пьянствовать и прожигать жизнь без цели, не имея достойного дела. Скажи, что перестанешь изображать из себя мадридского гуляку.
Филип. Мадридского?
Дороти. Да. Пора завязывать с «Чикоте». И с «Майами». И с «Посольствами», с «Министерио», с квартирой Вернона Роджерса и с этой жуткой Анитой. «Посольства», по-моему? – самое отвратительное. Филип, ты ведь больше не будешь, правда?
Филип. А что, есть другие способы проводить время?
Дороти. Сколько угодно! Ты мог бы заняться чем-то серьезным, приличным. Чем-нибудь, где нужна отвага, но хорошим и тихим. Знаешь, что будет, если ты не перестанешь слоняться из бара в бар, якшаясь с кем попало? Тебя пристрелят. В «Чикоте» на днях одного пристрелили. Ужас!
Филип. Мы его знали?
Дороти. Нет. Просто какой-то бедолага ходил с брызгалкой в руках и пшикал на всех. Беззлобно, в шутку. А кто-то вспылил и выстрелил. Прямо у меня на глазах; неприятно! Выстрел прогремел неожиданно, и вот этот парень лежит на спине, лицо серое-серое, а ведь только что веселился. Нас продержали там битых два часа; полицейские обнюхали каждый пистолет; напитков больше не продавали. Его даже не прикрыли, а нас заставили предъявлять документы человеку за столом, возле которого и лежал убитый; неприятно! Носки все в грязи, ботинки – сношенные до дыр на подошвах, а нижней рубашки на нем вообще не было.
Филип. Не повезло. Знала бы ты, какое пойло там теперь подают – чистый яд. Так и ум растерять недолго.
Дороти. Филип, тебе-то зачем быть таким? Тебе-то зачем шататься в местах, где в любой момент могут выстрелить? Ты мог бы заняться чем-нибудь политическим или военным, но только приличным.
Филип. Не искушай меня. Не разжигай амбиции. (Помолчав.) Не надо этих радужных картинок.
Дороти. А твоя гадкая проделка с плевательницей? Ты просто взбесил их, так все говорят.
Филип. Кого взбесил?
Дороти. Не знаю. Неважно, кого. Никого не надо бесить.
Филип. Да уж, пожалуй. А может, и нарываться необязательно; я и так получу свое не сегодня-завтра.
Дороти. Оставь этот мрачный тон, дорогой. Теперь, когда мы стоим на пороге совместной жизни…
Филип. Совместной?..
Дороти. Да, нашей совместной, Филип. Ты ведь хочешь жить долго, счастливо, мирно где-нибудь в Сен-Тропе – или где-то в месте, похожем на Сен-Тропе, каким он когда-то был, хочешь совершать долгие прогулки, плавать, растить детей, наслаждаться счастьем и все в таком роде? Я серьезно. Разве тебе не хочется, чтобы все это кончилось? Я имею в виду, война, революция?
Филип. А к завтраку нам будут подавать «Континентал дейли мейл» и бриоши со свежим клубничным джемом?
Дороти. Будет aufs au jambon [18], дорогой, а ты, если хочешь, можешь подписаться на «Морнинг пост». И все будут говорить нам: Messieur-Dame [19].
Филип. «Морнинг пост» только что прекратили публиковать.
Дороти. Ах, Филип, с тобой очень трудно. Я придумала нам такую счастливую жизнь. Неужели ты не хочешь детей? Они могли бы играть в Люксембургском саду, гонять обруч, пускать кораблики…
Филип. А ты бы им показывала на карте – нет, лучше на глобусе… Мальчика назовем Дереком; я просто не знаю более противного имени. «Смотри, Дерек, – скажешь ты, – вот это Хуанпу [20]. Внимательно следи за пальцем, и я покажу тебе, где сейчас наш папуля». – «Хорошо, мамуля, – ответит Дерек. – А я его когда-нибудь видел?»
Дороти. Ах, нет же. Все будет иначе. Мы поселимся в каком-нибудь прелестном местечке, ты начнешь писать…
Филип. Что?
Дороти. Да что угодно. Романы, статьи; может, книгу о войне.
Филип. Милая получится книжка. Особенно если с этими… знаешь… с иллюстрациями.
