Итак, Мария, явившись с цветами (сама — прекраснейший цветок), принялась расставлять по вазам розы, турецкие гвоздики и прочее, украшая комнату со всем присущим ей уменьем. Она медлила в томном раздумье то над широкой чашей, то над кувшинчиком с драконом, тайком бросая робкие взгляды на юного кузена Генри, чей румянец пошел бы любой девушке, и вы могли бы предположить, что она замыслила дождаться ухода тетушки; однако баронесса и не думала подниматься с кресла: сжимая в руке палку с изогнутой черепаховой ручкой, она отдавала слугам властные распоряжения и строго выговаривала им Джону за заплатку на чулке, Тому за чересчур щедро насаленные букли, и так далее, и тому подобное, держа их в страхе и трепете. Еще одно отступление касательно судьбы бедных Джеймсов прошлого века: Джеймсы спали по двое в одной кровати, по четверо в одной комнате — чаще всего каморке в подвале — и мылись в деревянных лоханях, каких в нашем Лондоне уже не увидишь — разве что в казармах пешей гвардии ее величества.
Если Мария мечтала о разговоре наедине, ее нежному сердцу было суждено разочарование.
— Где ты думаешь обедать, Гарри? — спросила госпожа де Бернштейн. — Нам с племянницей Марией подадут в малую гостиную цыпленка, а тебе следует столоваться в лучшей ресторации. В "Белом Коне" обед подают в три, и через минуту-другую мы услышим тамошний колокол. И запомните, сударь, вам не следует бояться расходов — ведите себя, как сын принцессы Покахонтас. Твой багаж отправлен на квартиру, которую я сняла для тебя. Молодому человеку незачем проводить все свое время в обществе двух старух. Не так ли, Мария?
— Да, — ответила леди Мария, опуская кроткий взор, а в глазах баронессы вспыхнуло торжество. По-моему, последние пять-шесть дней дракон не щадил Андромеды, и если бы Персей отрубил его жестокую голову, это было бы извинительное драконоубийство. Но с ним не было ни меча, ни щита, и он лишь рассеянно следил, как лакеи в коричнево-голубых ливреях снуют по комнате, скрипя башмаками.
— Когда в Танбридж-Уэлз съезжается избранное общество, сюда перебираются хорошие лондонские портные и торговцы материями. Тебе следует побывать у них, мой милый, потому что твой костюм не слишком моден. Чуточку кружев...
— Я не могу снять траура, сударыня, — возразил молодой человек, поглядев на свой черный кафтан.
— Вздор, сударь! — вскричала старуха, оперлась на трость и, зашуршав юбками, поднялась с кресла. — Носите траур по своему брату хоть до скончания века, если вам нравится. Я не собираюсь вам мешать. Я хочу только, чтобы вы одевались и вели себя, как принято, и были бы достойны своего имени.
— Сударыня, — величественно ответил мистер Уорингтон. — Насколько мне известно, я его еще ничем не опозорил!
Почему старая дама вдруг умолкла и вздрогнула, словно ее ударили? Пусть прошлое хоронит своих мертвецов. У нее с Гарри случалось немало таких стычек, когда шпаги скрещивались, нанося и парируя молниеносные удары. И Гарри нравился ей ничуть не меньше оттого, что у него хватало смелости ей перечить.
— В том, что ты станешь носить рубашку из более тонкого полотна, право же, нет ничего позорного! — сказала она с принужденным смехом.
Гарри поклонился и покраснел. Рубашка эта была одним из тех скромных подарков, которые он получил от своих окхерстовских друзей. Ему почему-то было приятно носить ее и с бесконечной нежностью вспоминать этих новых его друзей, таких хороших, чистых сердцем, простых и добрых; пока рубашка была на нем, он чувствовал, что никакое зло не может его коснуться. Он сказал, что пойдет к себе на квартиру и вернется, надев самое тонкое свое белье.
— Возвращайтесь, возвращайтесь, сударь, — сказала госпожа Бернштейн. И если наши гости еще не прибудут, мы с Марией подыщем для вас кружева!
И баронесса отрядила одного из лакеев проводить молодого виргинца в его новое жилище.
