Но вот священник с отцом взглянули на детей. Священник засмеялся и сказал мальчику, чтобы тот шел к себе в школу;
Лавранс же нахмурился и взял Кристин за руку.
В церкви стало теперь уже светлее, Кристин сонно повисла на руке у отца, пока тот ходил со священником под бревенчатым сооружением и беседовал о строительных работах епископа Ингьялда.
Они медленно прошли через всю церковь и вышли наконец в преддверие храма. Каменная лестница вела оттуда в западную башню. Кристин устало плелась вверх по ступенькам. Священник открыл дверь в красивую исповедальню, но тут отец сказал Кристин, чтобы та посидела на лестнице и подождала его здесь, пока он будет исповедоваться; а потом она тоже может войти и приложиться к ковчежцу святого Томаса.
В это время из исповедальни вышел монах в пепельно-бурой рясе. Он остановился на мгновение, улыбнулся ребенку и вытащил из стенной ниши несколько мешков и дерюжек, которые были запиханы туда. Он разостлал их на площадке лестницы.
- Садись-ка сюда, тогда ты не так озябнешь, - сказал он и начал спускаться по лестнице, ступая босыми ногами.
Кристин спала, когда господин Мартейн, - так звали священника, - вышел из двери и тронул девочку за плечо. Снизу, из церкви, доносилось дивное пение, а в исповедальне горели свечи на алтаре. Священник знаком показал Кристин, чтобы она стала на колени рядом с отцом, и снял с алтаря стоявший там золотой ковчежец. Он шепнул Кристин, что в нем находится кусок окровавленной одежды святого Томаса из Кантерборга[Имеется в виду Томас Бекет из Кентербери (1118-1170), английский политический и церковный деятель.], и указал ей на изображение святого, чтобы Кристин приложилась к его стопам.
Когда они спустились вниз, из церкви неслись потоки дивных звуков. Господин Мартейн сказал, что это упражняется органист, а мальчики-школяры поют, но им некогда было слушать, так как отец был голоден - он постился до исповеди. Нужно было пройти в странноприимный дом каноников и там поесть.
Утреннее солнце золотило крутые берега на той стороне большого озера Мьёсен, и увядшая листва деревьев казалась золотой пылью среди темно-синего хвойного бора. По озеру шли волны, на их пенистых гребнях плясали барашки. Дул холодный и свежий ветер, и пестрые осенние листья осыпались с деревьев на покрытую инеем покатую землю.
Между усадьбой епископа и домом братьев Святого креста они повстречались с несколькими всадниками. Лавранс посторонился и сделал поклон, прижав руку к груди и чуть ли не подметая шляпой дорогу; Кристин поняла, что господин в меховом плаще, должно быть, сам епископ, и потому почтительно присела почти до самой земли.
Епископ остановил копя и ответил на приветствие; он поманил к себе Лавранса и некоторое время говорил с ним. Вскоре Лавранс вернулся к священнику и дочери и сказал:
- Я приглашен отобедать к епископу. Как вы думаете, отец Мартейн, не сможет ли кто-нибудь из работников братства проводить мою девочку домой к Фартейну-башмачнику и сказать моим людям, чтобы Халвдан приехал сюда за мной с Гюльдсвейном перед вечерней?
Священник ответил, что это можно устроить. Но тут выступил вперед тот босоногий монах, что говорил с Кристин на лестнице в башне, и, поклонившись, сказал:
- У нас в странноприимном доме живет один человек, у которого все равно есть дело к башмачнику, и он может передать твой приказ, Лавранс, сын Бьёргюльфа; а твоя дочка может или пойти с ним вместе, или же остаться в монастыре, пока ты не поедешь домой. Я позабочусь о том, чтобы ее покормили. Лавранс поблагодарил, но сказал:
- Мне совестно, что вам, брат Эдвин, придется принять столько беспокойства из-за ребенка...
- Брат Эдвин тащит к себе всех детей, каких только может поймать, сказал отец Мартейн смеясь. - По крайней мере у него бывают слушатели, когда он проповедует...
- Конечно, я не осмеливаюсь предлагать в Хамаре таким ученым мужам, как вы, слушать мои проповеди, - сказал монах, добродушно улыбаясь, - я гожусь только на то, чтобы проповедовать детям и крестьянам, но ведь никто не станет завязывать морду волу, который работает на гумне!
Кристин умоляюще взглянула на отца; ей самой больше всего хотелось пойти с братом Эдвином. Тогда Лавранс поблагодарил монаха, а сам вместе со священником отправился вслед за свитой епископа. Кристин же вложила свою руку в руку монаха и пошла с ним вниз к монастырю. Это были деревянные дома со светлой каменной церковью у самого озера.
