— Я, миледи? — изумился мистер Уорингтон.
— Да, вы, по его словам, дурно говорили обо мне, кузен, чего, надеюсь, вы не делали, и я от всего сердца молю бога, чтобы это было так, и я могла бы презреть все эти домыслы. При этом он еще волочился за мной так же, как и все остальные, к чему я уже привыкла, и, как знать, мог бы больше преуспеть в своем ухаживании (ибо я еще недостаточно была знакома с милордом и не успела оценить всех его несравненных достоинств в такой мере, в какой оценила их от всей полноты моего благодарного сердца теперь!), но, увы, я увидела, что Уильям отнюдь не храбрец, а ни один мужчина, лишенный отваги, не может рассчитывать на уважение Лидии, графини Каслвуд, значит, не мог рассчитывать на него и он! Он же сказал, что это вам не хватает храбрости, кузен, и очень рассердил меня, когда начал утверждать, что вы будто бы всегда дурно отзываетесь обо мне. Но я прощаю вас, Джордж, да, прощаю! И когда я скажу вам, что это он испугался — мерзкий трусишка! — и послал за констеблями, чтобы они помешали его поединку с вами, вы поймете, что я плевать хотела на такого, как он, — да, плевать я на него хотела! — И миледи презрительно щелкнула пальчиками. — Noblesse oblige {Благородное происхождение обязывает (франц.).}, говорю я, и если кто-нибудь из нашей семьи покажет себя трусом, значит, для меня он не стоит и понюшки табака вот так-то! Взгляните на наших предков, Джордж, — вон они развешаны по стенам! Разве все они, все Эсмонды, не сражались всегда за родину и за короля? И разве есть среди нас такой, который, когда пробьет час, не будет готов доказать, что он Эсмонд и дворянин? Если старший из моих сыновей струсит на поле боя, — "Милорд Эсмонд! — скажу я ему, ибо это второй титул нашего рода, — вы мне больше не сын!" И с этими словами неустрашимая крошка окинула взглядом портреты предков в изображении Лели и Неллера, украшавшие стены ее гостиной в Каслвуде.
Взяв в руки бразды правления, новая графиня принялась за дело с большим размахом и живо навела порядок в доме, на усадьбе и во всем имении. Можно только удивляться тому, как быстро овладела она искусством командовать: если какие-нибудь порядки, которым испокон века следовали все хозяйки крупных поместий, приходились ей не по душе, она тут же устанавливала свои собственные, объявляла их законом и заставляла им подчиняться. Мистеру Уорингтону довелось заметить, что во время богослужения графиня, будучи воспитана в диссидентской вере, допускала кое-какие промахи (не знала, к примеру, когда полагается оборачиваться лицом на восток, — обычай, насколько я понимаю, не принятый ни в одной протестантской церкви, кроме англиканской); однако в промежутке между двумя визитами Джорджа Уорингтона в Каслвуд миледи уже в совершенстве овладела всеми необходимыми познаниями в этой области и под руку с своим кузеном, в сопровождении двух лакеев, несших ее большой молитвенник, шествовала в церковь с таким набожным видом, что напоминала ту бесподобную старую ханжу с ее лакеем, которую мистер Хогарт изобразил в своей знаменитой картине "Утро". Всякий, поглядев на леди Лидию в эту минуту, мог бы подумать, что у нее всю жизнь был свой капеллан. Она покровительственно относилась не только к этому своему новому капеллану, но, как могло показаться, — даже и к богослужению, и к самой церкви, словно у себя на родине ей никогда не приходилось слушать бродячего проповедника в сарае. Она умела, что называется, поставить на место самые уважаемые семейства в графстве — почтенных сквайров с двадцатью поколениями баронетов в родословной, важных, суровых баронетов и их жен, приезжавших в Каслвуд, дабы почтить своим визитом новобрачных. Она раздобыла где-то старинную книгу по геральдике и весьма забавную незамужнюю старую леди из Уинтона, сведущую по части генеалогии и хорошего тона, и с ее помощью принялась постигать премудрости придворного этикета (в том виде, в каком старушка приобщилась к ним еще во времена королевы Анны), после чего названия всевозможных орденов, крестов, геральдических эмблем и девизов так и сыпались у нее с языка, если не всегда к месту, то всегда с поразительной непринужденностью и апломбом. В своей золоченой карете шестеркой она совершала большие путешествия в соседние города либо, возлежа в портшезе, наведывалась в деревню, где требовала почти королевских почестей от своих вассалов — арендаторов и прочих холопов. Она наставляла приходского священника по части богословия; управляющего имением учила вести хозяйство и объясняла изумленной экономке, как готовить соленья и копченья; она, несомненно, показала бы выписанному из Лондона верзиле-лакею, как нужно вскакивать на запятки, будь сама чуточку повыше ростом; она обучала арендаторских жен уходу за новорожденным задолго до того, как сама стала матерью; что же касается больных, то даже госпожа Эсмонд из Виргинии не могла бы с большей решительностью прописывать пилюли и микстуры, чем молодая супруга графа мисс Лидия. Вы помните сказку о рыбаке и джинне из "Тысячи и одной ночи"? Так же вот и тут можно было только удивляться, как столь могучий дух мог столь долго оставаться в закупоренном состоянии в таком миниатюрном сосуде, как тело миледи Каслвуд.
