- Так вот: когда после несчастливой дуэли покойного виконта матушка приехала с нами в Лондон искать суда на всех вас (что до Мохэна, он мне заплатит своей кровью, это так же верно, как то, что меня зовут Фрэнсис, виконт Эсмонд), мы остановились в доме нашей кузины, миледи Мальборо, с которой прежде долгое время были в ссоре. Но в час несчастья она осталась верна родной крови, как и вдовствующая виконтесса, как и ты, Гарри. Итак, сэр, покуда матушка хлопотала перед покойным принцем Оранским, - ибо никогда я не назову его королем, - а вы пребывали в заключении, мы все жили в доме милорда Мальборо, который в то время находился с войском в Голландии и лишь приезжал ненадолго. И вот... но только, Гарри, ты верно никому не скажешь?
Гарри еще раз поклялся сохранить тайну.
- Ну вот, мы, видишь ли, превесело проводили там время; миледи Мальборо нас очень полюбила и пообещала сделать меня своим пажом, а для Трикс исхлопотала место фрейлины при дворе, и покуда матушка плакала, запершись у себя наверху, мы всячески веселились; и герцогиня постоянно целовала меня, и ее дочери тоже, а Блэндфорд по уши влюбился в Трикс, и она также к нему благоволила, и однажды он... он поцеловал ее в углу за дверью - да, поцеловал, - а герцогиня накрыла их и отпустила по такой пощечине обоим, и Трикс и Блэндфорду, что стоило посмотреть на это! А потом она сказала, чтоб мы тотчас же покинули ее дом, и обвинила матушку, будто все это было с ее ведома, но это неправда, она в ту пору и не думала ни о чем, кроме покойного отца. Тогда-то мы и уехали в Уолкот. Блэндфорда заперли в его комнате и не дали ему даже проститься с Беатрисой. Но я-то проник к нему. Я взобрался по водосточной трубе и заглянул в окно, перед которым он сидел и плакал.
"Маркиз, - говорю я, как только он отворил окно и помог мне влезть, вам знакома моя шпага", - потому что шпагу я захватил с собой.
"О виконт! - говорит он. - О мой дорогой Фрэнк! - И тут он бросился мне на шею и громко зарыдал. - Я так люблю госпожу Беатрису, что умру, если она не будет моей".
"Мой милый Блэндфорд, - говорю я, - вы еще слишком молоды, чтоб думать о женитьбе", - ему ведь было всего пятнадцать, а в эти годы жениться еще рано.
"Но я готов ждать хоть двадцать лет, если только она согласна, говорит он. - Я никогда, никогда, никогда не женюсь на другой. Даже на принцессе королевской крови не женюсь, сколько бы меня ни заставляли. Если только Беатриса захочет ждать, ее Блэндфорд клянется быть ей верным до гроба". И он мне дал расписку (только там были ошибки, потому что он написал: _"Я гатов подпесатъ своей кровью"_, - а ведь это не так пишется, правда, Гарри?) в том, что он обязуется не жениться ни на ком, кроме досточтимой госпожи Гертруды Беатрисы Эсмонд, единственной сестры его лучшего друга Фрэнсиса Джеймса, пятого виконта Эсмонда. Тогда я дал ему локон ее волос.
- Локон ее волос! - воскликнул Эсмонд.
- Да. Трикс подарила мне его в тот самый день, после стычки с герцогиней. Мне он был ни к чему; поэтому я отдал его Блэндфорду, и мы поцеловались на прощание и "сказали друг другу: "Прощай, брат мой". Потом я по той же трубе спустился на землю, а вечером мы уехали домой. И он теперь в Кембридже, в Королевском колледже, куда и я вскоре отправлюсь; и если он не сдержит своего обещания (он только одно письмо прислал мне за это время) ему знакома моя шпага, Гарри. А теперь отправимся на петушиный бой в Винчестер.
- Но только знаешь что, - со смехом добавил он, помолчав немного, едва ли Трикс станет очень убиваться из-за него. Помилуй господи! Стоит ей увидеть мужчину, как она уже готова строить глазки; всего лишь месяц назад молодой сэр Уилмот Кроули из Королевского Кроули и Энтони Хенли из Олресфорда обнажили из-за нее шпаги в Винчестерском собрании.
В эту ночь мистеру Гарри спалось далеко не так сладко и приятно, как в первые две ночи, проведенные им в Уолкоте. "Итак, эти ясные глаза уже сияли другому, - думал он, - а прелестные губки, или, по крайней мере, щечки, принялись уже за дело, для которого они предназначены природой. Еще и шестнадцати лет нет ей, а уже один юный джентльмен вздыхает над локоном ее волос, а два деревенских сквайра готовы перерезать друг другу глотки за честь протанцевать с нею. Не глупец ли я, что лелею в себе эту страсть, безрассудно раздувая огонь, который мне же опалит крылья? Крылья! Не лучше ли сказать - костыли? Пусть между нами всего восемь лет разницы, но по опыту жизни я на тридцать лет старше. Мне ли, с моим унылым лицом и неловкими манерами, питать надежду понравиться столь прекрасному созданию! Каковы бы ни были мои заслуги, какое бы я ни завоевал себе имя, она даже слушать меня не станет. Она будет маркизой, я же навсегда останусь безыменным, незаконнорожденным сиротой. О господин мой, господин мой! (И тут, томимый страстной тоской, он задумался о клятве, данной бедному лорду в его смертный час.) О моя госпожа, любимая и великодушная, оценишь ли ты когда-нибудь жертву, принесенную ради тебя бедным сиротою, которого ты любишь и который так любит тебя?"
