Была одна семья, в которой всякая удача, выпадавшая Эсмонду, служила предметом столь искренней гордости и удовольствия, что и он, в свою очередь, счастлив был возможностью порадовать ее. Для этих любящих друзей Бленгейм и Уденард были всего лишь мелкими военными эпизодами, зато Винендаль явился венцом наших побед. Госпоже Эсмонда никогда не наскучивало слушать рассказы об этом сражении; и, право же, она должна была возбудить ревность супруги генерала Уэбба, ибо генерал целые дни проводил в Кенсингтоне, беседуя на эту приятную тему. Что же до адъютанта, то хотя личному тщеславию Эсмонда не мог не польстить тот скромный успех, которым судьбе угодно было его осчастливить, по (теперь можно говорить откровенно, ибо все это давно уже пережито) много дороже ему было то, что успех этот радовал его госпожу, а главное, что его оценила Беатриса.
Что же до вдовствующей виконтессы, то едва ли во всей Англии нашлась бы старуха счастливее и щедрее. Эсмонду отведено было особое помещение в челсийском доме ее милости, и слуги получили наказ смотреть на него как на своего хозяина. Она требовала, чтобы он устраивал у себя приемы, расходы по которым брала на себя, и была в восторге, когда кареты увозили домой перепившихся гостей. Она во что бы то ни стало пожелала иметь его портрет, и мистер Джервас написал его в красном мундире, с улыбкой взирающим на пушечное ядро, которое рвалось тут же, в углу полотна. Она поклялась, что не умрет спокойно, если не будет знать, что он сделал достойную партию, и постоянно приглашала в Челси для его обозрения молодых девиц, пленявших взор своими чертами и воображение - своим состоянием. Он улыбался, думая о том, как изменились времена, и вспоминая, как еще при жизни отца он, дрожащий от страха маленький паж, стоял, бывало, перед нею с кувшином и чашкой или сидел, скорчившись, на подножке ее кареты. Она находила в нем только один недостаток: он был чересчур воздержан для настоящего Эсмонда: всегда доходил до постели один, без помощи камердинера, и оставался нечувствительным к прелестям любых красавиц, как сент-джеймских, так и ковент-гарденских.
Что есть верность в любви и какова природа ее? Это лишь состояние духа, которое овладевает мужчиной и зависит более от него самого, нежели от женщины. Нам любо любить, вот где истина. Не повстречайся нам Джоэн, повстречалась бы Кэт и сделалась бы предметом любви столь же пламенной. Мы знаем, что возлюбленные наши ничем не лучше многих других женщин, не красивее, не умней, не добрее. Но не за это любим мы женщину, как и не за какие-либо иные особые достоинства или прелести; столь же разумно требовать от своей будущей избранницы, чтоб она была ростом со шропширскую великаншу, сколь искать в ней непревзойденный образец какого-либо совершенства. Возлюбленная Эсмонда, наряду со всеми своими достоинствами, обладала тысячью недостатков; и те и другие были ему отлично известны; она была самовластна, она была легкомысленна, она была непостоянна, она была лжива, ей чуждо было уважение к людям; она во всем решительно, даже в самой красоте своей, являла полную противоположностъ матери, преданнейшей и бескорыстнейшей женщине в мире. И все же, с той самой минуты, как он увидел Беатрису на лестнице уолкотского дома, Эсмонд понял, что любит ее. Существовали женщины лучше, но ему нужна была только эта. Другой он не хотел. Оттого ли, что она была так лучезарно прекрасна? Но он не раз слыхал от людей, что мать на вид не старше дочери и превосходит ее красотой. Почему ее голос так проникал ему в душу? Ей далеко было до Николини или миссис Тофтс; сказать по правде, она изрядно фальшивила, но даже голос св. Цецилии не звучал бы для него слаще. Цвет лица у нее был не лучше, чем у миссис Стиль "(Дик к этому времени обзавелся женой, которая держала беднягу в ежовых рукавицах), но Эсмонду он казался ослепительным, и даже когда он думал о ней, закрыв глаза, то невольно щурился от боли. Разговор ее отличался блеском и живостью, но ей не хватало тонкого остроумия ее матери, поистине несравненной собеседницы; и все же для Эсмонда ничего не было лучше, как только слушать ее и быть с ней вместе. Дни его проходили в обществе этих леди, и время летело незаметно. Он изливал перед ними свою душу, чего никогда не умел делать перед другими, почему и слыл меланхоликом или даже гордецом и нелюдимом. Их общество было для него лучше общества самых блестящих умов того времени {Равно как и его общество для них было в тысячу раз приятнее всякого иного, ибо кто же мог сравниться с ним? - Р.}. Да простит ему небо все те небылицы, которые он плел старой виконтессе в оправдание своих отлучек: дела в артиллерийском управлении, куда он и не думал ездить, беседы с генералом, аудиенции во дворце и утренние приемы у государственных деятелей, на которых он не бывал и которые тем не менее добросовестно описывал: кто как был одет на воскресном рауте в Сент-Джеймском дворце или на празднестве по случаю дня рождения королевы; сколько карет стояло в приемный день у подъезда мистера Харли, сколько бутылок он имел честь осушить вчера в "Какаовом Дереве" с мистером Сент-Джоном или в "Подвязке" с мистером Уолполом и мистером Стилем.
