те, которые не делятся на два, ее выбор пал бы на одно из них. Я дважды прошла испытание, чтобы утвердить свое превосходство, а на третий раз отказалась ради удовольствия отказать ей.
Когда я вернулась на свой стул, миссис Филлипс спросила, не хотим ли мы с кузиной еще торта. Я сказала, что спасибо, нет, мы съели, сколько хотели, за чаем, и все было очень вкусно, особенно трубочки со взбитыми сливками. Она оглядела стол, увидела, что ни одной не осталось, и велела тете Лили сбегать и принести с кухни еще тарелку, она знала, что их там много, потому что это было сладкое на ужин. Но я сказала, что спасибо, нет, мы наелись за чаем. Тогда она, улыбаясь, спросила, не найдется ли у нас местечка для пары шоколадных конфет. Видеть, как взрослая женщина изо всех сил стремится угодить школьнице, было одновременно смешно и гадко. Когда я ответила, что нет, мы правда ничего не хотим, миссис Филлипс на минуту умолкла и принялась водить пальцем по скатерти, а мы стали разглядывать комнату. У Филлипсов было множество вещей, которых не было у нас, особенно на серванте, где стояли две серебряные коробки для печенья, граненый стакан и специальная серебряная подставка с виски внутри. Я знала, что эта штука называется «танталус», потому что мама, завидев такую на витрине, всякий раз останавливалась и начинала возмущаться, так как из-за особого механического приспособления открыть эту подставку без ключа было невозможно, таким образом выпивку защищали от слуг, и мама считала, что это жестокое изобретение взращивает атмосферу недоверия. Кроме того, мне нравилось смотреть на стулья, кожаная обивка которых, в отличие от наших, не протерлась и не порвалась.
– Что ж, ты очень смышленая девочка, – сказала миссис Филлипс тоном, выражающим раздражение и неприязнь, и я встала и протянула ей руку на прощание, притворившись, что приняла ее фразу за сигнал к окончанию нашей встречи. Она не взяла ее и резко спросила, умею ли я предсказывать судьбу, а тетя Лили подалась на стуле вперед, так что ее переносица очень ярко заблестела под светом канделябра, и медленно потерла свои худые ладони, как если бы ей не терпелось услышать ответ.
Этот вопрос привел меня в замешательство. Для начала я считала их слишком старыми, чтобы интересоваться своей судьбой. Миссис Филлипс была мамой Нэнси, а ее сестра – тетей Нэнси, вот и вся судьба. Что еще, по их мнению, с ними должно или может произойти? Кроме того, я понимала, что с их стороны глупо воображать, будто если я исполнила простенький фокус, то способна пробить стену между настоящим и будущим. Мое презрение к этому дому возросло, как и желание поиздеваться над его хозяйкой.
– Ну, вообще-то да, умею, – ответила я.
Я услышала вздох Розамунды, который раздался одновременно с резким громким голосом миссис Филлипс.
– Что ж, попробуем прямо сейчас. Давай поднимемся ко мне в спальню.
– Нет, – ответила я жестко. – Сейчас я не могу.
– Почему? – спросила миссис Филлипс.
– О, сейчас я никак не могу, – повторила я, наслаждаясь ее плохо скрываемой досадой.
– Даже если подкрепишься шоколадными конфетами? – уточнила она.
– Увы, ничего не поможет, – ответила я и чуть не рассмеялась при виде выражения неутоленной жадности на ее лице.
Чайная ложка, с которой она игралась, выскользнула из ее напрягшихся пальцев, Розамунда и бедная тетя Лили бросились подбирать ее с пола, и мы с миссис Филлипс остались сидеть друг напротив друга за столом, словно вели деловые переговоры.
– Что ж, – сказала она, сдаваясь, – когда ты сможешь?
После долгой паузы я ответила, что мама против того, чтобы мы таким занимались. Мне не стоило впутывать маму в эту отвратительную затею, и на минуту я увидела ее очень сердитое лицо, худое, белое и блестящее, словно полированная кость. Но однажды папа рассказывал нам, как рыбачил в Ирландии, и, когда мы предположили, что это было жестоко, ответил, что да, пожалуй, и все же вид трепыхающейся форели завораживал.
