Воскресенье 7 -- В Гурзуфском парке сидит Ленин. Наконец его мечта о сияющих горизонтах сбылась. Девушки фотографируются, сидя у него на коленях. Потом фланируют по аллеям парка, грызут початки кукурузы и семечки подсолнуха. Этим товаром торгуют бабы, расположившиеся вдоль набережной.
Среда 10 -- Большой круглый стол в зале на первом этаже Ливадийского дворца. В 1943 году за ним собрались Сталин, Рузвельт и Черчилль, обеспечивая послевоенное европейское урегулирование. Большой круглый стол вызвал у меня прилив нежности. Этажом выше выставлена фотография: все тот же стол и вокруг него семья Николая II за праздничным обедом. Отдыхая в Крыму, царская семья неизменно собиралась за этим столом.
Понедельник 15 -- Снова в Москве. Как приятно войти в двухкомнатную квартирку рядом с Мосфильмом -- будто бредешь с караваном по Великому шелковому пути. Такое впечатление создают развешенные по стенам и лежащие на полу восточные узорчатые ковры. В Москве стоит страшный зной. В воскресенье просторные улицы города обезлюдели. Они желают заключить тебя в свои жаркие объятия. Но на этих магистралях чувствуешь себя, как на раскаленной сковородке. Предпочитаю не выходить из дома. Сегодня утром передвигал пустую бутылку. Меня заинтересовало ее странное свечение. Даже, когда она в самом темном углу, в ней собирается свет. И на книжной полке среди книг она бросает отблеск на корешок томика стихотворений Пушкина. А ведь он притаился на самой верхней полке. Свечение угасает только возле входной двери.
Суббота 20 -- В Монтефельтро тоже жарко. Деревья с поникшей листвой, похожей на уши виноватой охотничьей собаки. Монтироне -- средневековый городок. Обезлюдел по причине жары и праздника в честь местного патрона. Священник проповедует в церкви. Его голос доносится из-за закрытой двери и катится по брусчатке вместе с пустой пластиковой бутылкой. Открываю дверь церкви. Падре умолкает -- он обескуражен моим появлением в совершенно пустой церкви.
Сократ -- это ночь,
освещенная светляками.
Понедельник 22 -- Побывали за Презальским мостом. Ходили пешком до немецкого блиндажа, сооруженного в долине в 1944 году. На вершине холма сопровождавший нас старик указал на огромную скалу в Виамаджо: В одну из августовских ночей луна становится точно напротив скалы. Отражение луны заливает светом всю долину. Мы зовем это сияние Лунным заревом.
Вечером, перед сном выхожу на террасу, сажусь на скамейку, вглядываюсь в даль. Жду -- друга, родню, телеграмму, звонка. В глубине долины с камня на камень бежит река, мечтает поговорить по душам.
Четверг 25 -- В 10 километрах от Тюбингена. С удивлением гляжу на городишко при монастыре Бабенхаузен. Сквозь посеребренные облака солнце сыплет грибной дождик на остроконечные крыши. Все это словно воспоминание о сказочной Грузии и лучезарных глазах Параджанова, неспешно вышагивающего в ночных туфлях по мостовой. В монастыре листва столетней липы шевелится, как живая, под тяжестью изголодавшихся пчел.
Воскресенье 28 -- В дверь постучал нищий. Или мне показалось? Пропыленная одежда. Латанная переметная сума. Стоптанные веревочные сандалии на ногах. Взгляд мудрый. В фигуре что-то религиозное. Дервиш? Расстелил коврик на террасе и достал из сумки сморщенные лимоны. Попросил приготовить лимонада. Усаживается на потрепанный коврик и произносит длинную речь на языке, который непостижимым образом я понимаю: Не задавая пустых вопросов, мы не получаем бесполезных ответов. Надо говорить, не ставя вопросов. Пусть слова слетают с уст только для того, чтобы произвести звук. Главное -наполнить воздух музыкой дыхания. Неправда, будто смысл слова только в обозначаемом. Слово -- всего лишь звучание инструмента, которым является человек. Важно лишить слова всякого значения и вслушиваться в слетающие с губ созвучия. Беспорядочные передвижения, странствования, суетливые жесты рук -- вот что творит бесполезность жизни. Увы, мысль порождает движение. Но следовало бы спросить себя -- куда мы идем? Лучше оставаться на месте -пусть мир движется сам по себе -- яблоко катится по земле и прыгает по ступеням лестницы. Пусть все порождается ветром или перепадом температур. Окончательная цель есть внутренняя неподвижность. С этими словами странник поднялся с земли, положил свой ветхий коврик в суму и исчез. Неожиданно он вернулся, будто что-то забыл: Надо попрощаться с самим собой -- объяснил он и глянул туда, где только что лежал коврик.
Понедельник 29 -- С одним ученым-агрономом побывали в буковой роще -1.200 метров над уровнем моря. Если потепление продлится, то буковая роща на Монтефельтро исчезнет. Бук не сможет взобраться выше -- за облака. Ему не по нраву холодный климат. Я узнал, что на протяжении столетий деревья не раз меняли место жительства. Одни в поисках прохлады. Другие -- тепла. Нередко люди следовали за деревьями.
Я обитаю во впадине света, как мушка в глубине соцветия. Пытаюсь выбраться из травы забвения.
Слежу глазами за облачной плащаницей. Вода моей жизни в Мареккье -- она повелевает сводом небес, уносит в море бренный прах, струится сквозь пальцы, плещется в неводе рыбой, колеблется подвенечной вуалью, сквозь нее проступают черты моего лица.
