— Раз доверили, значит, может.
— А Рыбаков? Он вообще специалист — если уж считать его специалистом! — по истории авиации.
— Зато доктор наук, а в комиссии требуется значительный процент докторов.
— А кто это Никифоров, председатель? Никогда не слышал. Какая специальность?
— Как будто стандартизация.
— Иван Владимирович, это же курам на смех! Разве может комиссия, в составе которой нет ни одного специалиста нашего профиля, проверять работу отдела?
— Конечно, может. Тут специальных знаний не надо. Даже лучше: они смогут составить суждение на первый взгляд, непредвзято.
— Тогда предлагаю включить в состав комиссии нашего Картузова. Уж на что свежий глаз!
— Кто это Картузов?
— Техник нашего отдела.
— Все шуточки, Александр Маркович! В конце концов не нам с вами обсуждать состав комиссии. Ее назначили — и все. Наше дело отчитаться. Комиссия начнет работу на той неделе. Учтите, приведите в порядок отчетность.
— Учту. Разрешите идти?
— Ах, Александр Маркович, до чего же трудно с вами работать! Вечно вы как-то выделяетесь, привлекаете внимание... Работать надо так, чтобы придраться было не к чему. Но не привлекать внимания. Кажется, немолодой уже человек, а элементов не уловили...
— Никифоров, — коротко буркнул вошедший. У него было лицо носорога. Белого носорога, если такие бывают. Бабьи жидкие волосы висели по обе стороны лица.
— Очень рад, — сказал Фабрицкий, вставая и улыбаясь своей неотразимой улыбкой. На этот раз улыбка была отражена. Вошедший произнес:
— Я председатель комиссии, которой поручено вас проверить. В общем — и целом — обследовать. Не будем терять времени. Наше время принадлежит не нам.
«Ой-ой-ой, трудно же нам придется», — подумал Фабрицкий. Наружу он продолжал сиять той же непробиваемой улыбкой.
— Чем я могу помочь? — спросил он.
— Нас в первую очередь интересует состояние документации. Дайте распоряжение секретарше, чтобы она ее нам представила.
— Я уже дал. Чем еще могу быть полезен?
— Ответить на ряд вопросов.
— Охотно, садитесь, пожалуйста.
Сидя Никифоров еще больше походил на носорога. Когда он стоял, сходство скрадывалось вертикальной позицией тела. Он вынул из портфеля лист бумаги, где были по пунктам расписаны вопросы.
— Вопрос номер первый, — начал он.
Комиссию интересовало количество лабораторий, их точные наименования, штаты, тематика.
Рассказывая о тематике, Фабрицкий вдался было в красноречие, но был остановлен:
— Частности не интересуют. Постарайтесь быть кратче.
Ну и ну... Беда в том, что лаборатории не имели постоянных, официальных названий: тематика их менялась. Фабрицкий начал импровизировать названия, развернулся. Названия получились пышные, с мудреными словами, на экспорт. Чтобы самому не забыть к следующему разу, он записал названия. Носорог тоже записывал, но непроворно, многократно переспрашивая.
— Вопрос номер второй: кто возглавляет лаборатории?
Фабрицкий ответил.
— В составе вашего отдела, — Никифоров заглянул в свои заметки, — есть доктор наук Полынин. Почему он не возглавляет никакой лаборатории? Ошибка в кадровой политике!
— Никакой ошибки нет. Игорь Константинович Полынин, видный ученый, не имеет склонности к административной работе.
— Надо воспитывать людей. Во главе первой лаборатории у вас стоит кандидат наук Ган. Надо его снять и заменить Полыниным.
— Я как заведующий отделом имею право расставлять людей так, как считаю нужным для дела. Это зафиксировано в соответствующих документах.
— Не читал. Имею сведения, что Полынин фактически редко бывает в институте и почти не работает.
— Я не знаю, откуда у вас такие сведения. Игорь Константинович много времени проводит в институте.
— В основном за разговорами.
— В коллективной научной работе разговоры неизбежны и необходимы.
— Ну, тут мы с вами друг друга не поймем. Лично я в своем секторе разговорчики изжил, — сказал Никифоров. — Вопрос номер третий: какую роль играет в отделе Дятлова?
— Возглавляет вторую лабораторию. Участвует в работе совета. Руководит аспирантами.
— Всегда ли она используется по назначению?
— Всегда.
— Говорят, она человек прошлого.
— Кто говорит? — Фабрицкий открыл «дипломат». — Вот здесь у меня справка о внедрении устройства, предложенного Дятловой. Читайте: «...будет иметь большое народно-хозяйственное значение». Понятно? А вот список ее научных трудов за последние пять лет. Из них четыре переведены на иностранные языки. В том числе на языки капиталистических стран. Если бы она была человеком прошлого, вряд ли бы ее там переводили...
