Жаба неплохо играл свою роль, безошибочно угадывая мои тайные страхи и опасения и беззастенчиво их эксплуатируя. Не будь я твердо уверен в своем решении, я бы наложил в штаны. Тем не менее мой ответ прозвучал спокойно и твердо:
— Я увольняюсь. С завтрашнего дня.
— Да не будьте же вы идиотом! — зарычал Жаба.
Смирившись с тем, что меня не переубедить, он снова сменил тактику и сел, положив руки на стол. В голосе появились нотки отчаяния.
— Послушайте, при двух новичках, после недавнего массового увольнения сотрудников в вашем отделе мы не можем отпустить специалиста с опытом работы в слияниях и приобретениях. Итак, цена вопроса?
— Столько еще не напечатали.
Жаба через силу широко улыбнулся и доверительно понизил голос:
— Между нами, я готов предложить вам надбавку в пять тысяч долларов с этого месяца.
Я уже поднимался со стула.
— Десять тысяч, — сказал он.
— К вечеру меня здесь не будет.
— Но, но… — заторопился Жаба, когда я выходил. — Если вы не переходите в конкурирующую фирму, мы можем потребовать отработать положенные две недели…
Голос Жабы становился все тише, когда я свернул за угол и направился в отдел слияний и приобретений. Кабинет был пуст: Стар находился в командировке в Нью-Джерси, где участвовал в совместном анализе проекта; Пессимист, наверное, ушел пить кофе. Пусто, как в кишках после слабительного. Не сомневаюсь, если Стар когда-нибудь решит отсюда сбежать, он все до последней бумажки разложит в хронологическом порядке и с цветной маркировкой. Я снял картинки с Дьюбертом и вырезки из «Анион» с настенной планшетки с рабочей документацией и сгреб в кучку немногочисленные пожитки, которые заберу с собой, — компакт-диски, три начатые пачки жвачки, шар из резинок, выросший до размера моего кулака, и пресс-папье с логотипом Банка. В это время сзади раздался голос:
— Мямлик, что происходит, черт побери?
Пессимист прошел на свое место со стаканом «Венти» в руке, опустился на стул и крутнулся ко мне, стиснув пальцы:
— Н-ну-у-у-у-у?
— Я…
При виде иронически приподнявшихся бровей Пессимиста во мне вновь поднялась муть сомнений и осознания совершенной ошибки — впервые после того, как я покинул комнату заседаний № 121.
— Ну и куда ты намылился?
— Я… э-э-э… еще не знаю.
— Не тяни, Мямлик. Бизнес-школа, другая работа?
Я пожал плечами. Он откинулся на спинку стула и захохотал.
— Стало быть, уходишь куда глаза глядят? Настолько ненавидишь Банк?
Я нерешительно кивнул. Пессимист подавил зевок.
— Не могу сказать, что ничего не подозревал. Я удивлен, что ты тянул целый месяц после сцены в копировальной.
— Ты меня извини.
— За что тебе извиняться?
— Что бросаю тебя вот так…
Пессимист вытаращил глаза:
— Мямлик, хватит нести чушь. Ты и сам в это не веришь.
Он поднялся со стула и снял пиджак с вешалки.
— Ты куда? — спросил я.
— Не ты, а мы. Пошли, у нас осталось важное дело.
Мы спустились на первый этаж, пересекли вестибюль, сбежали по лестнице до самой нижней ступеньки и вошли в Упадочную Пивную — тесную сыроватую забегаловку в полуподвальном этаже нашей башни. Барменша, толстомордая блондинка, подошла, переваливаясь, как утка.
— Джентльмены?
— Несите что у вас есть из бочки, — сказал Пессимист, доставая бумажник и подмигнув мне.
Засим последовала редкая дневная пьянка, декадентское настроение которой усиливала вселенская тоска, обитающая тридцатью двумя этажами выше. Четыре пинты, и мы уже сравнивали боевые отметины, полученные под началом Британского Чокнутого и Сикофанта. Шесть пинт, и мы наперебой вспоминали о лучших днях Союза Четырех, с Клайдом и Юным Почтальоном. Восемь пинт, и мы едва могли сидеть, пьяные в г…
— Ты мне скажи, почему мы сразу не смотались отсюда, когда срыл Почтальоша? — пьяно допытывался я.
— Что я могу сказать… — Пессимист рыгнул и чокнулся со мной кружкой. — Ты вдохновляешь людей на подвиги, Мямлик.
— И на алкоголизм.
Мы снова чокнулись.
— Наверное, потрясающее ощущение — вырваться отсюда на свободу?
— Я еще не прошел через вращающиеся двери, — икнул я.
— Все равно, последние метры перед финишем.
Пессимист заказал нам пятый поднос. Мы глубокомысленно дули пиво, когда меня осенило.
