— Помнишь, ты давала мне слово, что мамиными капиталами, когда родительницы нашей не станет, ты непременно поделишься со мной. Так вот теперь я тебе обещаю то же самое. Поделюсь когда-нибудь. А пока… не будем толочь воду в ступе. А о саде вообще помолчи. Тебе его никто никогда не сулил. И хватит нервы мои "мотать".
Не знала старшая сестра, что наказывала мне мама, вручая свои деньги:
— Гальке ничего не давай, раз она так делает! — и повторила эти слова трижды.
Я не стала ссылаться на это мамино распоряжение. Пощадила сестру. Но она не собиралась никого щадить: ни живых, ни мертвых. Всю дорогу, пока ехали в трамвае, а затем шли пешком, сначала в сторону кладбища, потом к церкви, проклинала маму: как, мол, она посмела так поступить, обделить старшую дочь, оказалась настоящей "бендеровкой"… И мне тоже наговорила много такого, что не хочется вспоминать…
Когда мы вошли в церковь и сказали, зачем явились, нам ответили: нужна не только земля с могилы, нужно также свидетельство о смерти вашей родительницы.
— А зачем оно? — удивились мы.
— Как это зачем? В наше время такие смельчаки находятся, что отпевают живых, чтобы укоротить их век.
С большим трудом удалось нам уговорить женщину, продававшую свечи, чтобы она внесла имя нашей мамы с список новопреставленных.
Мы долго ждали, когда начнется отпевание, потом, когда священник в рясе начал махать кадилом и нараспев что-то говорить, что я совершенно не воспринимала, и называть имена усопших, крестились вместе с другими, с женщинами из церковного хора, и плакали.
Мне казалось, сестра, пока мы находились во Храме, забыла, о чем мы с нею беседовали по дороге сюда. А, возможно, и устыдилась того, что себе позволила. Как бы не так! Только на улицу вышли, она вновь принялась за свое.
Я плохо соображаю, где мы находимся, по какой улице надо идти, чтобы добраться до трамвайной остановки, а Галина не теряется и изо всех своих, немалых, наверное, сил старается "обработать" меня. В денежных делах она, конечно, не промах. Но я тоже после всего, что пришлось пережить за последние годы, стала намного практичнее. Все мамины вещи я раздала направо-налево. Галине — мебель. Она ею обставила веранду в своем особняке. Ее старшей дочери — холодильник, младшей — швейную машинку. Подругам мамы и соседкам по саду — ее платья, пиджачки, кофточки — в общем, одежду. А деньги и сад оставила себе.
В права собственности я вступила полгода спустя. И хотя иногородним в то время не полагалось иметь земельные участки в Летнем, мне это разрешили. Агроном нашего товарищества, Анна Павловна, замолвила в правлении за меня словечко. За что я ей осталась очень благодарна. Когда мои родители были живы, она хорошо к ним относилась. А теперь, когда их обоих не стало, уважение свое она как бы перенесла на меня.
Стала я по-прежнему каждую весну приезжать в Летний. Жила в садовом домике и потихоньку трудилась на своем клочке земли.
Надо признаться, в первое время после смерти мамы было мне очень тяжело. Я обвиняла себя во всем, в чем, как мне казалось, она должна была бы меня упрекнуть, если бы имела такую возможность. В том, что соединила ее с бандитами и не разъединила, хотя в конце первого лета она изъявляла желание разъехаться с ними. В том, что радовалась приезду домой в конце второго и, предчувствуя недоброе, отправилась на север, а забравшись туда и занявшись внучками, и думать перестала о маме. Но у них же есть и отец, и мать, а у мамы, кроме меня, фактически ведь никого не было. В том, что не настояла, чтобы Юдины на кладбище открыли гроб и дали мне проститься с нею. Что не заявила на Юдиных в милицию, не отомстила за смерть мамы. А больше всего корила себя за то, что "уцепилась" за сад, что так жестоко с нею разговаривала, когда в мое присутствие Родион, назвавшись сыном, стал требовать, чтобы мама переоформила на него свой земельный участок. Я просто содрогалась от отвращения к себе, когда вспоминала, какие беспощадные слова я ей тогда сказала: "Если я тебе не дочь, то и ты мне не мать". И плакала каждый день, не зная, как искупить свою вину перед мамой.
Мне, наверное, нужно было, чтобы скорее утешиться, отдать старшей сестре свой сад на какой-то срок в аренду и не приезжать в Летний года два. Но я не могла так поступить. Меня тянуло к родным местам, и прежде всего — в родительский сад.
Мне здесь было не только грустно. Но порою и отрадно. Здесь каждый кустик, выращенный моими родителями, напоминал об ушедших из жизни близких: о маме, отце, о Милочке. Я все время думала о них и такое испытывала ощущение, точно они рядом со мной и, стоит лишь присмотреться, я увижу кого-то из них. Частенько, думая, что меня никто не слышит, разговаривала с ними.
