— Ты не совсем правильно представляешь себе этот предмет. Смотри сюда, он выглядит вот так.
Он взял со стола карандаш, склонился над чистым листком бумаги и нарисовал на нем крупным планом три якоря. Пока он готовил для меня это "наглядное пособие", я думала все о том же: об Иване и о себе. Сравнивала его и свое положение. Мне хотелось докопаться, почему я верю в лучшее, а Ванька нет. Ответ на этот вопрос нашелся. У нас с Лешкой уже было что-то хорошее, вероятно, именно поэтому и кажется мне, что оно, хорошее, вернется к нам. А у Ивана, судя по тому, как он ведет себя, даже не хочет говорить о девушке, в которую влюблен, ничего хорошего, обнадеживающего не было, вот он и не верит в завтрашний день. Может быть она, эта далекая Рита, даже писем не пишет Ваньке, но он не смеет в этом признаться мне. И угораздило же его так опрометчиво влюбиться! Хороший он человек. Сочувствую ему и желаю удачи. Боюсь только: в нашем, покамест небольшом, городе в "личном" Ивану не повезет…
Читая эти строки в дневнике Юлии, Алексей не согласился с ее утверждением, что Ване не повезет. Оспаривая это мнение, он подписал аршинными буквами под словами "не повезет" одно слово: "повезет". Поставил после него жирный восклицательный знак и дату — 28/IV-1950 г. Кто из них окажется правым в этом споре, узнаем позже. А пока продолжим чтение дневников девушки. Остановились мы именно на этих словах: повезет — не повезет. Далее Юля пишет о себе. Анализирует свое недавнее прошлое, чтобы в настоящем разобраться и заглянуть в будущее.
Я бываю ужасно откровенной с людьми, которые внушают мне доверие. И вот сейчас нахлынуло вдруг на меня желание исповедаться перед Иваном. Иногда меня удивляет: почему это я влюбилась в Алексея, а не в кого-то другого? Задаю сей вопрос себе, думаю, но никак не могу найти на него ответ. Нравится он мне, и точка. Весь. Такой, как есть. И положительные черты его характера я принимаю, и отрицательные не перечеркивают мою симпатию к нему, а наоборот, обостряют чувство.
Видимо, дело в том, что я очень влюбчивая. Первый раз влюбилась в мальчика, одноклассника своего, когда учились мы с ним в первом классе. Одна нога у него была короче другой. Он прихрамывал. Мне было его очень жалко, и я решила, что это любовь. Она длилась недолго. Через какое-то время обратила я внимание на другого мальчишку. Он был маленького роста, прехорошенький и очень хулиганистый. Дело ведь было во время войны. Отец Бориса (его фамилию я тоже запомнила — Кураж) был на фронте. Красавица мать вела легкомысленный образ жизни. Должно быть, в знак протеста против того, что она себе позволяла дома, Борька в школе безобразничал. Все его ругали. А я его жалела и, как мне казалось, любила. Была у него старшая сестра, Люда. Она старалась присматривать за братом, но это не помогало. Позднее, когда мальчиков и девочек разъединили и Боря стал ходить в мужскую, а я в женскую школы, я потеряла его из вида. Потом мне рассказали, что он вместе с матерью и сестрой переехал в другой город. И там, что называется, связался со шпаной и, в конце концов, попал в тюрьму. Однажды в соседней камере кто-то в кого-то стрелял. Пуля пробила тонкую стенку, разделявшую две комнаты, и наповал сразила худенького подростка — Бориса. Мне его до сих пор жалко.
Наверное, мне и Лешку просто-напросто жаль. Но почему? Он ведь такой самоуверенный, такой бравый на вид, что кажется неуязвимым. Дома у него все в порядке. Есть отец, мать, живут между собой дружно. Свой дом, огород, достаток. За что же я его жалею? Надо полагать за то, что он как ученик слабый. В восьмом классе так плохо учился, что остался на второй год. Как он учится теперь, в качестве второгодника, не знаю, но помню, как он "плавал", когда его к доске вызывали во время опроса в прошлом году. Однако я опять нарушаю хронологический порядок, забегаю вперед. Вернусь в прошлое, в то воскресенье в декабре 1949 года, когда я сидела у Ивана и беседовала с ним о том, что так волновало меня — о наших с Лешкой отношениях. Ваня, которому, возможно, было бы интереснее книжку про индейцев почитать, чем переливать со мною из пустого в порожнее — переживая за меня, терпеливо жалобы мои выслушивал и отвечал, когда находил ответы на однообразные вопросы, что я ему задавала.
— Черт возьми! — неожиданно для самой себя выругалась я. — Вань, как ты считаешь, неужели это уже настоящее? В16-то лет?!
Ванюша не успел ответить. В этот момент вдруг распахивается дверь в комнату. Не раскрывается, а именно распахивается. Я поворачиваю голову: на пороге стоит Алексей! Я взглянула на него — он на меня. От неожиданности я даже ахнула, а он застрял в проеме двери, точно наткнувшись на невидимое препятствие.
