Телеграфист продолжал рыться в ящике. Через минуту ему это надоело, и он написал чернилами в углу конверта: «Марок по пять сентавов нет», а ниже поставил свою подпись и штамп почтового отделения.
После вечернего молебна падре Анхель увидел, что в чаше со святой водой плавает мертвый мышонок: Тринидад ставила мышеловки на самом краю купели. Падре схватил утопленника за хвост.
– Если произойдет несчастье, то повинна в нем будешь ты, – сказал он Тринидад, раскачивая мертвого мышонка перед ней. – Разве ты не знаешь, что верующие поят святой водой больных родственников, детей?
– Ну и к чему вы это мне говорите? – спросила она.
– Как к чему? – возмутился падре. – Да к тому, что больные будут пить святую воду с мышьяком! Это как пить дать.
Тринидад напомнила падре, что денег на мышьяк он ей еще не давал.
– А этот издох от гипса, – показала она на мышонка.
И объяснила, что насыпала по углам церкви гипса; мышь поела его и, мучимая невыносимой жаждой, пошла пить. От воды гипс разбух и затвердел у нее в желудке.
– Что уж ни говори, – сказал падре, – а лучше зайди ко мне и возьми денег на мышьяк. Я не хочу больше находить в святой воде мышиные трупы.
Дома его встретила депутация дам-католичек, возглавляемая Ребеккой Асис. Падре дал Тринидад денег на мышьяк, извинился, что в комнате очень душно, а потом сел за свой рабочий стол, лицом к хранившим молчание дамам.
– К вашим услугам, уважаемые сеньоры.
Дамы переглянулись. Ребекка Асис раскрыла веер с нарисованным на нем японским пейзажем и без церемоний сказала:
– Мы по поводу пасквилей, падре.
Чересчур интонированным голосом, будто рассказывая детскую сказку, она описала царившую в городке панику. Ребекка Асис заявила, что смерть Пастора следует рассматривать как «дело сугубо частное», но уважаемые семейства городка считают, что нельзя игнорировать клеветнические листки.
Опираясь на ручку зонтика, Адальхиса Монтойя, самая старшая из трех, высказалась еще ясней:
– Мы, общество католичек, решили в этом вопросе взять дело в свои руки.
Священник задумался. Ребекка Асис глубоко вздохнула, и падре спросил себя, почему от этой женщины исходит такой знойный, жаркий запах. С ослепительно белой кожей, она была великолепна в своем расцвете.
Падре заговорил, глядя в пространство:
– Мое мнение, что мы не должны обращать внимания на глас, сеющий смуту. Мы должны быть выше грязных сплетен и следовать только Нагорной проповеди.
Адальгиса Монтойя выразила одобрение, две другие дамы не согласились – они считают, «что постигшее городок зло может в конце концов кончиться трагедией».
В этот момент кашлянул громкоговоритель кинотеатра. Падре Анхель хлопнул себя по лбу.
– Прошу прощения, – сказал он и начал искать в ящике стола присланный список католической цензуры.
– Какая там нынче картина?
– «Пираты космоса», – ответила Ребекка Асис. – Там о войне.
Священник принялся искать по алфавиту, бормоча себе под нос обрывки названий и водя пальцем по длинному разграфленному списку. Перевернув страницу, прочитал:
– «Пираты космоса»!
Пальцем он отыскивал моральную классификацию фильма, и тут вместо ожидаемой пластинки раздался голос владельца кинотеатра, объявивший, что ввиду плохой погоды сеанс отменяется. Одна из женщин объяснила: владелец кинотеатра решил отменить сеанс – зрители требовали, чтобы в случае если до перерыва идет дождь, им вернули деньги за билеты.
– Очень жаль, – сказал падре Анхель, – как раз эту картину дозволяется смотреть всем.
Он бережно закрыл брошюру и продолжал:
– Много раз я говорил публично: жители нашего городка – люди набожные. Девятнадцать лет назад, когда мне вверили этот приход, одиннадцать пар из самых почтенных семейств открыто сожительствовали вне освященного церковью брака. Сейчас осталась одна пара, и то, я надеюсь, вне церкви она будет сожительствовать недолго.
– Если бы дело было только в нас, – сказала Ребекка Асис, – а то ведь эти простолюдины…
– Оснований для беспокойства нет, – продолжал падре, не обращая внимания на реплику. – Только подумайте, как изменился наш городок! В ту давнюю пору заезжая русская танцовщица устроила на арене для петушиных боев представление для мужчин, а под конец – распродажу с аукциона всего, что на ней было, до нижнего белья, до трусов.
– Это чистейшая правда, – вставила Адальгиса Монтойя.
