Он старался не доводить дружеские отношения с девушкой до любовных признаний с ее стороны, к чему всегда стремится человек, менее уверенный в себе; он радовался, доставляя кому-нибудь удовольствие.
Я подчас задумывался над тем, какого рода девушка станет его женой. При этом мне рисовалась веселая толстушка, со смехом заглядывающая ему в глаза.
Но полюбил он девушку худенькую, деловую, с быстрыми движениями, не без цинизма стрелявшую глазками по сторонам. Звали ее Джин Шраб; у меня сложилось впечатление, что она не станет влюбляться в Поля или еще в кого-нибудь, пока, трезво взвесив все "за" и "против", не придет к выводу, что замужество - следующая, логически необходимая ступень в ее карьере.
Она служила в большом универсальном магазине и готовилась занять должность заведующей отделом косметики. Она часто ходила с молодыми людьми на танцы и в кино и не думала скрывать это от Поля, оберегая его душевное равновесие. Такого рода развлечения были частью ее жизни. Она не относилась к ним серьезно. А Поль для нее был всего лишь один из ее приятелей, и ничего более.
Такие отношения мучили его и все чаще загоняли в мою комнатку, где он мог излить душу. Терзаемый ревностью, он нередко истолковывал какое-нибудь случайно брошенное ею слово, как зловещее доказательство ее неверности, но при этом явно ожидал опровержений с моей стороны.
- Я ее поймал вчера вечером, - рассказывал он. - Она не знала, куда глаза девать. Мы стояли у ворот после кино и разговаривали, и вдруг она стала танцевать. Она это любит. Мы с ней выкидывали всякие антраша, она чуть не задела мне кончиком туфли подбородок и вдруг говорит: "Помнишь тот вечер, когда ты поцеловал мне ногу?"
- Что ж, это хороший признак, - заметил я, - значит, она вспоминает об этом с удовольствием.
- Может, и так, - сказал Поль; он сидел на краю моей кровати, - да только я никогда не целовал ей ногу. Она забыла, понимаешь? Это кто-то другой целовал ей ногу.
- Черт побери, - пробормотал я, мне было жаль Джин.
- Сама себя выдала, - продолжал Поль торжествующим тоном. - Я стоял как ошарашенный. Стою как дурак и ничего не понимаю, только внутри будто что-то екает.
- Ну, хорошо, - возразил я. - Допустим, какой-то парень поцеловал ей ногу. Что от этого меняется?
- Очень многое. Если парень целует ей ногу, значит, он в нее влюблен. Да, может, и она - в него. Пари держу, что и она в него втрескалась. И гце одно. Как это он умудрился ей ногу поцеловать? Черт подери! На голову, что ли, встал? Он, наверно, вдребезину пьян был. Да и она тоже, хоть и уверяет, будто не пьет. Э, эти девчонки - все они на один лад. Когда опоздают на свидание и потом оправдываются, нельзя верить ни единому слову.. Взять хотя бы ее - напивается на вечеринках со всякими там гнусными акробатами, а мне только и позволяет, что себя поцеловать.
С Джин было интересно. Она умела рассказывать. Именно эта способность и привлекала к ней Поля.
- Что мне в ней нравится - это что она умеет поговорить. Не обязательно все время целоваться. Можно сидеть спокойно и рассуждать о всякой всячине она и насмешит тебя и развеселит, и когда идешь домой, думаешь о том, что она рассказала, а не о том, как она целуется. Хотя и об этом думаешь, добавил он. - Ложишься в постель и начинаешь вспоминать. Я бы ломаного гроша не дал за другую девушку. Кроме нее, мне никого не надо.
Однако он встречался и с другими девушками в те дни, когда она не имела желания видеть его. Такие мрачные периоды наступали обычно после очередного недоразумения, в результате мнимой обиды. Как-то вечером он вошел в мою комнату, исполненный решимости порвать с Джин.
- Мы вчера не пошли в кино. Сидели у нее в комнате. Развели хороший огонь в камине и уселись напротив на диване. У нее над камином мраморная полка с зеркалом, видел наверное. Ну вот, сидим мы, я ее обнял и думаю, до чего же я ее люблю, как же нам весело всякий раз, когда мы встречаемся. Меня прямо распирало от любви к ней. Знаешь, как это бывает. Хочется высказать свои чувства, а сделать это не умеешь.
Я хотел объясниться с ней. Ну не то что объясниться, а просто сказать, как я счастлив, что встречаюсь с ней, и что весь день на работе только о ней и думаю, и тому подобные вещи. Захотелось поговорить, вроде тебя, когда ты разойдешься. Она встала и облокотилась о камин, а я взял другую ее руку, наклонился и прижал к щеке.
