Элиза. Смелей, господин Лизидас! Если вы сдадитесь, то все пропало!
Лизидас. Что вы, милостивый государь! А протазис, эпитазис и перипетия?
Дорант. Ах, господин Лизидас, не глушите вы нас громкими словами! Не напускайте вы на себя столько учености, умоляю вас! Говорите по-человечески, так, чтобы вас можно было понять. Неужели, по-вашему, греческие названия придают вашим суждениям вес? Почему вы думаете, что нельзя сказать "изложение событий" вместо "протазиса", "завязка" вместо "эпитазиса" и, наконец, "развязка" вместо "перипетия"?
Лизидас. Это научные обозначения, употреблять их дозволено. Но если эти слова столь оскорбительны для вашего слуха, то я подойду с другого конца и попрошу вас точно ответить мне на три-четыре вопроса. Терпима ли пьеса, которая противоречит самому наименованию драматического произведения? Ведь название "драматическая поэма" происходит от греческого слова, каковое означает "действовать", а это показывает, что самая сущность драматического произведения заключается в действии. В этой же комедии никакого действия нет, все сводится к рассказам Агнесы и Ораса.
Маркиз. Ага, шевалье!
Климена. Тонко подмечено! Это называется схватить самую суть.
Лизидас. До чего неостроумны, или, вернее сказать, до чего пошлы иные выражения, над которыми все смеются, в особенности насчет "детей из уха"!
Климена. Еще бы!
Элиза. О да!
Лизидас. А сцена между слугой и служанкой в доме? Она ужасно растянута и совершенно нелепа.
Маркиз. Вот именно!
Климена. Безусловно!
Элиза. Он прав.
Лизидас. И как легковерен этот Арнольф, который отдает свои деньги Орасу! И потом, если это лицо комическое, зачем же он совершает поступок, приличествующий человеку порядочному?
Маркиз. Браво! Тоже верное замечание.
Климена. Восхитительно!
Элиза. Чудесно!
Лизидас. А разве проповедь и _правила_ не нелепы, разве они не оскорбительны для наших догматов?
Маркиз. Отлично сказано!
Климена. Совершенно верно!
Элиза. Лучше не скажешь!
Лизидас. И, наконец, этот господин Ла Суш! Его нам выдают за человека умного, он так здраво рассуждает, и вдруг в пятом действии, когда он стремится выразить Агнесе всю силу своей страсти, он дико вращает глазами, смешно вздыхает, проливает слезы, так что все покатываются со смеху, и сразу становится лицом преувеличенно, неправдоподобно комическим!
Маркиз. Блестяще, черт возьми!
Климена. Чудно!
Элиза. Браво, господин Лизидас!
Лизидас. Из боязни наскучить я оставляю в стороне все прочее.
Маркиз. Черт возьми, шевалье, плохи твои дела!
Дорант. Это мы еще посмотрим!
Маркиз. Нашла коса на камень!
Дорант. Возможно.
Маркиз. Ну-ка, ну-ка, ответь!
Дорант. С удовольствием. Надо сказать...
Маркиз. Сделай милость, ответь!
Дорант. Ну, так дай же мне ответить! Если...
Маркиз. Ручаюсь, черт возьми, что ты ничего не ответишь!
Дорант. Конечно, если ты мне будешь мешать.
Климена. Так и быть, выслушаем его возражения!
Дорант. Во-первых, не верно, что в пьесе нет ничего, кроме рассказов. В ней много действия, происходящего на сцене, а самые рассказы - это тоже действия, вытекающие из развития сюжета, ибо они простодушно обращены к заинтересованному лицу, а заинтересованное лицо к удовольствию зрителей внезапно приходит от них в смущение и при каждом новом известии принимает меры, чтобы отвратить грозящую ему беду.
Урания. На мой взгляд, вся прелесть сюжета _Школы жен_ заключается именно в беспрерывных признаниях. Особенно забавным мне кажется, что сам по себе неглупый человек, к тому же предупреждаемый и простодушною возлюбленною и опрометчивым соперником, все-таки не может избежать того, что с ним должно произойти.
Маркиз. Пустое, пустое!
Климена. Слабый ответ!
Элиза. Неубедительные доводы!
Дорант. Что касается "детей из уха", то это забавно лишь в той мере, в какой это характеризует Арнольфа. Автор не считает это за остроту - для него это только средство обрисовать человека, подчеркнуть его чудачество: глупость, сказанную Агнесой, он принимает за некое откровение и радуется неизвестно чему.
Маркиз. Невразумительный ответ!
Климена. Неудовлетворительный!
Элиза. Все равно что ничего не сказать!