Среда 31 -- Средоточие моей жизни и вся ее отрада -- минутные прогулки в долине в обществе Джанни. Мы ходим по заброшенным городкам, собираем невнятные звуки -- промозглый скрип гнилушек, скрежет заржавелой жести, журчание умирающего ручья. В общем -- звуки истории. Она запечатлена в недвижном воздухе и в легком колебании былинки всякий раз, когда с нее осыпается иней. В переплетении этих созвучий спряталось мое детство. Но все тише его звучание. Нынешний слух способен различать разве что грохот взрывов и рев современной жизни. Пройдя щебенчатой дорогой вдоль кладбища Таламелло, я попал в рощу вековых каштанов. Свет золотистой кроны и опавших на землю листьев перенес меня в заколдованный лес. Чудилось, что я уже побывал здесь -- много лет назад. Припомнил, что когда-то давно спрятал оловянную пуговицу в старом дупле. Осмотрел стволы и даже раз-другой ковырнул гвоздем в самых глубоких трещинах. На самом дне запечатанного глиной дупла отыскал форменную пуговицу старинного образца. Мгновение -- и я австрияк. Площадь в Пеннабилли. Поход на Сан-Марино, где скрывается Гарибальди. В ушах зазвенело имя -- Альберт!
АВГУСТ
Море, отраженное в глазах
Семья уже перестала быть пожизненным убежищем. Все чаще мы вынуждены мириться с изменой и разрывом отношений. Нет больше скреп, сдерживающих желание и помогающих бороться с ним. Все, созданное вдвоем или несколькими людьми, рассыпается в прах. Поэтому нужно стать стойким и найти в себе внутренние силы, лишь это спасет во всемирном кораблекрушении.
На берегу Мареккьи есть место, где пальцами можно коснуться волны. Вечером, брызнул водой на камень и увидел седую прядь.
Понедельник 5 -- Гроза. 6 утра. Еще в постели услышали жалобное мяуканье. Лора накинула плащ, бросилась прятать котят под черепичный навес. Свет отключили. Пришлось зажечь свечу. Сижу со свечей в руке. Лора возвращается -- за ней котята. Насквозь мокрые. Остановились. Смотрят на меня. Пламя свечи дрожит в их зрачках.
Среда 7 -- Пелена тумана скрывает солнце. Воздух перегрет. Видимость плохая. Идти тяжело. Передо мной горы. Они окутаны светоносной пылью. Только в вершину Фумайоло вонзилась солнечная стрела. Через два-три дня вокруг меня вырастает гора газет. Выбьешься из сил, пока разорвешь их в клочья. Зимой проще -- в камине газеты сгорают без следа. Винные ягоды налились соком, но еще не созрели. Мушмула ждет ноября. Рябина, которую Джанни показывал в долине, оказалась бесплодной. Ночью в Сан-Марино прошел дождь. У нас ни капли. Небо ясное. От жары с кончиков пальцев струится пот. Припомнил старую грузинскую кинохронику о том, как в горах кончилась соль и животные лижут потных мужчин и землю, пропитанную мочой.
Четверг 15 -- Несколько дней подряд пытаюсь запечатлеть остатки древних фресок. Они стремительно исчезают со стен сельских часовен. Их пыльные двери давно закрыты на засов. Со всех сторон часовни взяты в кольцо большими крестьянскими домами. Фотографирую в основном лики крылатых ангелов. Мокрая штукатурка впитывает краски. Вчера вечером почудилось, будто я снова в Самарканде. Вспомнил сочную белую мякоть дыни. Сижу на покосившейся терраске в голубой чайхане. Она держится над гладью пруда на сваях. Мы с Антониони несемся на мотоцикле с коляской к Аму-Дарье. Путешествие на барже длится долго: кругом отмели, обозначенные вешками в илистом дне. Мы придерживаемся извилистого маршрута. Наши места на верхней палубе. Сидим на длинной поперечной балке. На палубе толпятся пассажиры: в основном дети и женщины. В ушах у девочек вспыхивают искорки позолоченных сережек. Грызем семечки. Сегодня я побывал в городе под названием Аквавива -- Живая Вода. Вошел в лабиринт узких средневековых улочек. По обе стороны остовы зданий. Плотно прижимаются друг к другу. Не продохнуть. Плечами касаешься стен. Внутренние перегородки делят прямоугольник дома на пять пустотелых клеток. Анфилада дверных проемов упирается в брандмауэр. Будто попал внутрь подзорной трубы. Над головой ветви столетних дубов. Резная листва отбрасывает колеблющуюся рябь на стены и фундамент забытого мира. Оказывается -- меня не боятся птицы. Главное не совершать резких движений. Неожиданно по стене метнулась большая тень. Успел заметить пушистый хвост какого-то зверька. Убегая, он пальнул в меня вонючим выхлопом. Все как будто по-прежнему на том же месте -- стены, балки, небо. Пропала память. Улетучилась, как город, в котором я гость. Наслаждаюсь тишиной -- отсутствием мыслей. Покой, какого прежде не доводилось испытывать. Внезапно возникает гул прибоя. Шум переходит в басистый рев грибовидного облака, заряженного плотной пылью. Зародившись в недрах земли, облако ширится, поднимается вверх и вздымает порыв ветра столь мощный, что от него разламываются деревья и обваливаются дома. Морские воды и реки затопляют долины. Как хорошо, что иногда можно побыть в тишине забытого городка. Но краток миг передышки. Память воспроизводит перед глазами пустоту. Леса и города под водой. Приходят на ум слова из книги, повествующей о потопе. Уже несколько дней размышляю над ними. Я не в силах выскользнуть из круга, очерченного знамением катастрофы. Единственный способ умерить боль -- вернуться домой, записать мелькнувшую в голове догадку.
