Юрий Владимирович поднялся. Любезно улыбаясь, с бокалом в руке, он на правился к господину Гутборду.
Дорогу ему преградил Якобсон.
— Извините, — сказал. — На два слова…
— В чем дело? — не останавливаясь, продолжая улыбаться господину Гутборду, сердито спросил Ломоносов.
— Месяц назад в Ленинграде было наводнение…
— Знаю, сердито сказал Ломоносов. — Петр Васильевич, вы ведете себя неприлично…
— Сейчас поступила информация, — сказал Якобсон. — Передают: во время наводнения безнадежно погиб тепловоз Гаккеля…
Наводнение
После первой пробной поездки 5 августа оставались совсем незначительные доделки.
Договорились 25 сентября переправить тепловоз через Неву на плавучих кранах.
Из Москвы поступило распоряжение: подготовить локомотиву место в тягловом депо Октябрьской дороги, за помещение и пробег денег не брать, но на внестанционные пути не выпускать пока ни в коем случае.
За день до переправы, 23 сентября, Яков Модестович был у профессора Авдоньева, брал, как обычно, урок скрипичной игры.
Неожиданно хлопнула фрамуга окна.
С улицы донеслись крики.
Вбежала родственница профессора, сказала:
— Не слышите разве? Бьет петропавловская пушка. Говорят, снесло Сампсониевский мост.
Гаккель позвонил на завод. У Коршунова никто не брал трубку. Позвонил к себе в бюро. Подошла машинистка, сказала с ужасом:
— Наводнение!
— Куда вы пойдете, оставайтесь, — предложил Авдоньев.
Но Гаккель спустился вниз.
Хохочущая ватага парней шла с Дворцовой площади босиком, с подвернутыми штанами.
Пока он добрался до Невского, его догнал поток, мутный, быстрый: нес дрова и торцы с мостовой.
Надо было попасть на Васильевский остров, на Балтийский завод, но трамвай на Невском встал. Сгрудились в кучу автомобили. Лошади ржали у Казанского, брусчаткой им калечило ноги.
Мостовая проваливалась под ногами.
По пояс в воде Гаккель дошел до Казанского собора, толпой его вытеснило на ступени. Он спросил у кого-то: «Что на Васильевском?» Ему сказали: «Лодки плавают. Венеция».
Он стоял у Казанского час, другой, толпа теснила его к собору. Ругал себя, что, не дозвонившись, ушел от Авдоньева, слушал, о чем рассказывают вокруг. У Марсова по плечики… с моста лейтенанта Шмидта женщину снесло… В Пассаже темно, а Гостиный торгует… В зоопарке олень и два страуса потонули… На Смоленском кладбище размыло могилы, свежие покойнички всплыли, двадцать штук покойничков…
Гаккель стоял, стесненный толпой, воображал, что творится на Васильевском острове, на Балтийском заводе. Тепловоз, конечно, залило ведой, не могло не залить, он в низине.
Вокруг кричали, бранили Пулковскую обсерваторию, ученые, известно, из буржуазии, англичанам продались. Гаккель стоял, слушал. Дитя в ванне по Миллионной плывет… Судаков, плотник с Растеряевских складов, потонул. Фамилия рыбная, а потонул… В «Красной Баварии» подвалы с сахаром затопило, пива теперь не будет… У Пяти Углов извозчики распряглись, верхом катают… Кабель промок, телефон не работает…
К вечеру вода пошла на убыль, и Яков Модестович, наняв лодку, кое-как добрался до завода.
Вода еще держалась под окнами. С территории смыло ящики, бревна, пустые бочки, они забаррикадировали узкие проходы.
Гаккель ускорил шаг.
Тепловоз стоял в низине, у распахнутых цеховых ворот. Его колеса еще были в воде. На клепаном железном боку чуть белели в темноте крупные буквы: «…системы Я. М. Гаккеля. В память В. И. Ленина».
Яков Модестович подошел к машине, коснулся ладонью мокрого холодного железа.
Из цеха вышли Коршунов и Скорчеллетти.
Гаккель сказал:
— Спирту-ректификату. Как можно больше и поскорее…
Константин Николаевич развел руками: где его возьмешь сейчас, спирт?
— Это необходимо, — сказал Гаккель. — Любой ценой… — Он отстегнул с руки золотые часы, протянул Коршунову: если надо, мол, кому заплатить…
— Спрячьте, — сказал Коршунов. — Я постараюсь, Яков Модестович.
Коршунов ушел.
— Он достанет, — сказал Скорчеллетти. — Вверх дном все перевернет, а достанет…
Они сидели втроем в кабинетике Коршунова.
Горела керосиновая лампа.
На газете лежал кусок колбасы, полбуханки хлеба, стояла початая бутылка водки…
Яков Модестович снял с себя мокрый китель, укутался в коршуновскую кожанку.