Брат Эдвин слегка пожал девочке руку, и они, взглянув друг на друга, не могли не засмеяться. Монах был высок, худ и очень сутулился; девочка невольно подумала, что голова у него как у старого журавля, такая она была маленькая, с узкой, блестящей и гладкой макушкой, окаймленной растрепанным белым венком волос, и сидела она на длинной, тонкой и морщинистой шее. Нос у него был большой и заостренный, словно клюв. Но было что-то такое, отчего девочка чувствовала себя весело и радостно, лишь только она взглядывала на длинное, узкое и изрытое глубокими морщинами лицо монаха. Старые водянисто-голубые глаза были красны по краям, а веки коричневаты и тонки, как перепонка; тысячи морщинок разбегались лучами от глаз, увядшие теки были покрыты сетью красноватых вен и изборождены морщинами, которые сбегали вниз, к маленькому рту с тонкими губами, - но казалось, что брат Эдвин стал таким сморщенным только оттого, что улыбался людям. Кристин подумала, что она еще никогда в жизни не встречала такого веселого и ласкового человека, как этот монах; словно он ноет в себе какую-то светлую и тайную радость, и о ней-то девочке и хотелось узнать, когда отец Эдвин начинал говорить.
Они прошли вдоль изгороди к яблоневому саду, где на деревьях еще висели редкие желтые и красные плоды. Два брата-проповедника в черных с белым рясах сгребали в саду увядшие стебли бобов.
Монастырь немногим отличался от любого крестьянского двора, и странноприимный дом, куда монах ввел Кристин, тоже скорее походил на бедную избу крестьянина, но только здесь бы то много мест для спанья. На одной из кроватей лежал старый мужчина, а у очага сидела женщина и пеленала грудного младенца; двое детей побольше, мальчик и девочка, стояли около нее.
Оба они, и мужчина и женщина, стали жаловаться, что им еще не давали обедать.
- Никто и не пошевельнется, чтобы принести нам пищу второй раз, выходит, мы должны голодать, пока ты, брат Эдвин, рыскаешь по городу!
- Не сердись, Стейнюльв, - сказал монах. - Подойди-ка, Кристин, и поздоровайся; посмотрите, какая нарядная, красивая девочка проведет здесь сегодняшний день и будет есть с нами.
Он рассказал, что Стейнюльв заболел по дороге домой с ярмарки и ему позволили лежать в монастырском доме; при больнице жила одна из его родственниц, но она была такая злая, что он не хотел из-за нее лежать там.
- Но я примечаю, что им скоро надоест держать меня здесь, - сказал крестьянин. - Когда ты уедешь отсюда, брат Эдвин, то тут ни у кого не найдется досуга, чтобы ухаживать за мною, и тогда меня опять отошлют, наверное, в больницу.
- Ну, ты поправишься гораздо раньше, чем я окончу свою работу в церкви, - сказал брат Эдвин. - А потом приедет твой сын и заберет тебя... Он взял с очага котелок с горячей водой и дал Кристин подержать его, пока сам возился со Стейнюльвом. И старик пришел в несколько лучшее расположение духа, а тут как раз вошел монах и принес постояльцам пищу и питье.
Брат Эдвин прочел молитву перед едой и уселся на край кровати Стейнюльва, чтобы помочь ему есть. А Кристин села около женщины и стала кормить ее мальчика, потому что он был такой маленький, что не мог как следует дотянуться до миски с кашей, а когда окунал ложку в чашку с пивом, то проливал все на себя. Женщина была из Хаделанда и приехала сюда с мужем и детьми, чтобы навестить своего брата, монаха в здешнем монастыре. Но того не было в городе, так как он пошел на сборы по соседним приходам, и она очень сетовала, что им приходится жить здесь и терять даром время.
Брат Эдвин ласково заговорил с женщиной; ей не следовало бы говорить, что она теряет время, живя здесь, в епископском Хамаре. Ведь сколько славных церквей тут, и монахи и каноники служат мессы и поют молитвы день и ночь напролет, - да и сам город такой красивый, красивее Осло, хотя он и несколько меньше; но зато здесь почти у каждого дома сад.
- Ты бы видела, как тут было красиво, когда я приехал сюда весной; весь город был белым от цветов! А потом, когда распустился шиповник...
- Ах, какое мне дело до всего этого теперь! - сказала женщина сердито. - Да к тому же здесь больше святых мест, чем святости, думается мне...
Монах тихонько засмеялся и покачал головой. Потом порылся у себя на кровати и вытащил целую кучу яблок и груш, которые и разделил между детьми. Кристин еще никогда не ела таких вкусных плодов. Сок сбегал у нее из уголков рта каждый раз, когда она откусывала кусочек.
