В дни, предшествовавшие подношению пальмы, мистер Клайв почти все время сидел дома, глядел довольным, был очень нежен и заботлив с женой, и в семье царили мир и согласие. Доктора то и дело приезжали навещать миссис Клайв Ньюком, а добряк полковник был для нее наилучшей нянькой - укрывал и укутывал ее, поудобней укладывал ее ножки на софе и подсаживал ее в экипаж. Полковая дама примчалась из Эдинбурга, оставив дядю Джеймса в преудобной квартире на Пикарди-Плейс в окружении приятного общества, - словом, все семейство полковника как-то вдруг сблизилось и повеселело. Но, увы! Заветной мечте Томаса Ньюкома на сей раз не дано было сбыться: его маленький внук, едва появившись на свет, покинул его. Пришлось с душевной болью убирать все приданое - крошечные распашонки и чепчики, эти милые батистовые и муслиновые вещицы, над которыми забывались заботы и печали, возносились к богу, пусть безмолвные, но горячие молитвы. Бедная малютка Рози! Она остро почувствовала свое горе, но очень скоро о нем забыла. Через несколько месяцев ее щечки снова порозовели, на лице заиграли улыбки, появились ямочки, и она уже опять говорила там, что нынче у нее "съезд случайных гостей".
Полковая дама еще до того возвратилась на северный театр своих действий, хотя, боюсь, не совсем добровольно. Взяв под свою команду хозяйство до поправки дочери, достойная миссис Маккензи заставила возроптать и взбунтоваться весь дом. Она успела обидеть дворецкого, разозлить ключницу, уязвить самолюбие лакеев, оскорбить доктора и задеть за живое сиделку. Оставалось только удивляться, до чего изменился нрав полковой дамы и как мало знал ее прежде полковник Ньюком. К ней вполне применимы были слова императора Наполеона I о наших общих недругах - русских: "Поскоблите русского, и обнаружится татарин". Клайв и его родитель на время объединились, строя план кампании по выдворению миссис Маккензи. Сам старик никогда бы на это не отважился, однако был очень доволен доблестью и мужеством сына в решающей битве, которая началась в будуаре, у кушетки Рози, затем продолжилась в гостиной, возобновилась яростной атакой врага в столовой и закончилась ко всеобщему ликованию домочадцев уже за порогом.
Когда разбитые татарские орды бежали на родной Север, Рози сделала мужу признание, которое тот впоследствии с горьким смехом пересказал мне.
- Вы с папочкой, кажется, очень все это приняли к сердцу, - сказала Рози (в отсутствии полковой дамы она называла полковника "папочкой"), - а я так нисколько, разве что сначала немножко разволновалась. Маменька всегда была такая; в Шотландии она с утра до ночи бранила нас с Джози, пока бабушка не отослала ее прочь; а на Фицрой-сквер и потом в Брюсселе она била меня по щекам и закатывала скандалы. По-моему, перед тем, как ей к нам приехать, добавляет Рози с обычной своей милой улыбкой, - она поссорилась с дядей Джеймсом.
- Она била Рози по щекам! - восклицает бедный Клайв. - И закатывала скандалы на Фицрой-сквер и в Брюсселе, а потом они, обнявшись, с безмятежными улыбками сходили в гостиную, точно весь век только и делали, что целовались и миловались! Вот как мы знаем женщин! Мы думаем, что женимся на добрых бесхитростных малютках, а со временем выясняется совсем иное. Ужели все вы такие лицемерки, миссис Пенденнис? - И он с яростью дернул себя за ус.
- Бедный мой Клайв! - ласково говорит Лора. - Вы же не хотели бы, чтобы она сплетничала про свою мать?
- Ну конечно, - отвечает Клайв, - вы вот всегда так. Лицемерите из лучших побуждений.
Впервые за долгий срок Лора вновь назвала его просто Клайвом. Он опять обретал ее милость. У нас было собственное мнение о семейной жизни Клайва Ньюкома.
Короче говоря, однажды я увидел упомянутого молодого джентльмена на Пэл-Мэл, когда он высаживался из кеба у крыльца "Стяга", и мне вдруг показалось, что в голове у мистера Клайва Ньюкома бродят какие-то тайные подозрения относительно Хоби. Угрюмо, как Отелло, глядел он вслед этому безмятежному Кассио, который как раз поднимался по ступенькам клуба в своих до блеска начищенных сапогах.
^TГлава LXIV^U
Absit omen {Да не сбудется предзнаменование (лат.).}
На первом Блекуоллском банкете присутствовал также и Хобсон Ньюком, невзирая на распрю его сводного брата с главою их фирмы. Ведь это всего только личная ссора между Барнсом и Томасом, их частное дело; а у Бунделкундского банка нет никаких разногласий с его главными лондонскими агентами. Никто из присутствующих на торжественном обеде не пил за процветание Бунделкундской банкирской компании с большим воодушевлением, чем Хобсон Ньюком, позволивший себе мимоходом упомянуть в своей краткой благодарственной речи о некой размолвке между полковником Ньюкомом и его племянником, добавив, что молит бога о скорейшем их примирении, а покуда выражает надежду, что разногласия эти не ослабят доверия между почтенным Индийским банком и его столичными агентами, чем привел в полный восторг тридцать шесть джентльменов, преисполненных энтузиазма и винных паров и находящихся в том блаженном состоянии, когда люди приходят в восторг от всего на свете.
Второй обед, на котором состоялось вручение кокосовой пальмы, Хобсон уже не почтил своим присутствием. Не было его имени и среди подписей, выгравированных на серебряном стволе аллегорического древа. На это обратил мое внимание Фред Бейхем, когда мы ехали с ним в омнибусе домой.
- Я просмотрел подряд все подписи, - говорит он, - и на стволе, сэр, и в списке, что свернут в трубочку и покоится в одном из гнезд на макушке пальмы. Почему там нет имени Хобсона? Не нравится мне это, Пенденнис!
Ф. Б. был теперь большим докой в биржевых делах; авторитетно рассуждал об акциях и компаниях и попутно дал мне понять, что с немалым успехом на свой страх и риск провел в Чэпел-Корт две-три небольшие сделки, сулившие ему еще порядочные барыши. Действительно, долг Бейхема мистеру Ридли был полностью выплачен, а гардероб его, хотя по-прежнему эксцентричный, был теперь опрятен, приличен и разнообразен. Обитал он нынче в комнатах, принадлежавших некогда любезному Хани-мену, и наслаждался покоем и уютом.
- Неужто вы думаете, - говорит он, - что я могу вести такой образ жизни на жалкие гроши, которые мне платят в "Пэл-Мэл"? Ф. Б. теперь фигура, сэр. Он вращается среди дельцов и банкиров и ест кебабы с богатыми набобами. Он может жениться, сэр, и устроить свою жизнь.
Мы от души пожелали честному Ф. Б. успеха во всех его начинаниях.
Но однажды, повстречав его в Парке, я заметил, что лицо у него какое-то трагичное и зловещее; выражение это еще усилилось, когда он приблизился ко мне. Я решил, что он тут любезничал с молодой нянюшкой, которая стояла в окружении своих маленьких питомцев и глядела, как плывут по Серпентайну игрушечные лодочки. Как бы то ни было, но, заметив меня, Ф. Б. тотчас покинул девицу и ее беспечных спутников и двинулся навстречу старому знакомому, с каждым шагом приобретая все более похоронный вид.
- Это детишки моего доброго друга - полковника Хакебека из бомбейской флотилия. "Увы, малюткам невдомек, что им судьба готовит". Я наблюдал за их играми. Присматривает за этими бедняжками одна очень милая девица. Они тут пускали лодочки но Серпентайну, бегали, смеялись и веселились, а я гляжу кораблик-то Хастингса Хакебека пошел ко дну. Absit omen, Пенденнис! Меня это очень взволновало. Надеюсь, что судно его батюшки не постигнет такая же участь!
- Это не тот ли маленький человек с желтым лицом, которого мы встречали у полковника Ньюкома? - спрашивает мистер Пенденнис.
- Он самый, сэр, - пробурчал Ф. Б. - Вам, наверно, известно, что он, как и наш полковник, - один из директоров Бунделкундского банка.
- Господи! - вскричал я с искренней тревогой. - Надеюсь, с Бунделкундсквм банком ничего не случилось?
- Нет, - отвечает Ф. Б., - ничего не случилось. Наше славное судно пока в целости, сэр. Но оно было близко к гибели. Оно с честью выдержало бурю, Пендеянис! - восклицает он и с силой вцепляется мне в руку. - В команде оказался предатель. Он вел корабль на скалы, сэр, хотел потопить его среди ночи.
- О, пожалуйста, оставьте эти морские метафоры и объясните по-человечески, что случилось?! - требует собеседник Ф. Б., и Бейхем продолжает свой рассказ.
- Если б вы были хоть немного сведущи в биржевых делах, - говорит он, или изволили посещать то место, где обычно собираются коммерсанты, вы бы уже слышали историю, которая вчера всполошила Сити и нагнала страху на всю округу от Треднидл-стрит до Леденхолла. Дело в том, что банкирская фирма "Братья Хобсон и Ньюком" отказалась вчера учесть векселя Бунделкундского индийского банка на сумму в тридцать тысяч фунтов.
Эта новость была как гром среди ясного неба для лондонского совета директоров, не получившего от братьев Хобсон никакого предуведомления, и вот среди акционеров поднялась страшная паника. Правление осаждали полковники, капитаны, вдовы и сироты; в течение часа опротестованные векселя были оплачены, и сегодня вечером в биржевой хронике "Глобуса" вы прочтете объявление о том, что отныне всю ответственность за обязательства Бунделкундского индийского банка берет на себя контора Джолли и Бейнза на Фог-Корт, располагающая для этого вполне достаточными фондами. Однако акции упали, сэр, из-за паники. Надеюсь, они еще поднимутся. Верю в это и желаю этого. Ради нашего доброго полковника и его близких. Ради этих беспечных малюток, резвящихся у вод Серпентайна.
