— Вы что, хотите, чтобы у вас прислуга была? — спрашивал Иван Павлович, не обращая на неё внимания. — Где я тебе возьму людей?
— Я бы на вашем месте сидел, так нашёл бы.
— А ты садись. Я уступлю.
— Что я, дурной, что ли…
Иван Павлович задумался, крутя в руках карандаш. Видимо, думы его были невесёлые, потому что он решил перебить их и, остановив усталые глаза на девушке, спросил:
— Ну, а вам что?
— Я сюда на работу направлена. Чего мне делать?
— A-a-a, на работу! Это хорошо. Как ваша фамилия?
— Родионова. Лида Родионова.
— Хорошо, Лида Родионова. Посидите вон на диване, отдохните. — Устала я отдыхать, — сказала Лида, — и так два дня отдыхаю. Как с поезда слезла, так и отдыхаю.
— Эту беду мы поправим… Ну как, нравится наш домик?
— Ничего. Больно высокий только. Кабы не упал.
— Не упадёт. На века строим.
— Так как же насчёт людей, Иван Павлович? — снова спросил Арсентьев.
Но тут включился динамик, и хрипловатый голос главного инженера произнёс: «Начинаем оперативное совещание. Начальник первого участка на месте?» И голос начальника первого участка ответил: «На месте». В ответ на такой же вопрос другие голоса, мужские и женские, отвечали: «Здесь» или «На месте». Когда очередь дошла до Ивана Павловича, он тоже проговорил: «Я на месте, и Нина Васильевна здесь», — и подул в трубку.
Лида подошла к канцелярскому шкафу и, смотрясь в стекло дверцы, поправила косыночку.
— У вас тут позавтракать можно? — спросила она Арсентьева.
— Тут только вопроса решить нельзя, а остальное всё можно, — с досадой сказал он и сел рядом с ней на диван.
Лида достала из чемодана лепёшки-пряженики, сыр, расстелила на коленях косынку и стала есть.
— Из Сибири? — спросил Арсентьев.
— А вы почём знаете?
— Наши сибирские пряженики не дадут соврать. Из какой области?
— Из Омской. Недалеко от Ишима живу. А вы?
— Я из Новосибирской.
С любопытством и грустной завистью Нина прислушивалась к их разговору
«Вот уже две недели я работаю на стройке, — думала она, — а ко мне относятся как к чужой и рабочие и инженеры.
А эта Лида пришла сюда первый раз и сразу расположилась как дома… И, наверное, завтра у неё появятся подруги и приятели. Скорее бы перевестись с этой несчастной должности и начать делать что-нибудь настоящее!..»
— Говорят, новосибирские загару не принимают, — говорила между тем Лида. — А ты вон какой закопчённый.
— А чего же. Мы, сварщики, ближе к солнышку, чем ваш брат. На самой верхотуре. Курсы какие-нибудь кончала?
— Нет.
— В строительной технике разбираешься?
— Нет.
— На сварке работала?
— Нет.
— Значит, ничего не понимаешь?
— Ничего ещё не понимаю.
— Вон какой ты ценный работник! Я тебя к себе возьму. Пойдёшь?
— Я не знаю. Куда начальство поставит, там и буду… А чего у тебя делать?
— Ничего особенного. Бывает, надо что-нибудь снизу принести, так вот ты и будешь наша… как бы это сказать… уполномоченная, ходить да носить, чтобы нам не отвлекаться.
— Я чего-то не пойму. Это, значит, такая уполномоченная, чтобы вниз-вверх бегать? — спросила Лида.
— А ты что хочешь. Сразу проекты подписывать?
— Обутки дадут?
— И обувь дадут и комбинезон.
— Не знаю. Тебе на это дело матрёшек надо, а меня Лидой звать. Лучше погляжу, куда начальство поставит…
Дальше Нине почти ничего не удалось расслышать, потому что Иван Павлович сильно раскричался в трубку.
— Кран таскает кирпичи, а монтажники по целому часу ждут секции колонн! — кричал он, грозя динамику. — Площадки первого участка завалены кирпичом, а на главных работах монтажники простаивают из-за отсутствия деталей… Пусть главный инженер скажет, что это — порядок?
— А нам, первому участку, что, товарищи, без кирпича сидеть? — послышалось в ответ. — И гак Иван Павлович считает себя главнокомандующим центрального крана.
— Подождите, первый участок, острить, — раздался хрипловатый голос Романа Гавриловича. Разверните-ка лучше график организации работ. Развернули?
И хотя это не касалось Ивана Павловича, он тоже достал из ящика письменного стола график.
— Найдите точки установки кранов, — продолжал главный инженер. — Нашли? Номер два нашли? Почему до сих пор вы не освободили место для установки полуторатонного крана номер два у левого фасада?