– Мы придем завтра, – сказала я и тут же решила, что не стану делать ничего подобного.
Меня тошнило от ее жадности и от того, как она покорялась моей жестокости. Взрослые должны иметь гордость, и я видела, что огорчаю Розамунду, которая теперь выглядела совсем нездоровой и часто сморкалась. Но ноздри миссис Филлипс раздувались, потому что она думала, что победила меня. Она велела мне приходить часам к трем, мы быстренько погадаем, а потом попьем чаю, и она распорядится, чтобы трубочек было много. Потом в ее глазах появилось сомнение. Ей пришло в голову, что я, возможно, собираюсь ее разочаровать, и она добавила:
– Лили, сбегай в мою комнату и принеси ту новую коробку конфет, сделаем им приятно.
Я едва не сказала, что мы не любим шоколадные конфеты, это бы ее здорово позлило, но мне хотелось угостить Ричарда Куина. Пока тетя Лили была наверху, мы втроем сидели в неловком молчании – мы не знали, что сказать, а миссис Филлипс явно ушла в свои мысли. Тетя Лили вернулась с самой большой коробкой конфет, какую мы с Розамундой когда-либо видели, перевязанной очень красивым розовым бантом, которого хватило бы нам обеим на ленты для волос. Когда я поблагодарила миссис Филлипс и упомянула о банте, она спросила, оценивающе глядя на мое платье:
– А, так ты любишь все красивое?
Она готова была подарить мне что угодно, лишь бы я предсказала ей судьбу.
Она не ждала, что мы вернемся к остальным детям; мы обрели в ее глазах особую важность. Она сразу проводила нас в комнатку, где мы оставили свои уличные вещи, и с враждебным, но в то же время подобострастным выражением на лице наблюдала, как я надеваю туфли, когда входная дверь с глухим ударом распахнулась. Вошедший поднял в коридоре невозможный шум, вытирая ботинки о половик, стягивая с себя верхнюю одежду, которая, очевидно, была очень тяжелой, и раз за разом напевая первые две строчки «Старого келаря Симона» [58]. Мы, разумеется, поняли, что пришел папа Нэнси. Все папы возвращались домой в этот час; когда подобные звуки слышала мама, на лице ее появлялось опасливое выражение, которое сменялось восторженной радостью, если папа был приветлив и делился с ней новостями, и превращалось в испуганную гримасу, если он был не в духе и, не обращая ни на кого внимания, садился в большое кресло и читал вечернюю газету. В тот же час Констанция и Розамунда в своем холодном убогом доме поворачивали в сторону прихожей невозмутимые лица, как бы говоря, что, хотя кузен Джок – их враг, они ни за что не пойдут против него. Я, разумеется, ждала, что папа Нэнси войдет, ведь всегда интересно посмотреть на чужих пап, но мама Нэнси явно надеялась, что этого не случится. Очевидно, она не хотела, чтобы он услышал про гадание, я никогда не видела, чтобы взрослая женщина так старалась скрыть свои поступки; и, когда он все-таки появился, стало понятно, что он один из тех людей, при ком не стоит делать даже самые невинные вещи. Мы с Розамундой просто хотели поехать домой, да и миссис Филлипс лишь о том и мечтала, но, как только в комнату вошел папа Нэнси, это стало невозможным.
Честно говоря, он оказался не таким уж и плохим. Разумеется, до моего папы ему было далеко: ни в обычных, ни в музыкальных школах, где мы впоследствии учились с Мэри, ни у кого не было такого красивого и замечательного отца, как у нас. Но мистер Филлипс казался слишком счастливым для этого несчастного дома. Войдя, он сказал своей жене: «Ну, здравствуй, как поживает моя несносная половинка?» – обхватил ее одной рукой за талию и притянул к себе, чтобы поцеловать. Она никак не помогла ему, а просто позволила своему лицу поддаться его движению – так делают, когда учатся кататься на велосипеде. Разумеется, с его стороны было очень невоспитанно целовать свою жену при нас. Потом
