494
В подлин.: mo ed issa – два областные слова, обозначающие теперь.
В подлин.: S'io fossi d'impiombato retro – будь я стекло, обложенное свинцом, т. е. зеркало.
Мост через шестой ров разрушен землетрясением в минуту кончины Спасителя (Ада XII, 45 и прим.); между тем поэты были уверены Злым-Хвостом (Ада XXI, 106–111) в целости этого моста и для того, чтобы найти его, идут по внешней ограде шестого рва. По склону этой ограды, лежащей между пятым и шестым рвами, скатывается теперь Виргилий, не найдя моста и видя близкую погоню демонов.
Древний комментатор Франческо де Бути рассказывает, что один из кельнских аббатов до того был высокомерен, что просил у папы дозволения братии своего монастыря носить рясы алого цвета, а шпоры и стремена иметь серебреные. Чтобы смирить высокомерие аббата, папа повелел ему и его братии одеваться в черные рясы плохого покроя и употреблять деревянные стремена. По другим, капюшоны кёльнских монахов отличались только значительною величиною. Некоторые вместо Кёльна читают Клюньи, знаменитое бенедиктинское аббатство.
Смысл этой казни понятен каждому. О лицемерах сказано: «vae vobis Scribae et Oharisei hypocritae! quis similes estis sepulcris deslbatis, quae aforis parent hominibus speciosa, intus vero plena sunt ossibus mortuorum et omni spurcitia.» Vulg. Matth. XXIII, 27.
Согласно с преданием, император Фридерик II приказывал надевать на государственных изгнанников свинцовые рясы и в этой одежде сжигать их в котлах на костре – факт, исторически недоказанный и, вероятно, пущенный в народ врагами императора, подобно многим баснословным сведениям об этом замечательном муже средних веков. Филалетес.
По представлению Данта, тени только отражение души на окружающей их среде; они имеют все способности чувствовать, но не имеют дыхания, этого существенного признака жизни. Потому тени узнают в Данте живого, видя движения его рта (в подлин. гортани – gola) вследствие дыхания.
Стола – богослужебное облачение католических священников.
Вздохи и плач теней, отягченных свинцовыми мантиями, Данте сравнивает с весами, которых коромысло трещит под тяжестью груза.
В папствование Урбана ІѴ, многие дворяне из Болоньи просили у папы дозволение учредить орден, в котором они могли бы весть жизнь благочестивую, не отрекаясь впрочем от своих богатств и не подчиняя себя монашеским обетам. Урбан дал им устав, не дозволивший братии иметь золотые шпоры и узды, запрещавший вступать в какие либо гражданские должности, разве только с миротворною целью, позволявший подымать оружие только на неверных и врагов церкви. Монахи, этого полусветского ордена носили красный крест с звездою на правом боку и назывались, milites Mariae. Они обладали огромным богатством, пользовались полною свободой и вели разгульную жизнь, за что получили в насмешку от народа, прозвание веселого братства (frati godenti). Боккаччио.
Когда граф Гвидо Новелло и его партия (Ада X, 31–33 и прим.), после падения Минофради, почувствовали всю шаткость своего положения, они призвали в подесты Флоренции Катилано Каталани или де Малавольти и Лодеринго дель Андало, двух монахов из упомянутого выше ордена, из которых последний был одним из его основателей. Первый из них был Гвельф, второй Гибеллин: выбором представителей двух партий надеялись водворить спокойствие в городе. Между тем Гвидо Новелло поссорился с 26 buon'uomini из цехов города и, так как попытка его распустить эту корпорацию встретила сопротивление со стороны народа, то он, по проискам двух монахов, вынужден был оставить город. Следствием этого было изгнание Гибеллинов и отрешение обоих монахов от занимаемой ими должности. Виллани говорит: «Народ призвал этих двух людей и дал им помещение во дворце, в полной уверенности, что они, как обещала их почтенная одежда, останутся честными и избавят общину от неумеренных расходов. Однако ж, не смотря на то что они принадлежали различным партиям, на деле оказалось, что оба они под монашескою рясою были хитрые лицемеры, заботившиеся более о своей, нежели об общей пользе.» Villani, Lib.VII, cap. 3.
Гардинго – часть города во Флоренции; здесь находились дворцы Уберти, вождей гибеллинской партии, сожженные этими двумя подестами, подкупленными от Гвельфов. В последствии тут находился: Palazzo di Signoria (теперь Palazzo ѵессhio).
Этот пригвожденный к трем кольям грешник, лежащий поперек дороги: так, что по его телу переходят прочие лицемеры; есть первосвященник иудейский Каиафа, который говорил Фарисеям: «Vos nescitis quidquam, nec cogitatis, quia expedit vobis, ut unus moriatur homo pro populo, et non tela gens pereat.» Joan. 'XI, 50. Он помещен вместе с тестем своим Анною (Іоан. XVIII, 3) и всем еврейским синедрионом в число лицемеров за то, что личиною усердия к вере скрывал ненависть и зависть.