Тут мучительное искушение овладело им. "Одно лишь мое слово, - думал Гарри, - одно лишь краткое признание, и все изменилось бы сразу; но нет, я поклялся у смертного ложа моего покровителя. Ради него и его близких, ради святой любви и радости прошлых дней я дал слово, и да поможет мне небо не нарушить его!"
На следующий день, хотя Эсмонд ничем не обнаруживал происходившего в нем и, даже напротив того, сидя с друзьями за утренней трапезой, старался быть более обыкновенного радостным и веселым, его дорогая госпожа, от светлого взора которой, казалось, не могло укрыться ни одно движение его души, заметила, что его гнетет какая-то тайная забота; ибо не раз, покуда длился завтрак, она тревожно взглядывала на него, и когда затем он поднялся к себе в комнату, она почти тотчас же последовала за ним и осторожно постучалась у его дверей.
Должно быть, ей все стало ясно, как только она переступила порог, ибо нашего молодого джентльмена она нашла укладывающим вещи, согласно принятому им накануне решению - ни дня не медля, бежать от соблазна.
Она плотно затворила за собой дверь и прислонилась к ней, очень бледная, со сложенными на груди руками, устремив взгляд на молодого человека, который стоял на коленях перед раскрытым дорожным мешком.
- Вы уже едете, так скоро?
Он поспешно поднялся с колен, покраснев, быть может, оттого, что его как бы застигли врасплох, взял прекрасную руку своей госпожи - ту, что была украшена обручальным кольцом, - и поцеловал ее.
- Так будет лучше, дорогая леди, - сказал он.
- Я еще за завтраком знала, что вы уедете. Я... я думала, вы еще поживете здесь. Что случилось? Отчего вы не хотите остаться с нами подольше? Что такое сказал вам Фрэнк? О чем вы так поздно разговаривали вчера вечером?
- Мне дан отпуск из Челси всего на три дня, - сказал Эсмонд, стараясь придать своему тону как можно более веселости. - Тетушка - она велит мне звать ее тетушкой - теперь вправе указывать мне; ей я обязан моим офицерским чином и моим расшитым кафтаном. Я теперь у нее в большой милости; завтра в Челси обедает новый мой начальник - генерал Лэмли, который назначил меня своим адъютантом, и я должен присутствовать на этом обеде. Взгляните, сударыня, вот письмо от вдовствующей виконтессы; я получил его со вчерашнею почтой, но не хотел говорить об этом, чтоб не нарушить веселья последней нашей встречи.
Миледи взглянула на письмо и отложила его с улыбкой, в которой была тень пренебрежения.
- Мне не для чего читать это письмо, - сказала она (что, впрочем, было весьма кстати, ибо в послании из Челси, написанном тем удивительным французским, языком, которым всегда пользовалась в своей переписке вдовствующая виконтесса, Эсмонду разрешалась гораздо более длительная отлучка, нежели он говорил. "Je vous donne,писала ее милость, - oui jour, pour vous fatigay parfaictement de vos parens fatigans" {Я даю вам восемь дней, чтобы вам успели окончательно прискучить ваши скучные родственники (искаж. франц.).}).
- Мне не для чего читать это письмо, - сказала она. - Что вам сказал вчера вечером Фрэнк?
- Не много такого, чего бы я не знал сам, - отвечал мистер Эсмонд. - Но я пораздумал над этим немногим, и вот мой вывод: я не имею права на имя, которое ношу, дорогая леди; только благодаря вашему великодушию я продолжаю называться этим именем. Если какой-нибудь час я помышлял о том, что, быть может, и вам приходило в голову...
- Да, Гарри, приходило, - сказала она. - Я думала об этом и продолжаю, - думать. Я охотнее назвала бы своим сыном вас, нежели самого высокородного принца в Европе, да, да, самого высокородного принца. Ибо кто еще столь добр и отважен и кто будет так любить ее, как любите вы? Но есть обстоятельства, о которых матери трудно говорить.
- Я знаю их, - с улыбкой прервал ее мистер Эсмонд. - Я знаю, что существует сэр Уилмот Кроули из Королевского Кроули и мистер Энтони Хенли из Олресфорда, и милорд маркиз Блэндфорд, которому, видимо, отдается предпочтение перед другими. Скоро вы попросите меня надеть шаферский бант и потанцевать на свадьбе ее милости маркизы.
