- Кстати, поздравляю тебя, старина, - сказал Хэлидом, когда они ехали в театр: он никогда не поздравлял с вульгарной торопливостью, она не была ему свойственна. - Деннанты - очень приятные люди.
Шелтону показалось, что к его выбору приложили печать.
- Где вы намерены поселиться? Вам следовало бы обосноваться в городе и жить где-нибудь поблизости от нас. Тут можно купить великолепнейший особняк. Вообще район тут великолепный. Ты бросил адвокатуру? Но ведь что-то нужно же делать. Безделье погубит тебя. Вот что, Грач: ты должен выставить свою кандидатуру в совет графства.
Шелтон ничего не успел ответить, так как в эту минуту они подъехали к театру и с великим трудом пробрались к своим местам в партере. До начала спектакля еще оставалось время, и Шелтон успел оглядеть своих соседей. Рядом с ним оказалась дама, с отменной щедростью выставлявшая напоказ полные, пышущие здоровьем плечи; дальше сидел ее муж - краснощекий, лысый, с обвисшими бурыми усами, а за ним - двое мужчин, которых Шелтон знал по Итону. Один из них был темноволосый, с гладко выбритым обветренным лицом; маленький рот с выпирающей вперед верхней губой и настороженные глаза, прикрытые тяжелыми веками, придавали его лицу решительное и насмешливое выражение. Все в нем, казалось, говорило: "Эге, дружище, я держу тебя за хвост!" - как если бы он всю жизнь только и делал, что охотился на лисиц. Рачьи глаза другого были устремлены на Шелтона с какой-то раздражающей усмешкой; густые волосы, расчесанные на прямой пробор и приглаженные мокрой щеткой, аккуратно подстриженные усы и восхитительный жилет - все говорило о том, что это денди, презирающий женщин, Со своих школьных товарищей Шелтон перевел взгляд на Хэлидома, который откашлялся и теперь сидел, глядя прямо перед собой, на занавес. И Шелтон вспомнил слова Антонии: "Я не признаю безнравственных людей". Что ж, эти люди были бесспорно высоконравственны: они словно бросали вызов природе, отказываясь принять от нее что-либо, кроме нравственности. В эту минуту занавес взвился.
Постепенно и нехотя Шелтон, человек по природе доверчивый, вынужден был признать, что разыгрываемая на сцене пьеса принадлежит к числу шедевров современной драмы, где автор, создавая свои персонажи, исходит из принципа, что не моральные устои выдуманы людьми, а, наоборот, люди существуют для моральных устоев. И Шелтон стал следить за развитием этой драмы, отмечая, как тщательно соблюдается в ней чередование серьезного с веселым.
Замужняя женщина жаждет избавиться от своего мужа - такова суть пьесы; и вот перед Шелтоном развертывается ряд искусно сделанных сцен, в ходе которых приводится сотня доводов, доказывающих всю неправомерность и безрассудность подобного желания. Большую часть этих доводов изрекает хорошо сохранившийся пожилой джентльмен, призванный, видимо, играть роль некоего поставщика морали.
Шелтон повернулся к Хэлидому и шепнул:
- Этот старый ханжа просто невыносим!..
- Какой старый ханжа? - спросил Хэлидом, удивленно посмотрев на приятеля своими красивыми глазами.
- Да этот старый осел со своими банальностями!
На лице Хэлидома появилось холодное, немного оскорбленное выражение: казалось, ему нанесли личную обиду.
- Ты говоришь о Пэрбрайте? - спросил он. - По-моему, он великолепен.
Получив этот щелчок по носу, Шелтон снова устремил глаза на сцену, ему было не по себе сидеть в кресле, за которое заплатил приятель, и проявить такую невоспитанность! И он принялся следить за развитием действия еще более критически, чем до сих пор. Ему снова пришли на память слова Антонии: "Я не терплю безнравственных людей", - сейчас они словно пролили яркий свет на всю пьесу: да, вот это вещь вполне нравственная!
Наступил кульминационный момент.
Сцена изображала гостиную, освещенную мягким светом электрических ламп; на коврике спала кошка (Шелтон никак не мог понять, настоящая она или нет).
Муж, плотный, высоконравственный мужчина во фраке, пил чистое виски. Наконец он поставил стакан и неторопливо чиркнул спичкой; потом еще более неторопливо зажег сигарету с золотым ободком...
Шелтон был достаточно опытным зрителем. Он уселся поудобнее, чувствуя, что предстоит нечто важное, и, когда спичка полетела в камин, даже наклонился вперед.
Муж налил себе еще виски, залпом осушил стакан и направился было к двери, но внезапно обернулся к зрителям, словно желая открыть им тайну некоего знаменательного решения, и пустил в зал кольца дыма. Он вышел из комнаты, потом вернулся и снова наполнил стакан.