Рассказы об этом скандальном происшествии передавались из уст в уста. Когда на танцовщице ничего не осталось, похотливый старикашка из задних рядов с криком поднялся на верхнюю ступеньку амфитеатра и пустил струю мочи на зрителей, и все остальные мужчины, следуя его примеру, тоже начали с безумными воплями, визгами и рычанием писать друг на друга.
– Ныне, – продолжал падре, – доказано, что жители нашего городка – самые богобоязненные люди во всей апостолической префектуре.
Пастор увлекся проповедью, оседлал любимого конька. Стал приводить примеры своей трудной борьбы со слабостями и пороками рода людского, и в конце концов дамы-католички, изнемогшие от жары, совсем перестали его слушать. Ребекка Асис снова развернула веер, и только теперь падре Анхель обнаружил источник ее сногсшибательного благоухания. В сонном оцепенении гостиной запах сандалового дерева обрел вес и плоть. Падре достал из рукава платок и прикрыл им нос, боясь чихнуть.
– И в то же время, – продолжал он, – наш храм в апостолической префектуре самый запущенный и бедный. Колокола треснули, и церковь полна мышей, потому что всю свою жизнь я посвящаю насаждению морали и добрых нравов.
Он расстегнул воротник.
– Заботы материальные по силам любому юноше, – сказал он, поднимаясь со своего места. – Но для духовного совершенствования, для утверждения нравственности нужны многолетний опыт и неустанные труды.
Ребекка Асис подняла холеную, почти прозрачную руку; обручальное кольцо закрывал перстень с изумрудами.
– Именно поэтому мы и подумали, – заговорила она, – что эти грязные пасквили могут свести на нет ваши молитвенные усилия.
Единственная из трех дам, пребывавшая до этого в молчании, воспользовалась наступившей паузой, чтобы тоже вставить несколько слов.
– Кроме того, мы, женщины-католички, считаем, – сказала она, – что сейчас, когда страна оправляется от потрясений, это постигшее нас зло может оказаться тормозом на пути прогресса.
Падре Анхель отыскал в шкафу веер и принялся церемонно им обмахиваться.
– Не следует путать Божий дар с яичницей, – сказал он. – Мы пережили политический кризис, но семейные устои остались незыблемы.
Он горделиво остановился перед женщинами.
– Через несколько лет я поеду к апостолическому префекту и скажу ему: «Смотрите: я оставляю вам образцовый городок. Теперь вам нужно только послать туда энергичного молодого священника – такого, который построил бы там лучшую в префектуре церковь». – И, чуть заметно поклонившись, воскликнул: – Тогда я смогу спокойно отойти в лучший мир в доме моих предков!
Дамы запротестовали. Общее мнение выразила Адальхиса Монтойя:
– Вы должны считать наш городок своей родиной, падре. И мы хотим, чтобы вы оставались с нами до вашего последнего часа.
– Если речь идет о строительстве новой церкви, – перебила ее Ребекка Асис, – мы можем начать сбор средств хоть завтра.
– Всему свой час, – сказал падре.
И добавил совсем другим тоном:
– Видит Бог, я не хотел бы состариться на глазах у прихода. Молюсь, чтобы со мною не произошло то, что случилось со смиренным Антонио Исабелем, настоятелем церкви Святого причастия и алтаря Кастанеды и Монтеро. Он сообщил епископу, что в его приходе идет дождь из мертвых птиц. Ревизор, посланный епископом, обнаружил священника на площади городка – он играл с детьми в полицейских и воров.
Правоверные католички пришли в изумление.
– О ком вы ведете речь?
– О святом отце, занявшем мое место в Макондо, – ответил падре Анхель. – Ему было сто лет.
Свирепость сезона ливней можно было ожидать уже, судя по последним дням сентября, а к концу этой недели он показал себя во всей беспощадности. Все воскресенье алькальд провел в гамаке, горстями принимая обезболивающее, а в это время река вышла из берегов и заливала нижние улицы.
Ранним утром в понедельник впервые ненадолго перестал лить дождь, городку потребовалось несколько часов, чтобы очнуться и поверить в это. Лишь бильярдная и парикмахерская открылись рано, а большинство домов было закрыто аж до одиннадцати. Сеньора Кармайкла ошеломило зрелище этого утра – возбужденные толпы простолюдинов выдергивали из грунта угловые столбы и переносили свои лачуги целиком – прямо с пальмовыми крышами и стенами из бамбука и глины повыше, дальше от реки.
С раскрытым над головой зонтом сеньор Кармайкл наблюдал из-под навеса парикмахерской за этой нелегкой эвакуацией, как вдруг голос парикмахера прервал его созерцание.