Оказалось, что Гарри ждали там не только обширные и прекрасно убранные комнаты, но и грум, желавший поступить на службу к его милости, а также лакей — на случай, если он захочет нанять камердинера для мистера Гамбо. Не успел он пробыть у себя и нескольких минут, как к нему явились посланцы лондонского портного и сапожника с карточками и почтительными приветствиями от своих хозяев господ Ренье и Тулла. Гамбо уже приготовил самый лучший костюм из всего его скромного гардероба и самое топкое белье, каким только бережливая виргинская мать снабдила своего сына. Перед глазами Гарри встала картина родного дома среди зимних снегов, когда в камине трещали огромные поленья, а у огня тихо и чинно склонялись над шитьем его мать, миссис Маунтин и маленькая Фанни. И юноше впервые пришло в голову, что сшитая дома одежда может быть недостаточно щегольской, а белье из домашнего полотна недостаточно тонким. Неужели он может устыдиться того, что принадлежит ему, и того, что он привез из Каслвуда? Странно! Простодушные обитатели этого последнего были неизменно довольны и горды всем, что делалось, говорилось или изготовлялось в Каслвуде, и госпожа Эсмонд, отправляя сына в Англию, полагала, что он экипирован не хуже любого молодого вельможи. Конечно, его платье могло быть более модным, да и сшито получше, однако, когда молодой человек, завершив свой туалет, вышел из дома, он выглядел вполне сносно. Гамбо подозвал портшез и важно зашагал рядом: и так они добрались до ресторации, где Гарри намеревался пообедать.
Там он думал найти щеголя, с которым познакомился в этот день у тетушки, так как тот сообщил ему, что за табльдотом в "Белом Коне" собирается лучшее общество Танбриджа. Гарри поспешил назвать имя своего нового друга хозяину заведения, но хозяин и половые, улыбаясь и кланяясь, проводили его в залу, заверили его милость, что его милости не требуется никаких рекомендаций, кроме его собственной, помогли ему повесить плащ и шпагу на колышек, осведомились, желает ли он пить за обедом бургундское, понтак или шампанское, и подвели его к столу.
Хотя "Белый Конь" и был самой модной ресторацией городка, в этот день зала пустовала, и хозяин заведения мосье Барбо уведомил Гарри, что нынче на Саммер-Хилле устраивается большое празднество и почти все посетители вод отбыли туда. И правда, за столом, кроме Гарри, сидело лишь четверо джентльменов. Двое из них уже кончили обедать и допивали вино, а остальные двое — люди совсем молодые — только приступили к трапезе, и хозяин, проходя мимо, вероятно, шепнул им имя новоприбывшего гостя, так как они поглядели на Гарри с видимым интересом и слегка ему поклонились через стол, когда улыбающийся хозяин упорхнул, чтобы заняться обедом молодого виргинца.
Мистер Уорингтон поклонился в ответ на приветствие двух молодых людей, которые выразили свое удовольствие по поводу его приезда сюда и надежду, что Танбридж при ближайшем знакомстве ему понравится. Тут они усмехнулись и обменялись лукавыми взглядами, смысла которых Гарри не понял, как не понял и того, почему они многозначительно посмотрели на двух других посетителей, сидевших за вином.
Один из этих последних носил несколько потрепанный бархатный кафтан с пышными кружевами и вышивками, а необычайно длинная косица его парика была уложена в кошелек. Его собеседник, которого он пронзительным голосом называл "ваше сиятельство" и "милорд", был низенький сутулый человек с мохнатыми бровями и крючковатым носом. Милорд, продолжая попивать вино, едва поглядел на Гарри, а потом повернулся к своему сотрапезнику.
— Итак, вы знакомы с племянником старухи, с крезом, который только что приехал сюда?
— Тут тебе и конец, Джек! — заметил один молодой джентльмен другому.
— Да, я этого наречия так и не постиг, — согласился Джек. Дело в том, что те двое говорили по-французски.
— Без сомнения, любезнейший милорд, — ответил господин с длинной косицей.
— Вы показали редкостное проворство, любезный барон! Он ведь приехал не более двух часов назад. Слуги сказали мне об этом, только когда я сел обедать.
— Но я был знаком с ним прежде! Я часто видел его в Лондоне у баронессы и его кузена графа, — возразил барон.
Тут хозяин, сияя улыбками, подал Гарри благоухающий суп.
— Отведайте, сударь! Сварено по моему собственному рецепту, — сказал он и шепотом сообщил Гарри знаменитое имя вельможи, сидевшего напротив. Гарри поблагодарил мосье Барбо на его родном языке, после чего иностранец обернулся, послал Гарри самую любезную улыбку и объявил:
— Fous bossedez notre langue barfaidement, Monsieur {Вы прекрасно владеете нашим языком, мосье (франц. с немецким акцентом).}. Когда мистер Уорингтон был в Канаде, ему ни разу не доводилось слышать, чтобы французские слова произносились на такой лад. Он ответил иностранцу поклоном.
— Расскажите мне еще что-нибудь про этого креза, милейший барон, продолжал милорд, говоря со своим собеседником несколько сверху вниз и не обращая на Гарри ни малейшего внимания, что, пожалуй, сильно уязвило юношу.
