По неписаному правилу голубь принадлежал тому, кто его сманит. Но Хачик был старше нас на несколько лет и сильнее.
— Чко! Учитель! — закричал Погос, стараясь вырваться из рук Хачика.
Но, когда мы подоспели, Хачик уже выхватил голубя и убежал.
— Ах ты!.. — зло плюнул ему вслед Погос и нагнулся за камнем.
В ту же минуту чья-то рука поймала его за ворот.
— Ты что делаешь, балбес!..
Хачик унес голубя, а Погоса увел отец.
Но история с белым голубем на этом не закончилась.
Вечером мы собрались на церковном дворе обсудить происшествие.
— Чтобы такой дурак забрал у меня голубя! — чуть не плача от досады, ругался Погос.
Амо относился к происшедшему философски.
— Голубь что, — говорил он, — дело не в голубе, только вот получается, что раз ты сильный, так и гуляй как хочешь!
Ну и решили мы отомстить Хачику. Стали обдумывать, как бы это сделать.
Чко вспомнил о кувшинах, расставленных на крыше Хачикова дома, и его предложение показалось нам блестящим.
С утра мы засели на соседних крышах. Амо подал знак, и в злополучные кувшины полетели камни. Послышался короткий, сухой треск. Выскочивший из дома Двухэтажный Овак замахал руками, как крыльями ветряной мельницы:
— Вай, бессовестные, разбойники!..
Мы быстро посыпались с крыш. Но, когда я спрыгнул, кто-то крепко схватил меня за руку.
Хачик хорошенько избил меня, а отец, заняв у парона Рапаэла три рубля, уплатил стоимость разбитых кувшинов и коротко приказал:
— Чтоб я тебя больше не видел с этими паршивцами!
МОЯ МАЛЕНЬКАЯ УДАЧА, И СНОВА О ЗАГАДКЕ КАПИТАЛА
Понятно, что невозможно подчиниться воле отца. Он вскоре и сам это понял. Мне нужны были товарищи, а вокруг только эти ребята: сын керосинщика Погос, кривоносый Амо, Чко и несколько других. Тем более, что они (мне кажется, и отец так думал) были не такими уж плохими. И я, в который раз пообещав родителям больше не озорничать, вновь получил право играть с товарищами.
Не знаю, откуда сын керосинщика Погос раздобыл для меня пару голубей. Чтобы не оставаться в долгу, я, в свою очередь, подарил ему белый костяной свисток и занялся голубями.
На крыше Погос деятельно наставлял меня, восхищенно добавляя:
— Ах вы миленькие! Ты погляди только, как они кувыркаются!..
А отец расстроенно говорил матери:
— Ну вот, теперь мальчишку от птиц не оторвешь…
И действительно, я, позабыв обо всем, занимался только голубями и даже в школе думал только о них.
— Что это с тобой случилось? — удивлялась товарищ Амалия. — Ты стал рассеянным, невнимательным…
Через несколько дней выяснилось, что об этом она сообщила моим родителям. Потому-то все и случилось.
Как-то мне не спалось. Ночью, лежа в постели, я думал о своих голубях. Мои родители, сидя на тахте, о чем-то перешептывались в темноте, но я не слушал их, у меня были свои заботы: нужно было утром попросить у Погоса немного корма и еще почистить маленькую клетку.
Вдруг до моего слуха донесся сердитый голос отца:
— Завтра же прирежу, другого выхода нет.
— Жалко ведь ребенка, — шепотом ответила мать.
— Ну…
Мне все стало понятно, ужас объял меня. «Какой он злой! — со слезами на глазах подумал я и вдруг догадался: — Наверно, мой отец капитал!»
Долго лежал в постели, ожидая, когда заснут родители. Наконец они улеглись, потом я услышал храп отца и дыхание матери. Они спали.
Встал, кое-как оделся в темноте, и, немного погодя, сунув за пазуху своих голубей, я уже шагал к дому Чко.
Мне пришлось так долго мяукать под его окнами, что выскочила соседская невестка и сердито пробурчала:
— Брысь, брысь, проклятая кошка!..
Наконец скрипнула калитка, и в темноте мелькнула белая рубашка Чко.
— Чко?
— Вай, Учитель?..
— Иди ты к черту! — ответил я. — Чуть не умер тут, мяукая.
— Что случилось?
— А вот то, Чко-джан, — смягчился я, — что бери этих голубков, пусть твои будут, — и протянул ему голубей.
— Ну и хороший же ты парень, Учитель! — обрадованно сказал Чко, беря голубей.
Я грустно вздохнул и пошел обратно. Утром на все вопросы отца о голубях ответом моим было молчание.
КАРИНЭ
В четырнадцать лет она еще не умела ни читать, ни писать.
— Много будешь знать — скоро состаришься, — сказала жена парона Рапаэла, тикин Грануш, и на этом вопрос был исчерпан.
Внешне она была тихой и спокойной девушкой, день и ночь погруженной в заботы по дому Рапаэла. Казалось, Каринэ полностью согласилась с мнением «невестки-ханум» и перестала думать об учебе и о книгах. Голос ее мы слышали редко. Только по утрам, умывшись, она говорила соседям «доброе утро» и больше ни слова за день. Тикин Грануш не нравилось, когда, закончив работу, изредка по вечерам Каринэ выходила во двор, присаживалась на камень под тутовым деревом и молча слушала разговоры взрослых и чудесные сказки Мариам-баджи.
— Ишь, расселась! — злилась тикин Грануш.
Каринэ безмолвно уходила.
Беседа взрослых на минуту прекращалась, а Мариам-баджи то ли гневно, то ли горестно говорила:
— И что тебе нужно от нее?
У взрослых портилось настроение, разговор не клеился, и вскоре все расходились по домам.
Но Каринэ умела и улыбаться. Это случалось, конечно, лишь в отсутствие «невестки-ханум» и парона Рапаэла.
Чаще она улыбалась моей сестре Зарик, которая была моложе ее