Сейчас все это кажется ужасно глупым, но тогда было совсем по-другому. Я стал ей говорить, а сам весь дрожал, честное слово. Говорил, конечно, бестолково, ни складу, ни ладу, но клянусь тебе, я говорил от души. Я чуть не выл от восторга.
Кончил говорить и глянул на нее - мне казалось, что у нее на глазах выступят слезы, что она сейчас склонится ко мне, обнимет меня, и мы прижмемся друг к другу. А она смотрелась в зеркало, улыбалась и приглаживала волосы. Меня словно ушатом холодной воды окатили.
Ему хотелось оправдать как-то ее пренебрежительное отношение, хотелось верить, что и у других мужчин не так уж гладко складываются отношения с любимыми девушками и что в поведении Джин нет ничего необычного.
- Как по-твоему, это правда, что истинная любовь никогда не протекает гладко? - спросил он меня однажды.
Именно над этими словами я и размышлял, огорошенный заявлением мистера Шринка, что костыли являются надежной гарантией от женитьбы. Мне казалось, что оба они - и он и Поль - ничего не понимали не только в любви, они ничего не понимали в жизни.
Я оставил мистера Шринка на кухне чистить кастрюли и отправился в свою комнату. Это была узкая каморка, обстановка которой состояла из кровати, комода и платяного шкафа. На комоде лежала дорожка, обшитая кружевом. Эта дорожка никогда не лежала ровно: стоило мне взять головную щетку или положить на комод книгу, как она сбивалась и собиралась в складки.
Мне не раз хотелось схватить эту дорожку, скомкать и забросить далеко-далеко. А мистер Шринк каждое утро разглаживал ее, выравнивал, а затем, склонив голову набок, рассматривал свою работу.
Я сидел на краю кровати - единственном сиденье в комнате - как раз напротив стоявшего на комоде зеркала, до которого я мог при желании дотянуться рукой.
По бокам этого зеркала, отражавшего накренившуюся комнату, в которой, казалось, нашла пристанище грусть, стояли четыре ящика, где я хранил газетные вырезки и свои записи. Отраженные в зеркале предметы - склянка с помадой для волос, щетка, пепельница с вычеканенными словами "Отель Федеральный" и две библиотечные книги - подчеркивали бедность убранства, с которой комната давно смирилась.
В этих голых стенах таилась своя особенная атмосфера, в которую окунался каждый новый постоялец и с которой он должен был примириться. Для того чтобы преобразить комнату с помощью книг и картин, требовались деньги и фантазия - и, судя по всему, именно их здесь всегда не хватало.
Слишком уж уныло сидеть тут и дожидаться Поля. Часы показывали восемь. Вечерняя улица манила и звала. Я решил выйти из дома; там я мог, по крайней мере, насыщаться зрелищем чужой жизни, почувствовать тепло темных домов, населенных другими людьми.
Я наслаждался этими минутами понимания и любви, когда моя душа была созвучна каждому шороху, каждому движению живых существ. В такие минуты я подымался над людской мелочностью и жадностью и становился великаном с ласковыми руками, готовыми обнять весь мир.
Я переступил порог двери, выходившей на боковую дорожку, и вышел на улицу. Там я прислонился к ограде у ворот и стал смотреть на Сидней-роуд, по которой проходили освещенные трамваи и откуда должен был появиться Поль.
Огни на Импириэл-стрит лишь подчеркивали темноту, сгустившуюся в ее переулках и верандах. Улица выглядела усталой после дневных забот и дел - не слышно было голосов, не видно играющих детей. Даже у собаки, проковылявшей в темный переулок, был сонный вид.
Со стороны Сидней-роуд быстро шел человек на костылях. Я наблюдал за ним с интересом, можно сказать, профессиональным. Манера ходить на костылях выдает не только привычку или непривычку к ним, но и кое-какие черточки характера. Можно ходить на костылях всю жизнь и так и не побороть начальную робость, боязнь падения. Есть люди, которые свободно пробуют разные способы хождения на них, но есть и такие, которые не могут отделаться от навыков, приобретенных в тот день, когда они впервые отважились встать на костыли.
Некоторые не обращают должного внимания на вес и правильную конструкцию своих костылей, считая их обыкновенными подпорками, при помощи которых можно передвигаться, и не задумываются над тем, что это - орудия весьма сложного назначения, требующие научного подхода. Те, кто наваливается всей тяжестью тела на руки, отстаивают этот метод перед теми, кто считает правильным опираться на верхнюю перекладину. А сторонники размашистого шага утверждают, что это менее утомительно, чем продвигаться короткими скачками.
