– Чудесно! Эмалированная! Не хватает только циферблата. А можно все это осмотреть?
– О, конечно, конечно. Соблаговолите, господа, сдать ваши талоны на завтрак.
На этом разговор закончился, и оба туриста par excellence[14] принялись уплетать свой завтрак с яйцами и медом.
Через полчаса они встали из-за стола и покинули балкон. Уходя, младший поднес к губам трость с набалдашником слоновой кости и изобразил, что играет на флейте-пикколо сигнал «В поход!» Все, кто еще оставались на балконе, взирали на них с любопытством, в том числе и Гордон, который был бы не прочь составить им компанию до самой долины Тале. Но как раз в этот момент его внимание отвлекли в прямо противоположную сторону новые туристы, прибывшие утренним поездом. С вокзала толпой повалили певческие кружки и зашагали по направлению к Трезебургу, где они собирались провести день, участвуя в соревнованиях хоров. Проходя мимо отеля, они махали шляпами и непрерывно кричали «Ура!». Впрочем, никто не понял, кому именно были адресованы их приветствия. Вслед за ними протопали остальные пассажиры поезда, сплошь заурядные фигуры, среди которых заслуживали внимания лишь те, что прошли самыми последними.
Их было двое. Они оживленно болтали, но все-таки как люди, которые познакомились только что. Тот, что шел слева, был одет в черный сюртук со стоячим воротником, но выражение лица имел вполне дружелюбное. Этого отставного священнослужителя Гордон видел на многочисленных экскурсиях, и встречался с ним в гостинице за табльдотом. Его спутник, напротив, отличался большим уродством, но еще более странностью своего одеяния. Он носил гамаши и вельветовую жилетку, полы которой были длиннее, чем его тужурка. К сему прилагались распущенные волосы, цилиндр и роговые очки. На что это все указывало? Судя по обуви и штанам, его можно было легко принять за траппера, зверолова или следопыта. Но его жилетка и тужурка вполне могли принадлежать какому-нибудь конторщику или стряпчему, если бы не такая эффектная деталь его обмундирования, как ботанизирка[15], да еще на вышитой ленте. Вышагивая рядом с пастором, он то и дело теребил эту ленту. Впрочем, пастор уже собирался оставить своего спутника, жестами давая тому понять, что направляется в сторону паркового луга.
– Ботаник, – сказал Гордон хозяину гостиницы «Десять фунтов», который тем временем присоединился к своему постояльцу. – Ну, разве он не похож на батрака Рупрехта[16], собравшегося засунуть весну в свой мешок?
Однако хозяин, как и многие его собратья по профессии, был знатоком человеческой породы и не согласился с диагнозом Гордона.
– Нет, господин Гордон, – сказал он. – Зеленая ботанизирка, насколько мне известно, в девяти случаях из десяти служит как бы кладовкой и всегда висит на вышитой ленте. Ботаника здесь ни при чем. Я полагаю, этот господин – гробокопатель.
– Археолог?
– Что-то вроде.
И пока они вели свой разговор, предмет их обсуждения исчез по ту сторону паркового луга, распрощавшись у гостиницы «Десять фунтов», где остановился пастор.
В час пополудни во всех коридорах гостиницы прозвучал обеденный гонг, и хотя высокий сезон еще не начался, в большой столовой собралось внушительное число гостей. Явились и оба берлинца в серо-коричневых тонах, немедленно собрав вокруг себя на «нижнем» конце стола кружок частью восхищенных, частью ухмыляющихся слушателей, среди которых обретались и старик в черном сюртуке отставного пастора и длинноволосый в роговых очках. Явились и супруги Сент-Арно, вопреки пожеланию Сесиль, высказанному ею по дороге в Тале. Старший кельнер пригласил их занять место в центре стола, напротив господина фон Гордона, и едва они сели за стол, Гордон начал проклинать вазу с букетом из красной листвы, стоявшую между ним и Сесиль. Разумеется, это препятствие не помешало ему представиться, на что полковник, возможно, потому что услышал дворянскую фамилию, с замечательной учтивостью ответил: «Фон Сент-Арно. Моя супруга». Однако похоже было на то, что дело и ограничится этим взаимным представлением. Шли минуты, но ни с той, ни с другой стороны не делалось попытки дальнейшего сближения. Гордон, для которого несколько дней прусской дисциплины миновали много лет назад, счел за благо предоставить первое слово полковнику – из почтения к его чину. Молчала и Сесиль, лишь изредка обращаясь к своему супругу и механически вращая на пальце одно из бирюзовых колец.
