И Эллелу, выдохшись, откинулся на бархатные подушки. Он окружил себя мелочами в облике Шебы — вспомнил ее серьги, холмик припухлости посредине верхней губы — и укутался в них, как в одеяло. Но задремать не смог: в машине продолжало чувствоваться напряжение. Опуку курил тонкую сигару с пластиковым концом, с недовольным видом предварительно сдернув с нее хрустящую обертку, а Мтеса упорно вел машину по плоскостям Айхоо, долине из талька, затвердевшего в своем нынешнем виде, тысячелетия подвергаясь воздействию не знающего пощады солнца. В таком мире мозг Эллелу не мог найти прибежища, хотя веки его и были закрыты. Перед его мысленным взором проносились зеленые поля, ребристые задние стенки рекламных щитов; внезапно он услышал, как крякнул Мтеса.
— Еще один грузовик? — осведомился Эллелу. Он уже смирился с тем, что подобные чудеса будут попадаться им на пути.
— Не грузовик, сэр. Посмотрите налево.
Километрах в семи к югу в солнечном мареве блестел покинутый город, один из тех красных городов, которые, по мнению некоторых археологов, были воздвигнуты среди существовавших тогда зеленых просторов бежавшими из покоренного Куша королями. Другие считали, что это были христианские монастыри, чьи кельи позже были использованы под гаремы шейхами, изгнанными из Дарфура. Каменные стены из кирпичей в голубую крапинку, каждый из которых могут поднять лишь двое современных мужчин, молчат об этом; несмотря на свою солидность, они частично обрушились, так что с расстояния глазам Эллелу, которые тоже стали не теми, чем были, они казались хрупким кольцом ветоши, какая остается от разоренного осиного гнезда. Из этих тонких, как бумага, зубцов поднималась в никуда целая и почти не тронутая природой лестница-монолит из местного, не подверженного разрушениям камня.
А тем временем (переводим повествование в другое место) за лучшим столиком Afrikafreiheitswursthaus[65], который восточные немцы открыли на верхнем этаже своего небоскреба, миссис Гиббс, мистер Клипспрингер, Микаэлис Эзана, Кутунда Траорэ и молодой полицейский шпик в феске сливового цвета с удовольствием поглощали завтрак. Эзана был счастлив, сидя за столиком, уставленным импортными приборами и хрусталем, он болтал, слегка опьянев от «Либфраумильх», и был влюблен в рыжеволосую американскую вдову, чье естественное горе усугублялось расстройством желудка и проблемой с ухом, возникшей в плохо герметизированном «Боинге-727» компании «Эр Куш». Эзана демонстрировал африканский цинизм и способность к языкам, и хотя его кокетство не было оценено той, кому оно предназначалось, зато ее благостно улыбающийся спутник с тяжелыми веками и изящными усиками, профессионально терпеливый мистер Клипспрингер получал от общения с Эзаной полное удовольствие.
— Ваш мистер Никсон, — трещал Эзана на своем музыкальном английском с плавно расставленными ударениями, — не думаю, чтобы эта уотергейтская история как-то ему повредила. Ну как может такая ничтожная contretemps[66] затмить его достижения за последние полгода? Он прекратил бомбардировки Камбоджи, восстановил отношения с Египтом, помог созданию достойных доверия правительств в Чили и в Греции, посадил рядом с собой нового вице-президента, такого же высокого и красивого, хоть и не такого красноречивого, как прежний, и укрепил американскую экономику, договорившись с арабами удвоить цену на нефть. Действительно обаятельный человек-динамо, поразивший американский народ тем, как работает их собственная демократия.
Клипспрингер хохотнул. Что за славный человек, какой неисчерпаемый такт!
— Пожалуй, Майк, ты верно говоришь, — допустил он. — Но на мой взгляд, он в проигрыше.
— Так-то оно так — в узком смысле, но подумайте об очистительной ценности такого явления, когда руководитель раскрывается перед смотрящим на него народом. Если он падет, он унесет с собой в пропасть беды вашей страны. В последнее время дважды, если не ошибаюсь, ваша федерация была унижена — северными вьетнамцами с их минометами и арабами с их эмбарго. Может ли быть более поэтическая и более убедительная психотерапия, если я употребляю правильный термин, — тут он одарил ослепительной, не оставленной без внимания улыбкой американскую вдову, изучавшую свою тарелку в попытке понять, из чего сделана сосиска, — чем когда вспарывают президента и из него вываливаются в изобилии пленки, подделки, фальсифицированные декларации о доходах и сладкоречивая ложь? Это театр в лучшей африканской традиции, когда актера по-настоящему убивают!
