Но он не врал. Он ловил себя на этом желании и не уступал ему. Он берегся. Нет, ей не удастся снова склонить его к уютной лжи, которая сразу превращается в понятный обоим шифр.
Зима наступила рано, снег все валил и валил. Часто, вместо того чтобы идти в театр, как собирались, они вдруг, глянув друг на друга, решали, что лучше посидеть дома. Решали без слов, только однажды Вилфред сказал:
- К тому же мне надо готовить математику.
Она ответила:
- Что значит "к тому же"?
- Мы ведь решили не идти в театр? Снег, ветер.
- Решили? Но об этом ни звука не было сказано.
Они поглядели друг на друга. Он рассмеялся.
- Разве?
Ему это было безразлично. Просто хотелось потешить ее немного доказательством их близости.
- Вилфред, - сказала она, - знаешь, это ужасно.
Отлично. Все отлично. Все идет как по маслу. Ему удалось внушить ей, что они понимают друг друга без слов, думают всегда об одном. Она рада, очень рада, "ужасное" доставляет ей удовольствие.
- Ты права, - сказал он. - Это очень интересно!
Клюнет или нет? Клюнула. Она клюет на все. Все клюют на все, когда им самим хочется. Может, и у рыбки, которая мечется по морю в поисках съестного, мелькает мгновенное сомнение при виде наивной приманки? А ведь она клюет. Очевидно, надеется на лучшее. Но не вспыхивает ли в ее жалком мозгу досада в ту самую секунду, когда она попадается на крючок, - ведь заметно же, заметно было, что тут что-то неладно...
Она сказала:
- Знаешь, тетя Кристина... Мне давно бы надо тебе сказать.
Он встрепенулся. А вдруг он сам - глупая рыбешка?
- Что такое? - Он открыл готовальню, вынул циркуль.
- Ты ведь помнишь, она ездила в Копенгаген...
Он раскрыл циркуль. Рука не дрожала.
- Так вот, она вернулась...
Он разглядывал линейку. Надо провести гипотенузу! Его занимала гипотенуза.
- Кондитерскую она оставляла на своих двух помощниц, - сказала мать. Хочешь кофе?
- Спасибо. - Он взялся за чашку. Обычно кофе разливал он. Он встал было, но она жестом усадила его на место.
- А как же "домашние конфеты"? - спросил он.
- Ах, ты ведь сам знаешь, что домашние конфеты по большей части поставлялись фабрикой. Обман. И тут обман.
Он проводил линию по линейке. Проводил старательно, аккуратно, подперев щеку языком. Он знал, что мать на него смотрит.
- Ну, а где еще обман? - спросил он.
- Она туда ездила с французом-адвокатом.
Так. Гипотенуза. Радиус. Диаметр, окружность...
- Ездила?.. Куда она ездила?
- Милый, я же тебе рассказывала. Сразу после того, как здесь был тот летчик. Она и адвокат Майяр уехали в Копенгаген вместе.
Линейка. Циркуль. Окружность - это кольцо. Нет, это замкнутая линия. А линия - это продолжение точки. А точка - это ничто.
- Ну и что же? - спросил он.
- Ты, верно, не поймешь. Ты... ты еще молод. Но это неприятно.
- Мама! - Он поднял глаза от геометрии. - Что неприятно?
- Тебе этого не понять. Но нам ведь придется принимать ее, разговаривать с ней так, словно ничего не случилось. Ну, как же ты не чувствуешь? Конечно, это не очень приятно.
- Ну и не рассказывала бы мне, - сказал он. - И я бы ничего не знал.
Он снова погрузился в задачу. Но не вполне. Инстинкт нашептывал ему, что не следует выказывать излишнее безразличие.
- Я же ни разу в жизни не видел твоего брата, ее мужа, - сказал он, вставая со стула. - Может быть, ты зря так огорчаешься, мама?
Победа за ним. Не так легко она ему досталась. Где-то внутри боль, что-то кровоточит. Надолго ли у него хватит выдержки? Но сейчас - сейчас победа за ним. Погасить вулкан - как это легко и просто!
Он сжал руку матери, усадил ее на стул, пододвинул сахарницу. Подошел к полке над камином, взял оттуда египетские сигареты. Победа за ним. Она считает, что сейчас в поддержке нуждается не он, а она. Он зажег ей сигарету. Подошел к окну и сказал:
- Ну и снег. Даже Оскарсхалла не видно. - Потом тотчас вернулся на свое место. Только не переиграть. Зажег лампу, осветив чертеж, чтоб яснее разглядеть окружность - замкнутую линию.
- Копенгаген, - произнес он и как бы в рассеянности поднял глаза от задачки. - Наверное, они там ходили по Хюскенстреде.
- С чего ты это взял?
- А ты помнишь Хюскенстреде? Помнишь Овергаде? А Виольстреде? Ты еще купила Бодлера...
Да, да. Победа за ним. Он чуть было не переиграл. Но теперь удалось вернуть ее к воспоминаниям о его детстве.
- Если бы я могла тебя понять! - вздохнула она, отхлебывая кофе.
Снова сети. Ловко расставленные сети.
- Прости, - сказал он. - Это все геометрия...
- А знаешь, эта твоя Мириам... - снова начала она. - Говорят, ее часто видят с учителем-скрипачом...