Она съела лишь два кусочка ragoût fin en coquille[17], а два других оставила на кончике вилки. От предложенных затем блюд она отказалась и, скрестив руки, откинулась на спинку стула, то и дело поглядывая на стенные часы, стрелка которых медленно продвигалась по циферблату. Гордон, обреченный безмолвно наблюдать за своей визави, начал постепенно благословлять вазу, хоть и служившую помехой, но, по крайней мере, позволявшую ему продолжать это занятие не то чтобы незаметно, но хотя бы не привлекая внимания. Он признался себе, что редко встречал женщин подобной красоты, будь то в Англии, будь то в «Штатах». Точеный профиль и отсутствие малейшего следа краски на лице, преобладающей чертой которого была апатия, придавали ее головке нечто мраморное. Но выражение апатии не было следствием особой подавленности или, тем более, дурного настроения. От Гордона не ускользнуло, что черты ее оживились, когда вдруг с дальнего конца стола кто-то крикнул кельнеру с берлинской развязностью: «Поставьте на холод. Но ненадолго. Главное дело – хлопнуть». Провозгласив этот тезис, оратор быстро и ловко сунул указательный палец за щеку. Раздался громкий хлопок.
Все рассмеялись. Даже полковник вроде бы обрадовался поводу разрядить застольную скуку. Перегнувшись через стол к Гордону, он спросил:
– Господин Гордон, вы ведь сын генерала, не так ли?
– Нет, господин полковник, даже не родственник, собственно говоря, я из рода Лесли. Гордон – фамилия моего отчима.
– И в каком же полку вы служите?
– Ни в каком, господин полковник. Я оставил службу.
– Вот как, – отвечал полковник.
Наступила пауза, которая на сей раз грозила оказаться роковой. Но эта опасность, к счастью, миновала. Обычно немногословный, Сент-Арно продолжил беседу, выказывая неожиданную для его натуры заинтересованность.
– И давно вы здесь, господин фон Гордон? Вероятно, приехали на лечение?
– Неделю, господин полковник. Но я, собственно, не на лечении. Хочу отдохнуть, подышать свежим воздухом и вновь увидеть места, которые дороги мне с детства. До службы в армии я часто бывал в Гарце и смею сказать, знаю его.
– Тогда я прошу разрешения в случае надобности обратиться к вам за советом и помощью. Дело в том, что как только позволит здоровье моей жены, мы намерены как можно выше подниматься в горы, примерно до горы Андреас. Говорят, там самый лучший воздух для нервнобольных.
В этот момент кельнер принес десерт, и госпожа Сент-Арно взяла себе немного мороженого с ягодами и отведала с ванильной стороны.
– Дорогой Пьер, – произнесла она, встрепенувшись, – ты просишь господина фон Гордона о помощи и в тот же момент отпугиваешь его. Ведь нет ничего более тягостного, чем заботы о больной женщине. Но не пугайтесь, господин фон Гордон, мы не станем злоупотреблять вашей добротой, по крайней мере, я не стану. Вы, без сомнения, альпинист, то есть нацелены на дальние маршруты, а я намереваюсь еще несколько недель просидеть на нашем балконе, любуясь парковым лугом.
Беседа продолжилась и прервалась лишь тогда, когда на нижнем конце стола со всеми положенными церемониями открыли заказанную бутылку шампанского. Пробка взлетела в потолок, и пока младший из берлинцев наполнял бокалы, старший исследовал пробочное клеймо, разумеется, лишь как повод для изложения нескольких анекдотов о шампанском. Суть всех анекдотов сводилась к разоблачению отелей и их владельцев, которые «только и делают, что ищут, куда бы воткнуть пробку»[18]. Впрочем, рассказывал он с невинным видом, и хорошее настроение берлинца передалось не только его ближайшим соседям, но и почти всем, кто сидел за столом.
Минут через десять гости поднялись и группами стали покидать столовую. Берлинцы тоже двинулись вдоль по проходу, однако задержались у столика, на котором была выложена книга постояльцев, и принялись ее листать.
– Глянь-ка, вот он: Гордон-Лесли, гражданский инженер.
– Гордон-Лесли! – повторил второй. – Да ведь это чистая «Смерть Валленштейна»[19]!
– В самом деле, не хватает только полковника Батлера.[20]
– Послушай, тот старикан…
– Ты думаешь?
– Конечно, думаю. Ты только взгляни на него. Такому только начать…
– Слушай, это было бы великолепно, получился бы славный финал.
И они двинулись дальше, в свой номер, «чтобы немного осмотреться внутри», как выразился старший из берлинцев.
Встав из-за стола, супруги Сент-Арно и их новый знакомый и визави за табльдотом условились совершить послеобеденную прогулку на Конское копыто. В четыре часа они встретились в парке под большим платаном, где Гордон взял на себя руководство экскурсией, предварительно изложив свой план. Пусть мадам не пугается, почтительно сказал он, туда есть ближняя дорога, но она очень крутая, поэтому лучше идти в обход. Обходный путь намного предпочтительней. Он хорош не только тем, что там имеется и открывается взору (например, прекрасные виды). Он намного, намного лучше, благодаря тому, чего там нет. А там как раз отсутствуют обычные прозаические приметы гарцских променадов – хижины, дети, развешенное белье.