— Куда же я бункер дену? — заговорил первый участок. — Хотел на угол поставить, Нина Васильевна не разрешает… Запрещает бункер ставить.
— Да, запрещаю, — сказала Нина, взяв трубку из рук Ивана Павловича. — Почитайте инструкцию, товарищ Решетов. Под поднимаемым грузом работать запрещено.
— Подождите, Нина Васильевна, — резко прервал её главный инженер. — Товарищ Решетов, почему вы до сих пор не докладывали об этом? Достаньте-ка чертёж о-эр двенадцать. Смотрите. Почему вы не можете поставить кран в середину здания, вон туда, в осях пе-эр и десять-одиннадцать? А это уж вы сами подумайте, как установить раму. А центральный кран полностью передать в ведение начальника третьего участка.
Иван Павлович щёлкнул пальцами, подмигнув изумлённой Лиде, сказал: «Порядок!»
— А начальнику третьего участка, — продолжал главный инженер, — следует учесть, что через двадцать дней мы спросим с него готовый каркас. Ясно?..
Иван Павлович дунул в трубку, как в самовар, и закричал:
— Роман Гаврилович, Роман Гаврилович, я же вам докладывал: за двадцать дней мы кончить не сможем!
— Это ваше мнение?
— Все так говорят. Любого рабочего спросите. Вот, пожалуйста, тут у меня случайно Арсентьев… А ну-ка, сообщи начальнику свои соображения, — тихо добавил он, передавая Арсентьеву трубку.
— По-честному сообщить?
— Конечно. Не бойся. Раз невозможно, так что уж тут.
— Арсентьев, как вы думаете? — спросил главный инженер,
Арсентьев взял трубку:
— Если руководство участка учтёт наши требования, сделаем.
«А он молодец всё-таки!» — подумала Нина, а поражённый Иван Павлович даже сел от неожиданности.
Оперативка окончилась, и Нина пошла к себе в кабинет. Там она увидела Митю. Ожидая её, он разговаривал с Ахапкиным.
— Как же я сейчас в отпуск поеду? Из-за нас строительство отстаёт, а я уеду. Дело-то ведь государственное,
— Не беспокойся. Ты о себе заботься, а государство о себе как-нибудь позаботится, — сказал Ахапкин.
— Нет, я так не согласен, чтобы я — о себе, а государство — о себе. Лучше я о государстве, а государство пускай обо мне.
— Почему вы не на обеде? — спросила Нина.
— Ещё успею, — сказал Митя. — У меня к вам дело.
— Какое дело?
— Будете матери писать — не пишите, что я на высоте работаю.
— Почему?
— Не пишите, и всё, — потупившись, потребовал он. — Вам разве не всё равно, что писать? Мать не виновата.
— Я что-то не понимаю вас, Митя…
— Чего же тут не понять? Она и так в войну пуганная, спит плохо. Узнает, что я на высоте работаю, вовсе спать перестанет. Будет ей невесть что мерещиться.
— У вас отца нет? — тихо спросила Нина.
— Нет отца. Мать одна себя и троих ребят оправдывает. Больная, скоро совсем сносится. Вот они у меня на карточке сняты. — Митя вынул бумажник, достал фотографическую карточку с обтрёпанными краями. — Вот она, мать, в колхозе работает, на сортоучастке, вот она — Люська, вот он — Васька, вот она — Алёнка, самая младшая. — Дети были худенькие и от этого все похожие друг на друга. — Я им помогаю, сколько могу, себе оставляю только на столовку да на кино, а на одежду и то не беру — бюджета не хватает… Со следующего снижения цен буду на одежду оставлять.
— Ничего я не стану писать, Митя, — сказала Нина. — Я пошутила.
— Ну и ладно. А за меня вам нечего беспокоиться: если человек на низу твёрдо ходит, он и наверху не оступится.
Нина не заметила, как ушёл Митя. Она сидела за своим письменным столом, глядя на стаканчик с цветами, и ей представлялись Митины брат и сёстры, такие же рыжие, как и он, и его мать, потерявшая мужа во время войны, представлялось, как Митя ходит на почту заполнять бланки переводов.
— Когда будут остальные триста плакатов? — спросила она Ахапкина так внезапно, что он вздрогнул.
— Когда жесть будет, тогда и плакаты будут.
— Слушайте, товарищ Ахапкин, для кого строится это здание? — спросила она снова, едва сдерживая негодование.
— Для Моссовета.
— Для людей, а не для Моссовета. Вы любите людей, товарищ Ахапкин?
— Смотря каких людей. Директор харьковского завода не даёт девяносто второго номера, что, по-вашему, и его я должен любить?
— Я говорю не о такой любви. Я говорю о любви к человеку в общем, о заботе о человеке — о том, что и вы, и я, все мы должны заботиться о людях.