«Капиталистические страны» на Никифорова подействовали даже больше, чем справка о внедрении. Он взял список переводов и скопировал его. Латинские буквы, особенно заглавные, вызывали у него трудности: перед тем, как их написать, он долго примеривался, мелко размахивая шариковой ручкой.
— Вопрос номер четвертый: сколько в отделе докторов?
— Считая меня, четыре. А штатных мест, требующих докторской степени, пять.
— А как выглядит такое обилие докторов на общем фоне института? По скольку докторов в других отделах?
— По одному, по два. Есть и такие, где ни одного.
— Разве это правильная кадровая политика: держать в отделе четырех докторов, когда в других отделах их мало? Надо исправлять положение. Поделиться своими докторами с другими отделами, где их не хватает.
— Вы забываете о таком пустяке, как специальность ученого, — сдержанно кипя, сказал Фабрицкий. — В других отделах другая тематика.
— Доктор должен уметь овладеть любой тематикой. Сейчас и газеты пишут о совмещении профессий.
— Как ваше имя-отчество? — неожиданно спросил Фабрицкий.
— Михаил Семенович. А что?
— Так вот, Михаил Семенович, я убедился, что из нашего разговора ничего не выйдет. Вы к нему подошли, очевидно, с предвзятых позиций. Я буду писать докладную записку в министерство с просьбой изменить состав комиссии как неквалифицированный и предвзятый.
Никифоров испугался:
— Ну, зачем так? — он заглянул в свою бумажку. — Зачем так, Александр Маркович? Я с вами говорю как доброжелатель. Не в своих интересах, а в интересах нашего общего дела... Солидарность и взаимное понимание — вот киты, на которых мы стоим.
«А ты, батюшка, оказывается, трус!» — подумал Фабрицкий и весь ощетинился, как собака, увидевшая кошку. Сам человек не трусливый, он органически не выносил трусов. По выражению лица Никифорова он понял, что взял верный тон и надо его придерживаться. Не терять перевеса.
— Еще вопросы? — нелюбезно спросил он.
— Мы их выясним потом, в рабочем порядке. Только дайте четкое распоряжение своей секретарше по поводу отчетности.
Прошли в «общую». Там было тесно: уже сидела вся комиссия. Фабрицкий всех обошел, знакомясь. У некоторых были вполне интеллигентные лица. На всех лицах (как интеллигентных, так и нет) читались смертная скука и отвращение к предстоящей работе. Заплаканная, встревоженная Таня рылась в шкафах.
— Таня, — сказал Фабрицкий, — не расстраивайтесь и дайте товарищам всю документацию, которая им понадобится.
При слове «документация» Таня взрыднула:
— Тут ничего не найдешь. Так еще до меня было, честное слово!
— Я же говорил вам: приведите бумаги в порядок.
— Я и привела: сложила стопочками, вытерла пыль.
— Сегодня, Таня, — сухо сказал Фабрицкий, — вы останетесь после работы и приведете все документы в порядок не только по виду, но и по содержанию. Феликс Антонович вам поможет, не правда ли?
Толбин согласно наклонил голову.
— Михаил Семенович, — заметил Фабрицкий, — прошу учесть, что наш делопроизводитель, Татьяна Алексеевна, работник новый. Дела были запущены еще до нее, ее предшественницей, с которой мы расстались именно по этой причине.
Никифоров строчил стоя. Какой-то легкий перевес в его пользу наметился. Чтобы не дать этому перевесу развиться, Фабрицкий солидно сказал:
— Итак, до завтра, товарищи. Меня ждут в министерстве.
И отбыл на Голубом Пегасе.
Комиссия работала две недели. Упорно, трудолюбиво. Ее члены разбрелись по лабораториям, опрашивали людей, слушали, записывали. Один из них, беседовавший с Полыниным, был совершенно им очарован и о разговоре с ним отзывался кратко: «Пир мысли». Большое впечатление произвели недавно отремонтированный Дуракон и его руководитель Шевчук, который в беседе с представителем комиссии развел такую «парадигму», что небу было жарко. Читающий автомат не произвел хорошего впечатления: за то время, пока он оставался без присмотра (все силы были брошены на дисплей), он окончательно разболтался и каркал вороньим голосом. Преобразующая программа, напротив, понравилась: с ее помощью член комиссии с детским удовольствием перемножил два многочлена и получил верный результат. Больше всего понравился нешатовский цветной дисплей — Даная на его фоне смотрелась хорошо, и процент распознаваний был приличный. В лаборатории Кротова смотреть было нечего, комиссия удовольствовалась краткой беседой.