— Гениально! — когда что-либо сильно поразит, он обязательно произносит это слово. Еще бы не удивиться сейчас. Изо всех сил избегает меня, но судьба настойчиво сводит нас. После недолгих колебаний он шагнул в комнату, подал руку сначала Ивану, затем мне: здорово, мол. Таковы его манеры.
Мы с Иваном хором:
— Здравствуй, коль не шутишь! — я деланно смеюсь, размышляя, отразится или нет на наших с Лешкой отношениях то, что он первый к Ивану пришел? На отношениях этих двух парней — да, они, может, действительно станут теперь, помирившись, настоящими друзьями, как уверяет Иван. Но если учесть, что они поссорились из-за меня, то их примирение, по идее, должно как-то и меня коснуться! По идее! А в действительности? Было мне над чем подумать…
Я просидела у Новиковых, по меньшей мере, часа два. Далее оставаться здесь, как мне показалось, было просто неприлично. Я проворно соскочила со стула, намереваясь немедленно покинуть этот гостеприимный дом. Но, сделав несколько шагов, остановилась, не дойдя до двери. Уходить теперь, после того, как сюда заглянул Алексей, мне совсем не хотелось. А Лешке нужно было или нет, чтобы я ушла? Судя по тому, что он, не сказав мне ни слова, сразу же уселся на единственный в комнате стул, как только я с него поднялась, ему было безразлично — останусь я или уйду… Но я не сержусь на него за это. Я радуюсь в душе, что дождалась его, что он пришел, что я вижу, наконец, того, о ком думаю день и ночь! Он угощает Ваньку семечками, протягивает и мне полную горсть. Это тоже приятно. Вы скажете: подумаешь, семечки! Да, это не букет роз и даже не полевых ромашек. Но ведь это же знак внимания. А я его заботой не избалована… И я уже не притворно, а искренне смеюсь, напомнив ему о том, как обсуждали мы с ним в записках тему: стоит ли верить снам, гаданьям, предсказаньям и так далее:
— А ты не забыл, что это означает, если верить приметам, когда тебе предлагают семечки? Ведь они — к ссоре!
Я улыбаюсь, а он хмурится:
— Вот еще! Не верю я этой ерунде! — он дает мне понять, что угощает меня без всякой задней мысли, от чистого сердца.
Продолжая смеяться, я беру угощение.
Радость захлестывает меня, и я никак не могу себя укротить. И не в состоянии осуществить задуманное: попрощаться с парнями и удалиться. Торчу посреди комнаты, переминаясь с ноги на ногу, мучаюсь, не знаю, как выйти из этого дурацкого положения, и вдруг слышу:
— Сиди! Некуда торопиться. Время детское, 3 часа дня!
Это говорит не Иван, отличающийся тактичностью хозяйский сын, у которого я нахожусь в гостях, который должен был бы, догадавшись, что я раздумала уйти, принести с кухни хоть какую-нибудь скрипучую табуретку и усадить меня… (почему он так не поступил, не знаю, Ванька Новиков, как был, так и остался для меня загадкой). Это сказал грубиян Лешка, доброе слово которого надо ценить дорого. Должно быть, он остался очень доволен тем, какое впечатление произвел на меня его неожиданный приход, и старается сейчас доставить мне удовольствие. А, может, так на него подействовала критика, которой его удостоил Иван? И он, Алексей, начал исправляться? Как бы там ни было, он изо всех сил старался мне угодить. А я была уже на седьмом небе от счастья. Так развеселилась, что, поймав Алешу на оплошности, решила над ним подшутить. И подшутила:
— Сиди, говоришь? Но я же стою!
Попробовала бы я раньше, хотя бы вчера, отпустить насмешку по его адресу, задал бы он мне жару! А сегодня — нет, сегодня он добрый. Согласившись с тем, что поступил как неотесанный чурбан, заняв место девушки, которая еще не успела выйти из помещения, он, переложив на стол какую-то книгу, которую держал у себя на коленях, перебрался со стула на Ванькину кровать (с его разрешения).
Но тут придется сделать оговорку: лишь только уселась я на отвоеванный у Лешки стул, настроение мое резко ухудшилось. Стыдно мне стало, что так необдуманно себя вела. Ведь клялась же себе, что первая ни за что не признаюсь в любви Алексею. И вот, пожалуйста, выдала себя с головой! Распахнулась перед ним настежь, не учитывая, что необязательно выражать свои чувства словами. Ведь поступки иногда бывают красноречивее слов. Простофиля я, простофиля, ничего-то я в жизни не понимаю. Испугалась я, что, открывшись Алексею, не только свою независимость, но и его самого могу потерять… Я принялась думать и гадать, как бы мне выкрутиться. Перестала шутить и смеяться и попробовала оправдаться перед Лешкой. Обратилась к нему с целой речью. Начала с вопроса:
