Матушку эти поклепы на меня и на нее в письмах миледи приводили в исступление, и мне стоило величайшего труда ее сдерживать. Я, разумеется, предпочитал не открывать графине, что мы посвящены в ее тайные намерения, надо же было выяснить, как далеко они простираются и до какой степени притворства может дойти эта женщина. Письма раз от разу становились все занимательнее (как обычно говорят в романах); в них рисовались такие картины моей жестокости, что сердце замирало от ужаса. В каких только зверствах она не обвиняла меня и каких только страданий не приписывала себе! Ее чуть ли не морили голодом! А между тем она жила в довольстве и холе в нашем замке Линдон. Тщеславие и чтение романов совсем вскружили ей голову. Достаточно было сказать ей резкое слово (а она заслуживала их тысячу на день, поверьте!), как поднимался крик, будто я ее истязаю; а стоило матушке сделать ей замечание, как графиня впадала в истерику, уверяя, что достойная старушка довела ее до слез.
Наконец она стала грозить, что наложит на себя руки; я, разумеется, не прятал от нее режущих предметов, не скупился на подвязки и не ограничивал ее в пользовании домашней аптечкой, так как слишком хорошо знал характер миледи, чтобы вообразить, будто она может покуситься на свою драгоценную жизнь; однако угрозы эти, видимо, производили впечатление на тех, на кого были рассчитаны; картонки прибывали все чаще, и счета, поступавшие на имя графини, возвещали, что спасение близко. Безупречный рыцарь, лорд Джордж Пойнингс, спешил на помощь к своей кузине; говоря его словами, он надеялся вырвать свою кузиночку из когтей самого подлого злодея (так он любезно отозвался обо мне), какой когда-либо бесчестил род человеческий; а коль скоро она вырвется на свободу, будут предприняты шаги к расторжению ее брака по мотивам жестокого обращения и всякого рода обид и злоупотреблений с моей стороны.
У меня имелись копии этих драгоценных писем, как той, так и другой стороны, тщательно снятые моим вышеназванным родственником, крестником и секретарем мистером Редмондом Квином, возведенным мной в достоинство управляющего замка Линдон. Это был сын моей старинной зазнобы Норы, которого я в припадке великодушия взял на свое попечение, пообещав дать ему образование в колледже Святой Троицы и устроить его будущее. Но после того как он год проучился в университете, начальство распорядилось не допускать его на лекции и в общежитие, пока он не внесет положенную плату. Оскорбленный столь наглой выходкой, - речь шла о какой-то пустячной сумме, я лишил это заведение своего покровительства и отозвал молодого человека в замок Линдон, где у меня нашлась для него тысяча всяких дел. При жизни моего дорогого мальчика Квин обучал его всем наукам, поскольку дозволял живой нрав ребенка, - смею вас уверить, бедняжка Брайен не доставлял своим книжкам большого беспокойства. Кроме того, Квин вел расчетные книги миссис Барри, ведал моей нескончаемой корреспонденцией с адвокатами и управляющими, играл вечерами в пикет и триктрак со мной и с матушкой, или, будучи довольно способным малым (хотя и с неуживчивым заносчивым характером, подобающим сыну такого отца), аккомпанировал леди Линдон на флажолете, когда она садилась за клавикорды, или же читал с ней французские и итальянские книги,обоими языками ее милость владела в совершенстве, и Квин весьма преуспел в них под ее руководством. Эти разговоры на непонятных ей наречиях бесили мою бдительную старушку - ей мерещилась тайная измена. Зная это, леди Линдон умышленно дразнила почтенную даму и, когда они собирались втроем, обращалась к Квину то по-французски, то по-итальянски.
Я ни минуты не сомневался в Квине, - этот малый был мой выкормыш, он видел во мне своего благодетеля; к тому же я не раз убеждался в его преданности. Это он доставил мне три письма лорда Джорджа, написанные в ответ на жалобы миледи; письма были заделаны в переплеты книг, которые она получала по абонементу из дублинской библиотеки. Леди Линдон случалось и повздорить с Квином. Ей нравилось, придя в хорошее настроение, передразнивать его походку; когда на нее находил высокомерный стих, она отказывалась садиться за стол с внуком портного. "Присылайте мне кого угодно, только не вашего гадкого Квина", - говорила она, когда я предлагал направить к ней секретаря, чтобы он развлек ее чтением вслух или своей флейтой; ибо, хоть мы и не ладили, выпадали мирные дни, когда я бывал к ней внимателен. Случалось, целый месяц мы в дружбе; потом поссоримся недели на две; а там она запрется на месяц в своей спальне; и все эти домашние неурядицы аккуратно заносились в "Дневник узницы", как она называла свои записки. И занятный же это был документ!