Тут вошла бледнолицая и темноокая дама - его жена. Муж пересек сцену и остановился у камина, широко расставив ноги, - Шелтон почему-то был уверен, что он примет именно такую позу. Муж произнес: "Идите сюда и закройте за собой дверь".
Внезапно Шелтон понял, что перед ним один из тех немых поединков, какие происходят между двумя людьми, испытывающими жгучую ненависть друг к другу, - ненависть, порожденную физической близостью двух не подходящих друг другу существ. И ему вдруг пришла на память сцена, которую он видел однажды в ресторане. Он вспомнил все до малейших подробностей: мужа и жену, сидевших друг против друга, - их разделяла лишь узкая полоска белой скатерти, а на ней свеча под дешевым абажуром и тонкая зеленая ваза с желтыми цветами. Он вспомнил, какое презрение и гнев чувствовались в их разговоре, хотя они и говорили вполголоса, так что до Шелтона долетали лишь отдельные слова. Он вспомнил холодное отвращение, сквозившее в их взглядах. И самое главное - он вспомнил собственные мысли: впечатление у него было такое, что подобные сцены происходят и будут происходить между ними каждый день. Расплатившись по счету и надевая пальто, он тогда спросил себя: "Чего ради эти люди продолжают жить вместе?" И теперь, прислушиваясь к голосам актеров, обменивавшихся на сцене колкостями, он подумал: "К чему весь этот разговор? Тут словами не поможешь". Занавес опустился, и Шелтон взглянул на сидевшую рядом даму. Она пожала плечами в ответ на замечание мужа, чье лицо, отмеченное печатью высокой нравственности, выражало возмущение.
- Терпеть не могу безнравственных женщин, - говорил он, но, заметив взгляд Шелтона, вдруг резко повернулся в кресле и насмешливо фыркнул.
Лицо однокашника Шелтона по-прежнему выражало спокойную иронию; на нем была маска легкого любопытства, смешанного с презрением, словно он присутствовал при чем-то крайне неприятном. Его сосед с рачьими глазами зевал.
- Неужели тебе нравится эта пьеса? - спросил Шелтон Хэлидома.
- Не нравится; в последней сцене, по-моему, уж слишком разгорелись страсти.
Шелтон так и подскочил: он хотел сказать, что в последней сцене не чувствовалось никаких страстей.
- Держу пари, что я правильно отгадаю, как все пойдет дальше, - сказал он. - Этот старый осел - как его там зовут? - подкрепится котлетами и шампанским, перед тем как прочесть лекцию заблудшей жене. Вот увидишь, он докажет ей, как безнравственны ее чувства, затем возьмет ее за руку и изречет: "Скажите, дорогая, что в этом несчастном мире важнее доброго мнения общества?" - при этом он сделает вид, будто смеется над собственными словами, но совершенно ясно, что этот ханжа именно так и думает. Потом он обрисует положение, в которое она попала, - причем будет изображать все совсем не так, как это было в действительности, а как, по его мнению, должно было бы быть, - и докажет, что для нее единственный путь к спасению поцеловать своего мужа. - И Шелтон усмехнулся. - Во всяком случае, держу пари, что он возьмет ее за руку и изречет: "Скажите, дорогая!.."
Хэлидом неодобрительно посмотрел на него и повторил:
- По-моему, Пэрбрайт великолепен!
А дальше под громкие аплодисменты публики все произошло именно так, как предсказал Шелтон.
ГЛАВА V
ПРИМЕРНЫЙ ГРАЖДАНИН
Прежде чем покинуть театр, приятели постояли немного в вестибюле, надевая пальто; поток белоснежных манишек несколько задерживался у дверей, образуя водовороты, словно каждому на мгновение становилось страшно выйти из этого рассадника фальшивых чувств и морали на мокрые, пронизанные ветром улицы, где под суровым, бесстрастным небом расцветают и чахнут человеческие цветы, прорастают и гибнут человеческие сорняки. Свет фонарей падал на множество спесивых лиц, сверкал на бесчисленных драгоценностях и шелке цилиндров, струился по мокрым от дождя плитам тротуара, озаряя неровными бликами лошадей, физиономии кучеров и фигуры случайно здесь оказавшихся жалких созданий - тех, что обычно прячутся подальше в тень.
- Пойдем пешком, - предложил Хэлидом.
- Ты замечал, что в современных пьесах непременно выводится "хор сплетников", который выступает в роли чуть ли не бога? - спросил вместо ответа Шелтон.
- Ты чертовски привередлив, - сказал, многозначительно покашливая, Хэлидом.
- Я не склонен смешивать две разные вещи, - продолжал Шелтон. - Конец этой пьесы вызывает тошноту.