Дороти. Или ты бы мог поднабраться знаний и написать книгу о политике. На них всегда отличный спрос, мне так говорили.
Филип (звонит в колокольчик). Могу себе представить.
Дороти. А мог бы поднабраться знаний и написать книгу о диалектике. На рынке всегда найдется место для новой книги о диалектике.
Филип. Да неужто?
Дороти. Но, дорогой мой Филип, начинать нужно прямо здесь и сейчас. Найди себе стоящее занятие и оставь этот непутевый образ жизни.
Филип. Я читал в одной книжке, но все не имел возможности убедиться… Правда, что каждая американка, проникшись к мужчине чувствами, первым делом пытается заставить его от чего-нибудь отказаться? Попойки бросить или там сигареты «Виргиния», гетры, охоту, еще какой-нибудь вздор?
Дороти. Нет, Филип. Дело в тебе, ты бы для всякой женщины оказался твердым орешком.
Филип. Надеюсь, что так.
Дороти. И я вообще не хочу, чтобы ты от чего-то отказывался. Наоборот, я хочу, чтобы ты за что-нибудь взялся.
Филип. Хорошо. (Целует ее.) Обязательно. Ты пока завтракай. Мне нужно вернуться к себе и кое-кому позвонить.
Дороти. Филип, не уходи.
Филип. Я мигом обернусь, дорогая. И буду страшно серьезным.
Дороти. Знаешь, что ты сейчас сказал?
Филип. Конечно.
Дороти (просияв от счастья). Ты сказал: «дорогая».
Филип. Я знал, что это болезнь, но не подозревал, что заразная. Прости меня, милая.
Дороти. «Милая» – тоже прелестное слово.
Филип. Итак, до свидания… э-э… любимая.
Дороти. «Любимая»? О, дорогой!
Филип. До свиданья, товарищ.
Дороти. «Товарищ»? Ты только что говорил: «дорогая»!
Филип. Да, «товарищ» – слово серьезное. Не стоит им просто так разбрасываться. Забираю назад.
Дороти (восторженно). Ой, Филип, у тебя развиваются навыки дипломата!
Филип. Боже – ну, или кто там – меня упаси!
Дороти. Не кощунствуй. Еще накличешь беду.
Филип (торопливо, довольно мрачно). До свиданья, дорогая-любимая-милая.
Дороти. «Товарищем» больше не называешь?
Филип (в дверях). Нет. Видишь ли, у меня развиваются навыки дипломата.
Уходит в соседнюю комнату.
Дороти (звонит Петре. Говорит с ней, сидя на постели и удобно откинувшись на подушки.) Ах, Петра, он просто душка – такой резвый, игривый! Но вот беда: не хочет ничем заниматься. Он якобы должен писать для какой-то дурацкой газеты в Лондоне, но люди из цензуры поговаривают, что он туда ничего не посылает. Филип для меня – глоток свежего воздуха после Престона с его вечными рассказами о жене и детях. Ну и пусть себе возвращается к ним, раз уж прямо жить без них не может. Спорим, что не вернется? Ох уж эти женатики-отцы военного времени. Сначала подбивают клинья, а едва затащат тебя в постель, как начинают клевать тебе мозг разговорами о жене и детях. То есть именно что «клевать». Не знаю даже, как это я столько терпела. Вдобавок Престон такой мрачный. Только и повторяет, что город падет, и глаз не сводит с карты. Очень раздражает, когда мужчина весь день пялится на карту. Отвратительная привычка, правда, Петра?
Петра. Сеньорита, я в этом не разбираюсь.
Дороти. Ах, Петра, вот интересно: что он теперь поделывает?
Петра. Ничего путного.
Дороти. Петра, не надо так говорить. Это какое-то пораженчество.
Петра. Нет, сеньорита, политика не для меня. Я просто работаю.
Дороти. Ну, иди. А я, наверное, еще немного посплю. Что-то меня разморило сегодня; мне так хорошо.
Петра. Приятного вам отдыха, сеньорита. (Выходит и закрывает за собой дверь.)
В соседней комнате Филип отвечает на телефонный звонок.
Филип. Да. Правильно. Пришлите