— А что тебя-то здесь держит? Ты же умный парень, не клинический псих, как остальные. В два счета найдешь другую работу.
— Не псих клинический? Спасибо, Мямлинька, за комплимент.
— Нет, серьезно, почему бы тебе не поискать что-нибудь за пределами инвестиционной индустрии? Говорю тебе, отсюда прямая дорога в психушку.
Пессимист кивнул, задумчиво потягивая пиво.
— Чистый садомазохизм, согласен. Но взгляни на это под другим углом: инвестиционные банки — тренировочный центр новобранцев корпоративного мира. Кто, поварившись здесь, захочет работать с девяти до пяти, занимаясь какой-нибудь туфтой?
Наступила пауза.
Пессимист высосал последние капли из кружки и сказал:
— Обо мне не волнуйся, я справлюсь.
Накинув пиджак, он утер рот.
— Ну что, как ни заманчиво провести здесь остаток дня и напиться до бесчувствия, время возвращаться на эшафот. Пойдешь наверх?
— Нет, я все свое уже забрал.
Пессимист недоверчиво покачал головой:
— Неужели ты действительно уходишь отсюда?
— Да, я действительно отсюда ухожу.
— Офигеть!
— О да.
По лестнице мы поднялись в вестибюль. Наступил неловкий момент, когда не знаешь, что сказать на прощание, поэтому мы молча крепко пожали друг другу руки и обменялись легкими хлопками по спине. Когда Пессимист повернулся к лифтам, я его окликнул:
— Подожди.
Я полез в карман, вытащил шар из разноцветных резинок, который делал целый год, и бросил Пессимисту:
— Держи на память.
— Ах-х-х, — проворковал тот, подбрасывая сувенир на ладони. — Ты передал мне свой счастливый шарик. Щедрость Мямлика не знает границ!
— Слышишь, ты не пропадай, что ли.
Он кивнул, обещая не пропадать. Мы постояли еще минуту, и Пессимист, покачиваясь, направился к лифтам. Я остался один. Мне остро не хватало какой-то торжественности момента — трубного ангельского гласа или хоть финала вагнеровского «Полета валькирий». Стоя среди хромированного металла, мрамора и цветочных композиций, я изо всех сил старался ощутить эйфорию, выдавить ее из пор кожи, но бесполезно: наступило какое-то онемение чувств.
Однако, толкнув вращающиеся двери и выйдя на залитую солнцем улицу, я недолго размышлял о случившемся. Мне было двадцать четыре года, меня почти не коснулась банковская гниль, и я стоял на пороге перемен.
Десять месяцев спустя
Все-таки «Голубой бриллиант Ханя» — это грибок в сердце города и жирное пятно на хромированном ландшафте. Втиснувшись за стол вместе с Пессимистом и Юным Почтальоном, я подумал: «Ничто не изменилось с тех пор, как мы в последний раз собирались здесь десять месяцев назад». По углам мятые банки из-под фанты, вдоль стен тянутся шеренги пыльных бутылок соуса чили, по маленькому черно-белому телевизору над стойкой все так же крутят «Герцогов Хаззарда». Годами не меняющаяся обстановка совершенно не подходила для первой встречи друзей, каждый из которых пошел своим путем, а Юный Почтальон так вообще успел превратиться в законченного проктор-гэмблского зануду.
— Рискуя показаться нескромным, все же похвастаюсь: жизнь так наладилась, даже неловко. Недавно узнал, что мою кандидатуру рассматривают на позицию бренд-менеджера четвертого уровня. Четвертого, представляете? На два уровня выше, чем сейчас! По деньгам разница небольшая, но мне поручат продвигать суперское моющее средство для посуды! А помните девушку, о которой я вам говорил? Переехала ко мне. Разлюли-малина, парни! Стейк и яичница на завтрак дважды в неделю, как у мамы дома! — захихикал он.
Пессимист фыркнул:
— Почтальоша, не вынуждай меня тянуться через стол и отвешивать тебе хорошую плюху!
Он схватился за сердце и вздрогнул.
— Иисусе, я и забыл, как эта жратва жжется, проходя в желудок!
Юный Почтальон обратился к Пессимисту:
— А ты куда подался? Чем занимаешься?
Пессимист звучно рыгнул и отправил в рот новый застывший комок генеральских цыплят.
— Да идут дела помаленьку. Моя старушка бросила дуться — занятия по программе МБА оставляют мне больше свободного времени.
— Как, ты уже учишься?!
Я так и знал, что с Пессимистом что-то не то: здоровый румянец на щеках, улыбка чуть более искренняя. Получается, засранец подал заявление с просьбой о зачислении еще в январе, задолго до того, как я уволился?!
— Ага, стало быть, я терзался угрызениями совести, беспокоился за твою задницу, всю в печали, а ты, тихушник, даже словом не обмолвился? — Я нацелился в него палочками.