— А ваш президент — где он? — спросила Анджелика Гиббс, заставив себя отключиться от созерцания собственного, весьма неспокойного нутра.
Эзана перевел вопрос на язык capa для Кутунды и язык фула для мужчины в феске, и оба рассмеялись недобрым булькающим африканским смехом, исходящим прямо из преисподней. Он звучал в ушах Эзаны как реакция на увлечение этим усталым, измученным диареей ангелом, который прилетел из такого далека, чтобы сидеть напротив него за столиком Afrikafreiheitswursthaus, накрытым накрахмаленной скатертью.
Вместо ответа Эзана поднял вилку на уровень лица и произнес сквозь ее старательно искривленные зубцы:
— Подобно нашим ноздрям, в каналах мозга, возможно, есть волосинки, их, кажется, называют ресничками? Если мы думаем в определенном направлении, они ложатся, замирают и перестают выполнять свою функцию по очистке. Санитария требует, как я часто думаю, исследования различных вероятностей — надо представить нечто противоположное привычному, и тогда эти маленькие... реснички, верно?.. встанут дыбом и смогут снова выполнять свою очистительную функцию. Вы хотите, чтобы я привел примеры. Если мы верим во всемогущество Аллаха, то надо предположить, что он не существует. Если нас уверяют, что Америка — ужасное место, надо считать ее счастливым местом.
— Это место как раз для меня, — весело перебил его мистер Клипспрингер, — я был в аду и выбрался из него. Когда я вижу из самолета душещипательный купол нашего старого Капитолия, я думаю: «Вот оно. Это мое».
Эзана продолжал флиртовать с бедной уставшей миссис Гиббс.
— Вот ваш президент, — сказал он ей, — мастер быстрой смены суждений. Предположим, он говорит, что Китай — не плохое место, а хорошее, дружелюбное. У нас в Соединенных Штатах много симпатичных китайских ресторанов, значит, возможно, Китай, рассуждает он, тоже симпатичный. Или предположим, говорит он, правитель должен не руководить народом и не вдохновлять его, а прятаться от него, отлучаться все больше, подобно древнему Тиберию, который проказничал на своем острове в то время, когда Иисус Христос занимался подрывной деятельностью, — я не перепутал факты?
— Я никогда не слышал, чтобы их так излагали, Майк, — сказал Клипспрингер и обхватил губами влажный конец кубинской сигары, за которую он заплатил двадцать лю в лавке, где продают корзинки и где эти сигары гниют штабелями, а затем прикрыл глаза и поднес к другому концу зажигалку с пропаном. Мужчина в сливовой феске восторженными глазами смотрел на зажигалку, и Клипспрингер передал ее ему. — Она ваша, — сказал он, сопроводив свои слова легким взмахом пухлой наманикюренной руки. И, наслаждаясь своей щедростью, выдохнул идеальное колечко дыма, вылетевшее из-под его изящных усов словно некая вновь изобретенная ракета.
— Наш президент, — продолжал Эзана для бледной американской красотки, — тоже правит согласно непонятному отходу от того, что диктует разум, если я правильно выразил мысль, предоставив заниматься благовидным прагматизмом тем из нас, кто остался в неустойчивом Истиклале, тогда как сам он обследует широкие просторы в поисках знаков, которые помогли бы найти религиозные источники засухи.
Человек в сливовой феске, понимавший по-английски больше, чем ожидали другие, прервал Эзану тирадой на местном языке, которую тот слушал, сначала явно забавляясь, а потом посерьезнев. Мягким жестом говоривший дал понять, что просит Эзану перевести.
— Он говорит, — сообщил Эзана Клипспрингеру, — что дело не в засухе. Кочевники переживали и худшие времена: они отдавали свой скот оседлым фермерам на юге, а потом, когда сухая пора проходила, забирали его обратно. Введенная французами экономия урожая, чтобы выручать за него деньги, затруднила использование принятой у нас системы. Фермеры не ведут больше дел с кочевниками: им нужны бумажные деньги, чтобы покупать женам японские сандалии и транзисторы. Дальше он говорит, что благонамеренные белые люди пробурили колодцы и сделали прививки скоту против чумы, и это настолько увеличило стада, что животных пришлось выгонять в пустыню. Так что, говорит он, дело не в засухе, а просто в плохой экологии.
Брови Клипспрингера, изящные серебристые полоски, подстриженные, но не слишком, поднимались вверх и опускались под влиянием эмоций, бушевавших за его лбом, подобно тому как вздымались и опускались барки Ра в зависимости от его настроения. Брови Клипспрингера взлетали высоко, приподнимая его тяжелые веки и высвобождая влажные карие глаза, заботливо глядевшие на сидевших за столом. Когда он заговорил, его баритон дрожал от волнения.