Намек на разрушение Иерусалима Титом.
Виргилий изумляется, потому что в первое его странствование по аду (Ада XII, 34 и прим.) Каиафа еще не был казнен.
О причине, почему мост разрушен над рвом лицемеров, сказано выше (Ада XII, 45 и пр). Может быть также он разрушен и потому, чтобы проходящим необходимо было спускаться в самый ров, и, подошев ближе к лицемерам, видеть, что блестящая их одежда внутри свинец; ибо, смотря на лицемеров издали, наверное, ошибешься. Штрекфусс.
Каталано вероятно учился в болонском университете и там слыхал эти слова св. Евангелия (Іоан. VIII, 44).
Седому брату, т. е. снегу. В подлин.: sua sorella bianca: снег, в Италиан. женского рода, как и иней (brioa).
В подлин: Ма росо dura alla aua peona tempra – слово в слово: но мало длится раскеп его пера.
Естественное движение человека в отчаянии. Портирелли.
В последней трети Января солнце вступает в созвездие Водолея, в котором оно и остается в первые две трети следующего месяца. И там время, о котором здесь говорится, есть половина февраля, когда ночи, за исключением утренних и вечерних сумерек, длятся почти 12 часов. В эту пору солнце в Италии пригревает уже так сильно, что снег составляет большую редкость: потому-то так и удивился бедный пастух, глядя на нивы, побелевшие от утреннего инея; но удивление его быстро проходит, ибо с восхождением солнца исчезает иней. Эта прелестная картина из сельской жизни отлично выражает состояние души поэта. Привыкнув видеть Виргилий всегда невозмутимо-спокойным, Данте вдруг замечает смущение в его лице (Ада XXIII, 146), и, полагая, что оно происходит от невозможности взойти на страшный обвал горы, приходит в состояние того пастуха, который, ожидая с нетерпением возврата весны, вдруг видеть побелевшие от инея, как от снега, нивы. Но смущение Виргилия не продолжительнее существования инея, и вскоре светлые лик его успокаивает тревогу Данта. Штрекфусс.
Т. е. целительным бальзамом своего приветного взора.
У подошвы холма в темном лесу (Ада I, 64).
Путь этот до того был труден, что не только лицемеры, одетые в свинцовые рясы, не могли бы идти по нем; но даже мы – Виргилий, легкая тень, и я, им влекомый и поддерживаемый – едва могли по нем двигаться.
Восьмой круг (Злые-Рвы) идет наклоненною плоскостью к окраине колодезя; потому внешняя ограда каждого рва всегда ниже, нежели ограда внутренняя (Ада XVIII, 1 и прим.). Такое устройство Злых-Рвов имеет значение и нравственное: путь к худшему всегда легче, нежели путь к лучшему (Ада I, 26–30 и прим.) Копишь.
«Quoniam spes impii tamquam lanugo est, quae а vento tollitur; et tamquam spuma gracilis, quae а procella dispergitur; et tamquam fumus, quia vento diffusus est; et tamquam memoria hospitis unius diei praeterountis.» Vulg. Sapient. Cap. V, 15.
Намек на будущее восхождение Данта от Люцифера (Ада XXXIV, 82) на вершину горы чистилища (Чист. XXVII 124).
Поэты восходят на утес, который образуя мост, ведет через седьмой ров и коего продолжение разрушено над шестым рвом (Ада XXIII. 136).
«В седьмом рве казнятся тати: одни из них превращены в змеи, другие еще носят человеческий образ; от взаимного столкновения они подвергаются бесконечно-разнообразным превращениям, переходят из одного вида в другой, сливаются в необыкновенные образы, спутывают, ненавидят и губят од другого. Читая эту и следующую песни, с одной стороны, изумляешься необыкновенной ясности, с которою выражено одно из причудливейших созданий воображения; с другой, при рассматривании более внимательном, убеждаешься, что и эта картина, дивная и вместе ужасная, не есть пустая игра фантазии, но что, напротив того, изображает с поразительною верностью природу здесь наказуемого порока и людей, ему преданных. Кому не известно, какое сильное влияние имеют один на другого воры, действующие за одно шайками? как ловко передают они друг другу свой язык, свои приемы и хитрости, переменяют свои роли и, так сказать, превращаются один в другого? как в самых тесных взаимных связях, необходимых для своего преступления, презирают, не завидят и даже, в случае нужды, выдают, губят один другого? Хитрые змеиные извилины пути, на котором действуют тати, их внезапное исчезание и потом столько же неожиданное появление, их беспрестанный страх быть открытыми – одним словом, все, чем отличается это ремесло постыдное, представлено с неподражаемым искусством в этой и в особенности в следующей песнях. Не менее глубокий смысл имеет и то, что осужденные в этом рве взаимно служат орудием своей собственной казни.» Штрекфусс.
