"Никодимусу Боффину, эсквайру.
Уважаемый сэр,
Дав свое согласие быть председателем на предстоящем ежегодном обеде Семейного Фонда и сознавая всю полезность этого благородного начинания, я считаю необходимым привлечь к нему членов-распорядителей, в том числе и вас, и тем показать публике, что им интересуются выдающиеся и известные своими заслугами люди.
В ожидании благоприятного ответа до 14-го числа сего месяца, остаюсь, уважаемый сэр, Вашим покорным слугою,
Линсид.
P. S. Членский взнос ограничивается тремя гинеями".
Все это весьма любезно со стороны герцога Линсида (а в постскриптуме даже и предупредительно), но письмо литографировано в сотнях экземпляров, и бледный отпечаток чьей-то личности виден только в адресе "Никодимусу Боффину, эсквайру", да и то рука явно не герцогская. Два благородных графа и виконт, объединившись, сообщают Никодимусу Боффину, эсквайру, в не менее лестной форме, что некая почтенная дама из Западной Англии выражает готовность пожертвовать двадцать фунтов в пользу общества по выдаче пенсий скромным представителям среднего класса, при условии, что другие двадцать человек сначала пожертвуют по сто фунтов каждый. И эти знатные господа весьма благосклонно уведомляют Никодимуса Боффина, эсквайра, что ежели он пожертвует вдвое и даже втрое больше, то это отнюдь не будет противоречить желаниям почтенной дамы из Западной Англии, лишь бы вклад был сделан от имени кого-либо из членов его уважаемого семейства.
Таковы организованные попрошайки. Но есть, кроме того, и отдельные попрошайки, и как же падает сердце у секретаря, когда ему приходится с ними возиться! А не возиться нельзя, потому что все они прилагают к письму документы (свои бумажонки они называют документами, но по сравнению с настоящими документами это то же, что телячий фарш по сравнению с теленком), утрата коих будет для них гибелью. То есть они и теперь погибают, но, если им не вернут документов, погибнут уже окончательно.
Среди этих просителей есть несколько штаб-офицерских дочерей, которые смолоду были приучены ко всякой роскоши (кроме уменья грамотно писать) и в те времена, когда их отцы доблестно сражались на Пиренейском полуострове *, никак не думали, что им придется обращаться с просьбой к людям, коих Провидение в своей неисповедимой мудрости наградило несчетным богатством и из числа коих они выбрали, для первой пробы в этом жанре, Никодимуса Боффина, эсквайра, узнав, что он известен своей несказанной добротой.
Секретарь узнает также, что доверие между мужем и женой вещь редкая, если добродетель ходит в рубище: столько жен берутся за перо, чтобы попросить у мистера Боффина денег без ведома своих любящих мужей, которые никогда бы этого не позволили; а с другой стороны, столько мужей берутся за перо, чтобы попросить у мистера Боффина денег без ведома своих любящих жен, которые немедленно сошли бы с ума, если б заподозрили такое обстоятельство. Есть также и вдохновенные попрошайки. Они только вчера вечером сидели, погруженные в раздумье, при огарке свечи, которая вот-вот должна была погаснуть, оставив их на всю ночь в темноте, как вдруг некий ангел шепнул им на ухо имя Никодимуса Боффина, Эсквайра, и заронил им в душу луч надежды, нет, доверия, которого они так долго не знали! Сродни этим попрошайки, имеющие друзей-советчиков. Они запивали водой холодный картофель при неверном и тусклом свете серной спички, сидя у себя дома (за квартиру давно не плачено, и безжалостная хозяйка грозится выгнать на улицу "как собаку"), но неожиданно зашел предприимчивый друг, сказал: "Пиши немедленно Никодимусу Боффину, эсквайру", - и не пожелал слушать никаких возражений. Есть также и благородно-независимые попрошайки. Они сами, когда были богаты, считали золото грязью, да и теперь еще не преодолели этого единственного препятствия на пути к преуспеянию, но им не нужно золота от Никодимуса Боффина, эсквайра; свет может называть это гордостью, жалкой гордостью, если угодно, но они не возьмут ничего, даже если вы сами предложите; взаймы, сэр, дело другое - на четырнадцать недель, из расчета пяти процентов годовых, с тем чтобы пожертвовать эти деньги любому благотворительному учреждению, какое вам угодно будет назвать. - вот и все, что от вас требуется; а если же вы поскупитесь и откажете им, рассчитывайте только на презрение этих рыцарей духа. Есть также пунктуально деловитые попрошайки. Они непременно покончат самоубийством во вторник днем, ровно в три четверти первого, если до этого времени не будет получен почтовый перевод от Никодимуса Боффина, эсквайра; если же он придет четверть второго, то нет нужды и посылать, поскольку проситель будет уже (оставив правдивую записку о такой жестокости) "холодным трупом". Есть и зарвавшиеся попрошайки, свиньи за столом, но в ином смысле, несколько отличном от пословицы. Они готовы на все, лишь бы дорваться до благополучия. Цель перед ними, дорога отличная, но в самую последнюю минуту, оттого что им чего-нибудь не хватает - часов, скрипки, телескопа, электрической машины, им придется все бросить, раз и навсегда, если только они не получат денежного эквивалента от Никодимуса Боффина, эсквайра. Гораздо менее вдаются в подробности те попрошайки, которые хотят сорвать куш. Им обычно надо адресовать ответ на почтовую контору в провинции, под инициалами, сами же они запрашивают женским почерком, нельзя ли немедленно выслать одной особе, которая не смеет назвать себя Никодимусу Боффину, эсквайру, - а если бы назвала, то он содрогнулся бы, - двести фунтов ссуды из неожиданно полученных им богатств, употребив эту привилегию на пользу человечеству?
На такой трясине стоит новый дом, и секретарь ежедневно барахтается в ней, увязая по самую грудь. Не говоря уже обо всех изобретателях недействующих изобретений и обо всех маклаках, которые промышляют всеми видами маклачества, - их можно назвать аллигаторами этой трясины, и они всегда тут как тут, готовые утащить Золотого Мусорщика на дно.
Ну, а старый дом? Разве там не злоумышляют против Золотого Мусорщика? Разве не водятся рыбы акульей породы в тихой заводи Боффинов? Может быть и нет. Однако Вегг прочно обосновался там и, кажется, лелеет мечту о какой-то находке, судя по тому, как он ведет себя наедине. Ибо если человек с деревянной ногой ложится плашмя на живот и заглядывает под кровати, прыгает по лестницам, словно какая-то допотопная птица, заглядывает на верх буфетов и шкафов и обзаводится железным прутом, которым вечно тычет в груды мусора и ковыряет на свалке, то уж, верно, он надеется что-то найти.