Вошел рабочий, сказал:
— Десять литров залили.
— Продолжайте, — велел Гаккель.
Коршунов спросил:
— Поможет?
Яков Модестович пожал плечами:
— Единственная надежда — качественная обмотка…
Константин Николаевич налил еще водки в стаканы, один протянул Гаккелю:
— Грейтесь, Яков Модестович…
Гаккель выпил, поставил свой стакан на газету.
Что-то в ней заинтересовало его. Он наклонился, придвинул поближе керосиновую лампу.
На измятой, промокшей газете была напечатана старая, еще июньская фотография: люди в сюртуках с бантами на груди, Ломоносов в простой длинной кофте навыпуск и на рельсах впервые в тот день вышедший за ворота завода ломоносовский тепловоз.
«Советский тепловоз, построенный профессором Ломоносовым в Германии», — было написано под газетным снимком.
Яков Модестович сунул ноги в непросохшие еще башмаки, вышел за дверь…
Наступило утро, а механики все заливали в моторы спирт-ректификат.
Гаккель стоял тут же, наблюдал.
Подошел к нему Коршунов, сказал:
— Вас ожидают у ворот, Яков Модестович.
…У ворот остановился извозчик, один из первых, добравшихся утром 24 сентября с Невского на Васильевский остров.
Ольга Глебовна увидела мужа, быстро выскочила из пролетки, пошла ему навстречу.
— На этот раз, Оленька, кажется, выжили, — сказал Гаккель.
Назавтра, 25 сентября, ленинградские газеты напечатали фотографии:
Залитая водой Дворцовая площадь, из воды торчит Александрийская колонна…
Покореженные рельсы железной дороги вздыбились в небо…
Дом снесло, плывет по реке. Другой сгорел, стоит обуглившийся…
Разбитые, покалеченные автомобили на Невском…
Баба сокрушенно склонилась над выброшенной на берег мертвой коровой…
Повалены статуи в Летнем саду…
Газеты в этот день писали:
«Мы можем вполне заверить т. т. рабочих, что нет решительно никакого основания для какой-либо паники или растерянности…»
Под страхом строжайшей ответственности воспрещалось повышать цены на продукты, выпечка хлеба удваивается, если есть справка из домоуправления, детям дадут бесплатно завтрак «в виде хлеба, чая и сахара» и обед «в виде хлеба, супа и каши»…
Вселение бескровных производится исключительно по удостоверениям районных точек… СТО постановил выслать в Ленинград пять паровых машин для откачки воды, 50 тысяч пудов ржаной муки, сахар для всего населения, «об отпуске масла будет сообщено около 13 часов 25 сентября…»
…Враг слепой,
а сильнее зрячих.
Не забуду,
как он вчера
бушевал на улице Стачек;
как холодной,
бурлящей волной
заливал он склады и подвалы,
как безжалостен
был со мной,
посылая морские шквалы…
«Причина наводнения: 20 000 ведер воды ежеминутно выбрасывает Нева в море, но из-за ветра воде не было выхода…» Комиссия под председательством М. П. Кристи сообщила: «Работники обсерватории проявили, безусловно, не халатность, не преступную небрежность, а узкую педантичность…»
«Территорию Балтийского завода залило по грудь. Германский транспорт, грузивший медную стружку, оторвался от причала и сел на мель… На заводе пострадал первый в мире советский тепловоз системы инженера Я. М. Гаккеля, вымокла обмотка двигателей. Однако автор нашел остроумный способ, просверлив в двигателях дыры и заливая туда драгоценный спирт-ректификат, он высушил обмотку и спас локомотив…»
«Безнадежно старомодный пуританин»
Через три дня после публичных испытаний тепловоза Ломоносова на заводе «Эсслинген», 7 ноября 1924 года, тепловоз Гаккеля вышел на рельсы Октябрьской железной дороги. Пробежал до станции Обухово и обратно.
Весь ноябрь и декабрь машину продолжали обкатывать под Ленинградом.
Тепловоз Ломоносова со снятой будкой и на транспортных скатах 4 декабря покинул заводскую ветку. Но неудачно. На первой же станции он сошел с рельсов. Вюртембергская дорога всполошилась: «Тепловоз покорежит все полотно», и Ломоносову пришлось возвращаться в «Эсслинген».
5 января Гаккель, взяв тысячетонный состав, отправился из Ленинграда в Москву. Идти короткой Октябрьской дорогой Наркомпуть запретил, сослался на страхи Вюртембергской дороги за прочность полотна, разрешил ехать вкруговую — через Череповец, Вологду и Ярославль. Гаккель не сомневался, что дело не в полотне, просто ломоносовские дружки в НКПС специально задерживают ленинградский тепловоз, хотят раньше встретить «берлинца».