Когда мистер Уорингтон возвращался в Лондон после своего первого визита к новобрачным, миледи просила его передать от нее небольшие подарки ее юным, как она назвала их, друзьям с Дин-стрит (Тео была старше ее, а Этти почти одного с ней возраста). Одной из сестер была отправлена какая-то безделушка, а другой — книжка, и Джордж Уорингтон клялся потом, что Тео получила в подарок куклу, а Этти — букварь с фразами, состоящими только из односложных слов. К своему же деверю мистеру Уиллу миледи неизменно относилась с материнской строгостью и заботливостью, всегда соблюдая покровительственный тон в разговоре с ним или о нем, что от души забавляло Джорджа Уорингтона, но прискорбно удесятеряло привычное количество божбы и ругательств, изрыгаемых кузеном Уиллом.
Что касается старости, то леди Лидия не питала особого почтения к этому преходящему обстоятельству в жизни господ и дам, и как только акт о введении ее во владение имуществом был подписан, стала обращаться с почтенным Ван ден Босхом и его огромным напудренным париком с не меньшей бесцеремонностью, чем Дина со своим черным ухажером, чья курчавая голова и большие уши получали безжалостные подзатыльники и щипки за каждый проступок, — так, по крайней мере, описывала Дина поведение миледи мистеру Гамбо, а тот — своему хозяину. Весь дом пребывал в трепете перед миледи графиней — даже экономка, которой побаивался и сам милорд, и вдовствующая графиня; избалованные ливрейные лакеи, выписанные из Лондона и привыкшие выражать недовольство, если их отрывали от карт или мешали без конца тянуть пиво, теперь проворно принимались за дело по первому знаку хозяйки; даже старый Локвуд, более полувека прослуживший привратником, постарался сообразить, что к чему, когда миледи явилась к нему в привратницкую, распахнула окошко, обследовала его чулан и выставила за дверь его старых собак. Стащив шляпу со своей старой лысой головы, он бросил молящий взгляд на свою племянницу и почувствовал, как перед лицом ее сиятельства им овладевает смутный страх. Гамбо, одевая своего хозяина к обеду, вспомнил вдруг пророка Елисея (в это утро он как раз прослушал проповедь капеллана на эту тему): "…и всех этих мальчишек, что насмехались над ним и обзывали плешивым, — их за это медведи съели, и поделом им", изрек Гамбо. Но миледи выказала совсем иные чувства, разговаривая со своим кузеном о старом привратнике.
— Ах, будет вам! — сказала она, — глупый старик, выжил уже из ума, так же как его старые, грязные собаки! Они такие же дряхлые и такие же безобразные, как эти рыбы в пруду! — И она показала на двух чудовищно старых карпов, которые, по преданию, жили в каслвудском пруду несколько столетий и покрылись от старости довольно непривлекательными серыми пятнами, похожими на плесень. — Локвуду пора собирать свой скарб, его место — в работном доме, а в привратники я найму какого-нибудь рослого, красивого и проворного парня, который сделает честь нашей ливрее.
— Он был слугой у моего деда и сопровождал его на войну еще во времена королевы Анны, — заметил мистер Уорингтон, в ответ на что миледи нетерпеливо воскликнула:
— Ах, боже мой, королева Анна давно скончалась, и мы, надеюсь, не собираемся облачаться теперь но этому поводу в траур?
Вопрос о Локвуде подвергся обсуждению за обедом, когда миледи объявила о своем намерении уволить старика.
— Я слышал, — скромно проговорил мистер Ван ден Босх, — что здесь у вас, в Англии закон велит заботиться о старых слугах и вообще о всякого рода неимущих стариках. Право же, я бы очень хотел, чтобы у нас, в Америке, были созданы такие же приюты для престарелых и нам не приходилось бы тратиться на содержание старых рабочих.