Гипотенуза. Радиус. Круг. Рука потянулась за циркулем. Циркуль выскользнул. Она сказала:
- Кстати, звонила мать Эрны. У них будут гости, взрослые, конечно, она спрашивала, может быть, и ты...
Сети. Повсюду сети. Круг. Круг проводят циркулем. А в гладком круге тысяча мелких петель. С виду он пустой, математическая абстракция. А на самом деле в нем полно петель, он весь состоит из петель. Уж сейчас-то она наверняка думает, что накинула на эту окружность сеть и что он, бедняжка, в нее попался.
- Хотел бы я знать, к чему ты мне все это рассказываешь? - спросил он.
Она ответила:
- Я тебя не понимаю!
Будто он виноват. Будто он виноват, что она вечно роется в его маленьком мирке, его собственном, неприкосновенном, хочет выкурить его оттуда, чтоб поймать в капкан. Каждый сидит в таком капкане, откуда не выйти. Сидят и подмигивают друг дружке - мне, мол, тут неплохо...
- Ты хочешь сказать, что все на свете - обман?
- Ты с ума сошел, - встрепенулась она. - Ничуть. Просто я считаю, что надо смотреть правде в глаза... Скажи, ты действительно не можешь оторваться от математики?
Он встал. А что, если выложить ей все как есть: эту ее "правду"? И сразу рухнет здание, которое он так заботливо возводил в течение осени, здание притворства. Показать ей кое-что в истинном свете. Она бы рот раскрыла. В его власти несколькими фразами превратить ее в старуху.
Он сказал:
- Мне обязательно надо решить эту задачу по математике. Пойду-ка я к себе, там еще позанимаюсь.
Но каждый шаг по устланной ковром лестнице мог его выдать. Не так быстро. Не отдавая себе в том отчета, она прислушивается, как он поднимается по лестнице, ждет, когда хлопнет наконец его дверь. Даже в своей комнате он словно еще ощущал на себе ее взгляд. Или еще чей-то. Его хотят поймать на удочку, он, может быть, даже сам хочет попасться. Но его второе "я" бдительно следит за тем, чтоб все шло добропорядочно и фальшиво. Смертельно усталый, он сел к письменному столу и, не ослабляя над собой контроля, стал перебирать все, о чем только что говорилось... Кристина... Всего через несколько дней, может быть, на другой же день, а может, уже тогда она строила эти планы. Мириам. И это бы ничего, но только слишком уж все сразу. Скрипач. Взрослый. Эрна, с которой во что бы то ни стало его хотят связать, чтобы продлить его детство, из страха перед тем, что они чуют в воздухе, не зная, что оно уже наступило. Ему хотят добра, его хотят поймать. Если человеку хотят добра - его ловят, а потом, когда он барахтается в сетях, ему говорят: "Вот видишь, как тебе хорошо, ты в сетях, как и мы..."
Из аптечки в ванной комнате он взял две таблетки снотворного, которое принимала мать. Он впервые принял снотворное, и после короткого искусственного возбуждения навалившаяся на него страшная усталость тучей заволокла все. Он даже не смог раздеться. Мгновение спустя он проснулся и посмотрел на часы. Прошло десять часов.
Взяв деньги из копилки, Вилфред пошел в школу, но после первого же урока сказался больным и отпросился домой. Добравшись пешком до Западного вокзала, он целый час ждал поезда. Зимой пароходы в Хюрумланн не шли. Талый грязный снег лежал комьями на полу вокзала и в вагоне.
Вокруг пригородной станции все занесло снегом, но на дороге виднелась свежая колея. По этой дороге Вилфред как-то летним вечером ездил на велосипеде, когда не попал на катер. Теперь дорога выглядела иначе. Трудно было представить себе, что она ведет к Сковлю.
Дорожка разветвлялась, пошли тропинки к домам в глубине побережья. Та, по которой шел Вилфред, делалась все уже и уже и наконец превратилась в неверную цепочку глубоких следов. Снег повалил снова, следы запорошило. Когда Вилфред дошел до поворота направо, к дачам, следы и вовсе пропали. Дачники зимой сюда не ездили.
Он и не заметил, где оборвалась летняя тропка. Кажется, у кривой сосны. И сосну не узнать под снеговой шапкой. Да и все равно ему не туда. Правда, вначале он хотел взглянуть на дом в Сковлю, каков он зимой; в ото время года Вилфред здесь никогда не бывал. Даже трудно было себе представить, что дом продолжает стоять и зимой. Снег повалил гуще, но Вилфред знал, что двигается в сторону перешейка между дачами и полуостровом. К твердо намеченной цели. Он идет к фру Фрисаксен, навестить ее. Войдет и скажет: "Вот и я". Он перекрасит ей дом, будет удить для нее рыбу, да и деньги у него есть, не так уж мало. Можно проникнуть в Сковлю, там полно консервов и прочего добра, им надолго хватит. Она обрадуется, когда он войдет, не станет притворяться изумленной. Не важно, правда это про Мириам или нет, важно, что ему это сказали. Не важно, замышляла ли Кристина свою копенгагенскую поездку в день, когда посвящала Вилфреда в таинство. Что ему, жалко, что ли, пусть развлекается. Ему все равно - пусть их заманивают его в капкан, заставляют плясать под свою дудку. Уж такие они все. Такая у них жизнь. Какими бы стенами он ни обнес свой маленький мир, они будут бомбардировать их, постараются вторгнуться в его крепость, захватить его достояние и объединить со своим.