Так, иногда она писала: "Мой монстр был сегодня чуть ли не ласков". Или: "Мой грубиян удостоил меня улыбки". А там, смотришь, пойдет изощряться в выражениях неистовой ненависти; на долю же бедной матушки выпадала одна лишь ненависть: "Сегодня драконша занемогла: хоть бы господь прибрал ее!" Или: "Эта гадкая торговка с Биллингсгейтского рынка угостила меня своим отборнейшим жаргоном"; все эти комплименты, отчасти в переводе с итальянского и французского, я неукоснительно передавал мисссис Барри, разжигая в ней ярость, и таким образом держал свою цепную собаку, как называл я мою родительницу, начеку. Переводчиком моим был все тот же Квин; хоть я и болтал немного по-французски, а по-немецки изъяснялся вполне свободно благодаря военной службе, но с итальянским был вовсе не знаком и радовался, что к моим услугам такой надежный и дешевый толмач.
Этот дешевый и надежный толмач, этот крестник и родич, которого я осыпал благодеяниями, так же как и всю его семью, пытался на деле меня обмануть и по меньшей мере несколько месяцев был в сговоре с моими врагами. Мне думается, дело у них так долго не двигалось с места единственно по недостатку великого двигателя всех измен - денег, в коих мое хозяйство во всех своих уголках испытывало прискорбную нужду; и все же им удалось раздобыть некоторую толику стараниями моего негодяя крестника, который хозяйничал у меня без всякого надзора; план побега был разработан под самым моим носом, заказана была почтовая карета, сделаны все приготовления, а мне и невдомек.
Чистейшая случайность помогла мне вывести их на свежую воду. У одного моего угольщика была хорошенькая дочка, а у хорошенькой плутовки имелся "бобыль", как это зовется в ирландских деревнях, - парень, носивший письма в замок Линдон, и немало, видит бог, докучливых напоминаний от моих кредиторов перебывало в его сумке; так вот сей почтарь рассказал своей милой, что на днях привез из города кошель с деньгами для мастера Квина и что Тиму из почтовой конторы ведено, по его словам, доставить к определенному часу на тот берег почтовую карету. У мисс Руни не было от меня тайн, она выболтала мне все эти новости и спросила, что еще у меня на уме и какую несчастную девицу я собираюсь увезти в заказной карете и прельстить деньгами, доставленными из города?
Тут меня осенило, что человек, которого я пригрел на груди, собирается предать меня. Сгоряча я вознамерился схватить беглецов, когда они будут переправляться на пароме, окунуть разок-другой в воду для острастки, а затем застрелить изменника на глазах у леди Линдон; однако одумался, сообразив, какой шум этот побег вызовет по всему графству и как переполошится проклятое судейское сословие, а тогда не миновать беды. Пришлось побороть справедливое возмущение и ограничиться тем, чтобы раздавить подлый заговор на корню.
Я вернулся домой, и не прошло и получаса, как, сраженная моими грозными взглядами, леди Линдон пала на колени, умоляя о прощении, винясь в своей измене, клятвенно заверяя, что никогда это не повторится, - она уже десятки раз хотела передо мной повиниться, да боялась, как бы мой гнев не обрушился на беднягу Квина, ее сообщника, ибо, разумеется, это он был зачинщиком и душою заговора. И хоть я понимал, что все это чистейшая ложь, однако сделал вид, будто верю, и попросил ее отписать своему кузену лорду Джорджу, - по ее признанию, это он снабдил ее деньгами и с ним был согласован план побега, и сообщить ему в нескольких словах, что она отменяет задуманную поездку ввиду пошатнувшегося здоровья ее дорогого мужа, за которым собирается ходить сама. Я добавил к ее письму сухой постскриптум, коим приглашал его милость посетить нас в замке Линдон; я-де мечтаю возобновить знакомство, доставившее мне в свое время огромное удовольствие, обещаю, со своей стороны, разыскать его при первой же возможности и заранее радуюсь этой встрече. Думается, лорд Джордж как нельзя лучше понял смысл моих слов, а именно, что я намерен при первом же случае его пробуравить.
Затем я призвал к ответу моего вероломного племянничка, однако юный изменник обнаружил такое мужество и присутствие духа, каких я не ожидал. Я упрекнул его в неблагодарности, но не тут-то было.