Дорант. Разве он так легко отдает деньги? Разве письмо лучшего друга это для него не ручательство? И разве один и тот же человек не бывает смешон в одних обстоятельствах, а в других - благороден? Наконец происходящая в доме сцена между Аленом и Жоржеттой. Иным она показалась скучной и тягучей, но она, конечно, не лишена смысла: во время путешествия Арнольф попал впросак из-за наивности своей возлюбленной, а по возвращении ему приходится ждать у ворот своего дома из-за бестолковости слуг - таким образом, он во всех случаях сам себя наказывает.
Маркиз. Неосновательные доводы!
Климена. Попытка с негодными средствами.
Элиза. Как это беспомощно!
Дорант. Теперь о нравоучении, которое вы называете проповедью. Люди истинно благочестивые, выслушав его, разумеется, не найдут в нем ничего оскорбительного. Слова об аде и котлах всецело оправданы чудачеством Арнольфа и невинностью той, к кому они обращены. Наконец любовный порыв в пятом действии: его находят преувеличенно, неправдоподобно комическим, но разве это не сатира на влюбленных? И разве порядочные и даже самые серьезные люди не поступают в подобных обстоятельствах...
Маркиз. Молчал бы уж лучше, шевалье!
Дорант. Хорошо. Однако попробуй поглядеть на себя со стороны, когда ты влюблен...
Маркиз. И слушать не хочу!
Дорант. Нет, послушай! Разве в пылу страсти...
Маркиз (поет). Ла-ла-ла-ла-ла-ре, ла-ла-ла-ла-ла-ла!
Дорант. Что?
Маркиз. Ла-ла-ла-ла-ре, ла-ла-ла-ла-ла-ла!
Дорант. Я не понимаю, как...
Маркиз. Ла-ла-ла-ла-ла-ре, ла-ла-ла-ла-ла-ла!
Урания. Мне кажется, что...
Маркиз. Ла-ла-ла-ла-ре, ла-ла-ла-ла-ла-ла-ла-ла-ла-ла!
Урания. В нашем споре много забавного. Мне кажется, что из этого могла бы выйти небольшая комедия, - она была бы недурным довеском к _Школе жен_.
Дорант. Вы правы.
Маркиз. Черт возьми, шевалье, не слишком благодарная будет у тебя там роль!
Дорант. Твоя правда, маркиз!
Климена. Мне бы тоже хотелось, чтобы такая пьеса была написана, но чтобы все в ней было воспроизведено в точности.
Элиза. Я бы с удовольствием сыграла в ней свою роль.
Лизидас. И я от своей не откажусь.
Урания. Раз этого хотят все, то запишите наш разговор, шевалье, и передайте Мольеру, ведь вы с ним знакомы, а уж он из этого сделает комедию.
Климена. Вряд ли он на это пойдет - здесь ему не больно много расточали похвал.
Урания. О нет, нет, я знаю его нрав! Он критику своих пьес ни во что не ставит, лишь бы их смотрели.
Дорант. Да, но какую же он придумает развязку? Тут не может быть ни свадьбы, ни узнавания, ума не приложу, чем может кончиться подобный спор!
Урания. Тут надо что-нибудь совершенно неожиданное.
ЯВЛЕНИЕ VII
Галопен, Лизидас, Дорант, маркиз, Климена, Элиза,
Урания.
Галопен. Сударыня, кушать подано!
Дорант. А! Вот она, та самая развязка, которую мы ищем, - ничего более естественного не найти. В пьесе будут ожесточенно и яростно спорить две стороны, совершенно так же, как и мы, никто никому не уступит, а потом выйдет лакей и объявит, что кушать подано, тогда все встанут и пойдут ужинать.
Урания. Лучше конца не придумаешь! На нем мы и остановимся!
КОММЕНТАРИИ
Первое представление комедии состоялось в Париже на сцене театра Пале-Рояль 1 июня 1663 г. Мольер в спектакле не участвовал.
Пьеса была впервые напечатана в 1663 г. ("La Critique de l'Ecole des femmes", ed. Ch. de Sercy, 1663).
Первое издание русского перевода "Критика на Школу женщин", перевод Н. Максимова, изд. О. Бакста, 1884, Собр. соч. Мольера, т. I.
Первая русская постановка: Петербург, Александрийский театр, 1842 т. (бенефис А. Е. Мартынова).
Стр. 491. "Королеве-матери". Королева-мать, Анна Австрийская, отличалась большой набожностью и впоследствии явилась ярой сторонницей запрещения "Тартюфа".
Стр. 503. ...разница между полулуидором и пятнадцатью су... Пол-луидора (сто десять су) стоило место на самой сцене, а пятнадцать су место для стояния в партере театра.
Стр. 506. ...актеры других театров отзываются о ней дурно... - Речь идет об актерах театров Бургундского отеля и Маре, конкурировавших с театром Мольера.
Стр. 510. ...по рецепту "Французского повара"... - популярная поваренная книга, называвшаяся в своем подзаголовке "Школой поджарок" ("L'Ecole der ragouts"). Издана в Париже в 1651 г.
Г. Бояджиев
