У себя в комнате он разделся и, закутавшись в одеяло от холодного октябрьского воздуха, задремал в кресле у открытого окна.
Вспомнились прочитанные когда-то стихи:
О сердце, честен был всегда твой труд.
В морских скитаньях годы зря идут…
Но не было сознания, что годы прожиты зря, и не было связанной с ним надежды. Жизнь просто отвергла его.
«Розалинда, Розалинда!» Он нежно выдохнул эти слова в полумрак, и теперь комната полнилась ею; соленый ветер с моря увлажнил его волосы, краешек луны обжег небо, и занавески стали мутные, призрачные. Он уснул.
Проснулся он не скоро. Стояла глубокая тишина. Одеяло сползло у него с плеч, кожа была влажная и холодная на ощупь.
Потом шагах в десяти от себя он уловил напряженный шепот.
Он застыл в кресле.
– И чтобы ни звука! – говорил Алек. – Джилл, поняла?
– Да. – Чуть слышное, испуганное. Они были в ванной.
Потом слуха его достигли другие звуки, погромче, из коридора.
Неясные голоса нескольких мужчин и негромкий стук в дверь. Эмори сбросил одеяло и подошел к двери в ванную.
– Боже мой! – расслышал он голос девушки. – Придется тебе впустить их!
– Ш-ш.
Тут начался упорный настойчивый стук в дверь, ведущую к Эмори из коридора, и одновременно из ванной появился Алек, а за ним – пунцовогубая девица. Оба были в пижамах.
– Эмори! – тревожным шепотом.
– Что там случилось?
– Гостиничные детективы. Господи, Эмори, это проверка.
– Так их, наверно, надо впустить?
– Ты не понимаешь. Они могут подвести меня под закон Манна.
Девушка едва передвигала ноги – сейчас она казалась худой и жалкой.
Эмори стал быстро соображать.
– Ты пошуми и впусти их к себе, – предложил он неуверенно, – а я выпущу ее в эту дверь.
– У твоей двери они тоже сторожат.
– Назовись другим именем.
– Не выйдет. Я зарегистрировался под своей фамилией, да и по номеру машины узнают.
– Скажи, что она твоя жена.
– Джилл говорит, один из здешних детективов ее знает.
Девушка тем временем повалилась на кровать и, глотая слезы, прислушивалась. В дверь уже не стучали, а дубасили, потом раздался мужской голос, сердитый и повелительный:
– Откройте, не то взломаем дверь!
В молчании, последовавшем за этим возгласом, Эмори почувствовал, что в комнате кроме людей есть и другое… над скорчившейся на кровати фигурой нависла пелена, прозрачная, как лунный луч, отдающая выдохшимся слабым вином, но страшная, грозящая опутать их всех троих… а у окна, полускрытое колышущимися занавесками, стояло еще что-то, безликое и неразличимое, но странно знакомое… Две проблемы, одинаково важные, одновременно встали перед Эмори; все, что произошло затем в его сознании, заняло по часам не больше десяти секунд.
Первым озарением была мысль о том, что всякое самопожертвование – чистая абстракция, он понял, что ходячие понятия «любовь» и «ненависть», «награда» и «наказание» имеют к нему не больше касательства, чем, скажем, день и час. В памяти молниеносно пронеслась одна история, которую он слышал в университете: некий студент смошенничал на экзамене, его товарищ в приступе самопожертвования взял вину на себя, за публичным позором потянулась цепь сожалений и неудач, неблагодарность истинного виновника переполнила чашу. Он покончил с собой, а много лет спустя правда всплыла наружу. В то время история эта озадачила Эмори, долго не давала ему покоя. Теперь он понял, в чем дело: никакими жертвами свободы не купишь. Самопожертвование, как высокая выборная должность, как унаследованная власть, для каких-то людей, в какие-то моменты – роскошь, но влечет оно за собой не гарантию, а ответственность, не спокойствие, а отчаянный риск. Собственной инерцией оно может толкнуть к гибели, – спадет эмоциональная волна, породившая его, и человек навсегда останется один на голой скале безнадежности.
Эмори уже знал, что Алек будет втайне ненавидеть его за ту огромную услугу, что он ему окажет…
Все это Эмори словно прочел на внезапно развернувшемся свитке, а вне его существа, размышляя о нем, слушали, затаив дыхание, эти две силы: прозрачная пелена, нависшая над девушкой, и то знакомое Нечто у окна.
Самопожертвование по самой своей сути высокомерно и безлично; жертвовать собой следует с горделивым презрением.
«Не обо мне плачь, но о детях своих». Вот в таком духе, подумал Эмори, мог бы говорить с ним Господь.
К сердцу его вдруг прихлынула радость, и тут же пелена над кроватью растаяла, как лицо на киноэкране; подвижная тень у окна – иначе он не сумел бы ее назвать – задержалась еще на мгновение, а потом ее словно выдуло ветром из комнаты. Он стиснул кулаки, он ликовал… десять секунд истекли…
– Делай все, как я скажу, Алек. Не спорь, понял?
