священные слова оракула.
Свидетель откашлялся. У него был низкий голос, но слова звучали совершенно четко:
Из всех живущих ныне людей Винки самый мудрый.
Зал зашумел.
Для защиты это было значительной победой, но к тому моменту, как в зале восстановился порядок (зал необходимо было освободить, и был объявлен двухчасовой перерыв), о признании Мелетия забыли почти все. Прокурор был готов представить суду трех наиболее важных свидетелей.
— Теперь обвинение просит выйти Пострадавших Девочек, — прогремел он. По залу прокатились крики ужаса, поскольку шокирующие заявления этих свидетелей уже были широко освещены в прессе. — Но прежде подзащитному нужно строго запретить смотреть на них, если только это не будет необходимостью, поскольку, как вы увидите, при единственном его взгляде у свидетелей начнутся припадки.
— Хорошо, — сказал судья.
— Ваша честь… — возразил Неудалый.
— Присядьте, мистер Неудалый. Что бы там у вас ни было — отклонено. — Он с силой ударил молотком. — Введите свидетелей, а подзащитный пусть опустит глаза, пока ему не будет разрешено поднять их.
Пристав крепкого телосложения заслонил собою от Винки происходящее, пока тот смотрел вниз, на коричневый пластик стола «Формайка».
Остальные присутствовавшие в зале в напряженной тишине наблюдали за тем, как по проходу медленно шли две девочки двенадцати лет и одна семнадцати; на каждой был надет чепчик и длинное черное платье с белым накрахмаленным воротничком. Они вместе присели на три побитых металлических складных стула, которые поставили для них рядом с местом для свидетелей.
— Энн Патнэм, Абигейл Уильямс и Элизабет Хаббард, клянетесь ли вы торжественно…
Когда они опустили правые руки, прокурор с серьезным видом скомандовал:
— Обвиняемый, пожалуйста, посмотрите на этих свидетелей.
К удивлению и огорчению Винки, как только он поднял на них глаза, все три девочки упали на бежевый пол, корчась и издавая стоны.
— Тише, тише, тише! — сказала Уильямс, расправив руки, будто собиралась взлететь.
— Я не стану, не стану, не стану помечать карты! — закричала Патнэм, встала и начала носиться по залу.
— Госпожа Кормилица! — закричала Хаббард, указывая пальцем. — Неужели вы ее не видите? Да ведь вон она стоит!
Пристав направил пистолет в сторону окна, но там ничего не происходило.
— Ваша честь, пожалуйста, — закричал Неудалый. — Очевидно, они не смогут давать показания в таком состоянии.
— И кто, по вашему мнению, привел их в такое состояние? — возразил прокурор.
— Не имею чести знать, — ответил Неудалый. И далее он выдал одну из своих самых неудачных шуток, с бешеным видом закидывая вверх руки, театрально изображая раздражение. — Может, это дьявол.
Судья строго посмотрел на него.
— С какой стати дьяволу так препятствовать даче показаний против вашего подзащитного?
От этого Неудалый смутился гораздо больше, чем обычно. Патнэм продолжала бегать туда-сюда, в то время как Уильямс и Хаббард валялись на начищенном полу и их длинные платья лежали вокруг них, словно это были лужи. Винки испугался.
— Судья, — твердым голосом произнес прокурор, — если обвиняемому запретить теперь смотреть на них, но если позволить ему дотронуться до них, но только один раз, их припадки прекратятся.
— Приступайте.
Теперь пристав грубо завязал носовым платком Винки глаза. По очереди девочек, отбивающихся, что-то бессвязно бормочущих в бреду, подвели к нему, и его заставили коснуться правой лапой каждой из них, и каждый раз — ко всеобщему облегчению, в том числе и медведя, — бред и беснование прекращались. Комнату внезапно охватила тишина.
— Итак, мы видим, что при его прикосновении, — сказал прокурор, — ядовитые и болезнетворные частицы, которые испускали глаза подзащитного, возвращаются в тело, из которого вышли, и пострадавшие остаются чистыми и невредимыми. — Описывая круги, он встал лицом к занавесу, за которым находились присяжные, и воскликнул в их сторону:
— Какое еще доказательство вам необходимо?
Не знающий покоя взгляд Винки блуждал по потолку размером три на три метра. Опилки в его голове пульсировали, и ему казалось, что Пострадавшие Девочки все еще кричат, перебивая скрипящее дыхание Дэррила: «Тише! Тише! Тише!» Если бы на стене висело зеркало, медведь бы посмотрелся в него, чтобы понять, на самом ли деле его взгляд такой губительный, и если это так, то тогда поразить себя им тоже, потому что это было бы вполне справедливо.
Винки никогда не прятал злости в глазах, если испытывал таковую, и никогда не запрещал себе ненавидеть, но если у него получилось заставить трех бедных девочек биться в припадке простым взглядом, при этом не желая им зла, тогда как же много другого, еще более страшного зла он мог причинить в своей жизни? Он видел, как причиняли боль его ребенку и каждому из детей, которых он знал, начиная с Рут и заканчивая Клиффом, и теперь эти сцены проносились в его памяти с новой, обжигающей его силой. А вдруг простое наблюдение за всеми этими событиями и вызвало их?
Он закрыл свои страшные глаза и заплакал.
Когда он снова открыл их, через несколько горестных лет, как ему показалось, он удивился, увидев широкое, покрытое пятнами лицо Дэррила, нависшее над его подушкой, и его озадаченный, обеспокоенный взгляд Винки не заметил, что храп прекратился. Он собирался уже отвернуться, помня о своем губительном взгляде, но тут же понял, что Дэррилу было, видимо, все равно.
— Не плачь, — медленно произнес громила, глаза которого были по краям красными. Они продолжали смотреть друг на друга еще некоторое время, и затем с мягкостью, вызванной действием наркотика, Дэррил погладил Винки по лбу и вернулся в кровать.
Медведь почти успокоился.
— И вот появилось новое чудо, — сказал мужчина в джутовом восточном халате. Обвинение поступило хитро, оставив Апостола Иоанна напоследок. Он смотрел прямо перед собой широко раскрытыми глазами, очевидно, видя лишь божественное