Но меня слышали, конечно, когда я беседовала с невидимыми собеседниками. И стали мне соседи говорить:
— Молись, а то с ума сойдешь. Молись, и полегчает.
— Но как же я буду молиться? Я же в Бога не верю. Я же в школе работала. Я атеистка.
— Наплюй на это. Приди к Богу. Молись и поверишь.
Я так и стала делать. Что же мне еще оставалось? И то, что позднее произошло, было настоящим чудом. Прочитав, вы подумаете, что все это я сочинила. Нет, это не выдумка, а быль. И случилось это 28 июля, в день памяти отца.
У нас с Галиной было заведено поминать родителей и Милу на кладбище. В этот день мы должны были вдвоем отправиться туда, встретившись рано утром на трамвайной остановке.
В канун встречи ночевала я, как обычно, в своем домике. Разбудила меня в то утро моя хорошая знакомая, хозяйка одного из участков, расположенного поодаль от моего. Она позвала меня к себе, чтобы вместе позавтракать. Пробыла я у Тани (так зовут мою новую подругу, которой я обзавелась, занявшись садоводством) минут 15. иду назад. Сначала я шла по широкой улице, затем свернула на узкую тропинку. Смотрю: стоит, как бы поджидая меня, голубь. Щупленький такой голубочек, невзрачный. Стоит неподвижно и в упор смотрит на меня. Словно человек. А надо сказать, что голуби в нашем коллективном саду не водятся. Мое сердце забилось чаще. Я тотчас догадалась, что птица пойдет за мной, как только я ее миную. Знаете, как это бывает: встретишь на дороге незнакомого тебе человека, стоящего лицом к тебе, и сразу поймешь, что ждет он именно тебя и тут же последует за тобой с неизвестной пока тебе целью. Ты это почувствуешь всеми фибрами своей души и каждой клеточкой тела. И ужас охватывает тебя. Именно так было теперь со мной. По моим оголенным по локоть рукам побежали мурашки. Я испугалась. Ну какой вред может причинить человеку это мирное создание — голубь? Никакого вроде. Сознавая это, я все-таки струхнула. Правда, не свернула с пути. Прошла мимо голубя, оглянулась. Так и есть: он потихоньку следует за мной. Не издавая ни звука, ступает себе по тропинке, поросшей гусиной травой — спорышем. Убедившись, что не ошиблась в своем предположении, я еще сильнее встревожилась и бросилась бежать. Но лишь только я побежала, голубь взлетел, обогнав меня, вернулся и начал кружить над моей головой., опускаясь все ниже и ниже. Я была уже вне себя от страха. В руке я держала курточку. Подняв ее над головой и развернув, как зонт, я стала прикрывать ею лицо. Наконец добежала до своего участка. Ломая вишневые кусты, усыпанные ягодами, бросилась к домику. Преследователь мой, наткнувшись на эти кусты и на развесистые клены защитной полосы, отстал, как мне показалось и чего мне очень хотелось.
Дрожащими руками я открыла замок, заскочила в домик, захлопнув за собой дверь. Если бы в этот день не надо было мне никуда ехать, я бы, наверное, до вечера просидела в своей комнате, не высовываясь наружу. Настолько я была выбита из колеи случившимся. Но мне нужно было идти. Нужно было спешить. Меня ждали. И дело было задумано такое, что нельзя перенести на другое число. Кое-как преодолев страх, я, приоткрыв дверь, выглянула: стоит. Стоит как вкопанный, опять же не издает ни звука и пристально смотрит на меня, точь-в-точь как человек. И мне показалось: очень строго смотрит, даже сердито. Меня вдруг осенило: а что, если он голоден и просит, чтобы я его накормила? Заскочив снова в домик, я отломила от буханки хлеба, вынесла, покрошила, протянула ему на ладони. Он нехотя клюнул дважды. Тогда я, страшно суетясь, почерпнула капроновой крышкой воды из бака, поднесла незваному гостю своему. Он так же точно, безо всякого желания, клюнул два раза и отвернулся от питья, как и от еды. И не поесть и не попить, значит, явился он сюда ко мне. Но тогда зачем? Чего ему от меня надо? Я снова забежала в домик, чтобы собрать провизию, которую обещала сестре принести на кладбище. Затолкав в сумку продукты, выхожу из домика: голубя нет. Отстал от меня, отвязался, стало быть. Несказанно обрадовавшись этому, стараясь побыстрее выбраться на дорогу, ведущую к проходной, возле которой останавливается автобус, курсирующий между коллективными садами и городом, пересекла свою делянку по диагонали, пренебрегая тропинками. Бросилась к кустам, где была известная только мне и моим родственникам лазейка в зеленой изгороди. Пролезла сквозь нее: голубь тут как тут. Стоит и ждет меня, как будто заранее знал, в каком месте буду я выходить на дорогу. Как он мог это знать? Запаниковав, рванула я вперед. Он опять взлетел, но невысоко. Мчусь. Он летит. Я ускоряю темп, он тоже, продолжая кружить над моей головой, стараясь, как мне начало казаться, клюнуть меня в глаз.