Алек молча смотрел на него – воплощенный страх и отчаяние.
– У тебя есть семья, – медленно продолжал Эмори. – У тебя есть семья, и тебе необходимо выпутаться из этой истории. Слышишь, что я говорю? – Он повторил еще раз, четко и раздельно: – Ты меня слышишь?
– Слышу. – Голос звучал напряженно, глаза не отрывались от глаз Эмори.
– Алек, ты сейчас ляжешь в постель, здесь у меня. Если кто войдет, притворись пьяным. Слушайся меня, а то я, скорей всего, тебя убью.
Еще мгновение они смотрели друг на друга. Потом Эмори быстро подошел к комоду, взял свой бумажник и сделал девушке знак следовать за ним. Алек что-то сказал, Эмори как будто уловил слово «тюрьма», а потом вместе с Джилл юркнул в ванную и запер дверь на задвижку.
– Ты здесь со мной, – предупредил он строго. – Провела со мной весь вечер.
Она всхлипнула и кивнула.
Тогда он отпер дверь второй комнаты, и из коридора вошли трое. Комнату сразу залил электрический свет, он заморгал и зажмурился.
– Опасную игру затеяли, молодой человек!
Эмори засмеялся.
– А дальше?
Тот, что вошел первым, сделал знак ражему детине в клетчатом костюме.
– Действуйте, Олсон.
– Понятно, мистер О’Мэй, – сказал Олсон, кивая. Двое других с любопытством глянули на свою добычу и удалились, сердито стукнув дверью.
Ражий презрительно воззрился на Эмори.
– Вы что, про закон Манна не слышали? Это надо же – явиться сюда с ней, – он ткнул большим пальцем в сторону Джилл, – с нью-йоркским номером на машине, и в такую гостиницу! – Он покачал головой, давая понять, что долго боролся за Эмори, но теперь ставит на нем крест.
– Так чего вы от нас хотите? – спросил Эмори раздраженно.
– Одевайтесь, живо, да скажите вашей приятельнице, пусть заткнет глотку. – Джилл громко рыдала на постели, но при этих словах утихла и, хмуро собрав одежду, ушла в ванную.
Эмори, натягивая брюки Алека, с удовольствием обнаружил, что ситуация представляется ему комичной. Этот ражий детина печется о добродетели, смех, да и только!
– Кто-нибудь еще здесь есть? – спросил Олсон, напустив на себя вид многоопытного сыщика.
– Тот парень, что снял номер, – небрежно ответил Эмори. – Он пьян как стелька. С шести часов дрыхнет.
– Ладно, заглянем и к нему.
– Как вы узнали? – полюбопытствовал Эмори.
– Ночной дежурный видел, как вы поднимались по лестнице с этой женщиной.
Эмори кивнул, из ванной вышла Джилл, полностью, хоть и не слишком аккуратно одетая.
– Так, – начал Олсон, доставая блокнот, – запишем, кто вы такие. Только давайте по-честному, никаких там «Джон Смит» и «Мэри Браун».
– Минутку, – спокойно перебил Эмори. – Советую вам сбавить тон. Ну, мы попались, так что же из этого?
Олсон сердито выпучил глаза.
– Фамилия! – рявкнул он.
Эмори назвал свою фамилию и нью-йоркский адрес.
– А дамочка?
– Мисс Джилл…
– Эй, – возмутился Олсон, – вы меня детскими стишками не кормите. Как вас звать? Сара Мэрфи? Минни Джексон?
– Ой господи! – воскликнула девушка, закрыв руками заплаканное лицо. – Только бы моя мама не узнала! Не хочу, чтобы моя мама узнала!
– Ну, долго мне ждать?
– Полегче, – прикрикнул Эмори.
Минута молчания.
– Стелла Роббинс, – пролепетала она наконец. – До востребования, Рагуэй, Нью-Гэмпшир.
Олсон захлопнул блокнот и поглядел на них с глубокомысленным выражением.
– По правилам гостиница могла бы передать эти сведения в полицию, и вы бы, как пить дать, угодили в тюрьму за то, что привезли женщину из одного штата в другой с безнравственной целью. – Он помолчал, чтобы дать им прочувствовать все значение этих слов. – Но гостиница проявит к вам снисхождение.
– Не хотят в газеты попадать! – яростно выкрикнула Джилл. – Снисхождение, скажет тоже!
Эмори почувствовал себя легким, как пушинка. Он понял, что спасен, и только сейчас до его сознания дошло, какой гнусной процедуре его могли подвергнуть.
– Однако, – продолжал Олсон, – гостиницы решили сообща защищать свои интересы. За последнее время эти безобразия участились, и у нас есть договоренность с газетами, чтобы они бесплатно создавали вам кое-какую рекламу. Название отеля не упоминается, а так, несколько строк, что, мол, у вас в Атлантик-Сити вышли неприятности. Ясно?
