Никто не ответил. Он звонил трижды и в последний раз прождал двадцать пять гудков. Так и не услышав ответа, надел пиджак и вышел на улицу.
До конца сам не осознавая этого, направился к Леннестану. И даже оказавшись у подъезда Сесилии, он всё ещё не знал, что собирается делать. Из дома вышла женщина, и он успел придержать дверь и юркнуть внутрь.
На каждом этаже думал: ещё не поздно повернуть назад.
Он стоял у её квартиры. Позвонил в дверь, не успев продумать, что скажет.
Сесилия сразу открыла, сперва ему показалось, что она удивилась, но потом она явно обрадовалась.
– Привет, – сказал она. – Зайдёшь?
Мартин вошёл в прихожую, переступив через валявшиеся на полу шиповки. Откидной столик в комнате был завален бумагами и открытыми книгами, а в центре всего, окружённая кофейными чашками, стояла пишущая машинка. Хаос царил только на столе, потому что вся квартира была тщательнейшим образом прибрана. Раковина блестела. Плита сияла белизной. Тихо курлыкала кофеварка; Сесилия только что поставила свежий кофе. На полу стоял накрытый курткой телефон.
– Ты пишешь выпускную работу, – сказал Мартин. – По социологии. – Я пытался звонить, я…
– Ой, прости, я…
Он притянул её к себе и почувствовал тепло её тела и удары сердца.
– Я не знала, что ты будешь звонить. – Голос звучал глухо, она говорила, уткнувшись ему в плечо. – Я просто… я не думала, что…
Он молчал.
– Я рада, что ты пришёл, – прошептала она.
Внешне летнее обиталище семейства Викнер мало изменилось с тех пор, как Мартин увидел его впервые, так что, когда он выходил из своего «вольво» – Элис демонстративно зевал, – судить о том, какое нынче столетие на дворе, можно было только по припаркованным машинам. Кажется, думал Мартин, захлопывая дверь и потягиваясь, дом сейчас выглядит получше. Несколько лет назад они с Петером Викнером зашкурили и полностью перекрасили фасад, и он до сих пор сияюще-белый.
На веранде стоял Ларс Викнер. Когда автомобиль Бергов свернул на ведущую к дому аллею, рука Ларса взмыла вверх в таком энергичном приветствии, как будто оборвался невидимый трос, удерживавший её внизу. Раздуваемые ветром брюки и рубашка трепетали, как флаги. Одет в белое, на шее украшение из керамических бусин. Некогда громоподобный голос хрипит, скрипит и никого больше не вызывает, кроме разве что Ингер, которая всю жизнь занималась калибровкой внимания, обращённого на супруга. В старости его левая рука начала так дрожать, что ему приходилось держать в правой и бокал с коньяком, и сигариллу – искусство, которым он овладел в совершенстве. Тростью Ларс обзавёлся задолго до того, как в ней возникла необходимость, и сейчас, когда без неё он бы не справился, она не выглядела уступкой возрасту.
Ларс поцеловал Ракель в обе щеки на французский манер и, несмотря на тщедушность, похлопал Элиса по спине так, что тот пошатнулся.
– Я прочёл кое-что, – сказал он, пожимая Мартину руку, – ты должен это издать. Итальянская книга. Очень интересное исследование… – он шмыгнул носом, – развитие искусства в монастырях Северной Италии в Средние века.
– Как она называется? – вздохнул Мартин.
– Я забыл. Она там, в доме. Напомни попозже…
На веранде появилась Ингер:
– Вот вы где!
За последние десятилетия её длинная коса поседела, а лицо осунулось; яблочки щёк стали более твёрдыми, вокруг рта пролегла сеть мелких морщин.
Под передником вышитая туника. Ингер спустилась во двор, щебеча о том, как вырос Элис и какая Ракель красавица. Обняла обоих и повела в дом, по дороге рассказывая о положении дел. Эммануил уже прибыл. Петер и Сусанна приехали ещё вчера. Сусанне скоро рожать.
Двое имеющихся детей, как заметил Мартин, уже успели подрасти и носились по двору, как будто их накачали энергетиками.
– Чистая лирика, – произнесла Ингер.
Петер был на пробежке.
– А Вера, надеюсь, уже подъезжает. Не понимаю, почему она не поехала на машине со всеми нами. Но вы же её знаете: по уши в работе. Полагаю, я должна быть благодарна уже за то, что она останется на целых два дня.
Ингер проводила Ракель и Элиса в одну из спален для гостей.
– А ты, Мартин, будешь жить в Угловой комнате.
– В Угловой комнате?
Она заметила растерянное выражение на лице зятя, перебиравшего в памяти все помещения дома в поисках Угловой комнаты, и, когда поняла, что он её так и не нашёл, добавила:
– В комнате Сесилии.
– Почему бы не сказать просто…
Но Ингер заметила Сусанну и набросилась на неё с расспросами насчёт того, удалась ли глазурь.
Мартин взял сумку и пошёл наверх.
От старых, покрытых следами кнопок и гвоздей обоев с медальонами не осталось и следа; ему когда-то казалось, что в сумерках эти обои начинают двигаться, образовывать новые линии, подобно растению, цветущему ночью. Теперь же стены перекрасили в белый. Сняли все картины Сесилии. И поставили новую кровать, обычную двуспальную из «Икеи». Единственным свидетелем прошлого был комод, стоявший там же, где и раньше, наверное, потому что его нельзя было сдвинуть с места. Резная мебель из массива, сделанная в девятнадцатом веке, голые, истёртые сосновые поверхности, ключи от дверец и ящиков давно потеряны. Раньше на крышке комода за несколько часов могли материализоваться горы книг и бумаг; теперь там стояла только ваза с цветами.
Поддавшись порыву, Мартин открыл комод. На полках лежала одежда. Сначала он подумал, что это склад того, что Ингер решила сохранить на-случай-вдруг-пригодится – халаты, тёплые носки, дождевики всех размеров. Он вытащил одну рубашку. Голубая, хлопковая, ткань от времени стала тонкой, как паутина. Рукава по-прежнему закатаны. На груди пятно от кофе.
Он перебрал остальное. Он не вспоминал об этих вещах почти пятнадцать лет, но сейчас казалось, что он видел её в этом несколько дней назад. Она оставила их здесь, чтобы уехать налегке. Белые и голубые мужские рубашки, джинсы, летнее серое полотняное платье. Её обнажённые плечи под узлом волос, бледные, в веснушках, серый хлопок. И лицо, залитое солнцем, проникающим сквозь поля соломенной шляпы.
Он почувствовал внезапную сосущую боль в животе, и ему пришлось на какое-то время прилечь.
Чуть позже Мартин вышел на веранду. Ингрид вложила ему в ладонь бокал джин-тоника и вернулась к каким-то приготовлениям, отказавшись от предложенной помощи. Он им только помешает, так что лучше ему остаться здесь.
Из открытого окна было слышно, как Ларс допрашивает Элиса о его планах на будущее, но разобрать ответы сына он, увы, не мог.
По аллее ехало такси, медленно, с сомнением, точно заблудившееся в городе животное. В самом центре двора