Госпожа Беатриса Эсмонд раз десять за это время чуть-чуть не сделала блестящую партию - так гласила придворная молва. Но Эсмонд никогда не верил ходившим о ней толкам и после трех лет разлуки воротился, хоть и не столь, быть может, неистовствуя в своей страсти, но с прежним томлением о ней и только о ней, с прежней надеждой, с прежним смирением и по-прежнему готовый вручить ей свое сердце - только наклонись и возьми. Шел уже 1709 год. Она достигла двадцати двух лет, три года находилась при дворе и все еще была не замужем.
- Это не потому, что случая не представилось, - говорила леди Каслвуд, читая в душе Эсмонда с той проницательностью, которую рождает любовь. - Но она разборчива, Гарри. Она не выйдет замуж по моей воле, и для того, кого я хотела бы назвать своим сыном, - а Генри Эсмонд знает, кто это, - для него лучше, если я не буду настаивать. Беатриса настолько своенравна, что непременно воспротивится тому, что я захочу навязать ей. Кто на ней женится, не будет счастлив, если только это не высокопоставленное лицо, в чьей власти ее возвысить. Беатрисе нужней поклонение, нежели любовь; и пуще всего она стремится властвовать. Как может мать подобным образом осуждать свое дитя? Но ведь и вы мне сын, Гарри. Вы должны знать всю правду о своей сестре. Я думала, что вы излечились от своей страсти, - ласково добавила миледи. Ведь у многих это проходит бесследно. Но, я вижу, вы все так же пылаете, как и прежде. Когда мы прочли ваше имя в "Газете", я пыталась замолвить за вас слово, мой бедный мальчик. Бедный мальчик - как бы не так! Вы теперь взрослый и важный джентльмен, а я совсем уже старуха. Ваша слава ей по сердцу и вы сами тоже. Она ценит ваш ум, и природную живость, и отменные манеры, и ту естественность в обращении, которая отличает вас от придворных щеголей. Но всего этого недостаточно. Ей нужен главнокомандующий, а не полковник. Будь она невестою графа, она не задумалась бы оставить его, если б к ней посватался герцог. Я уже вам говорила об этом. Сама не знаю, откуда столько суетности в моей бедной дочке.
- Что ж, - сказал Эсмонд, - человек может дать лишь то, что имеет. Все лучшее во мне принадлежит ей. Клянусь, я потому лишь дорожил своей скромной славой, что думал, она будет приятна Беатрисе. Что мне в том, полковник я или генерал? Пройдет десятка три-четыре лет, и много ли останется от нынешних наших почестей и заслуг? Если я и помышлял о славе, то лишь для того, чтобы она могла послужить украшением ей. Будь у меня что-либо лучшее, я и это ей отдал бы. Если ей нужна моя жизнь, я не пожалею для нее жизни. Если она станет женою другого, я скажу: благослови его бог. Я не жалуюсь и не похваляюсь. Может быть, моя верность безрассудна. Но это так. Это не от меня зависит. Я люблю ее. Вы в тысячу раз лучше, вы самая прекрасная, самая добрая, самая нежная из женщин. Поверьте, дорогая леди, все недостатки Беатрисы известны мне так же, как и вам. Но она - судьба моя. Это можно пережить. Я не умру от того, что не получу ее. Быть может, я не стал бы счастливее, будь она моей. Но que voulez vous? - как сказала бы вдовствующая виконтесса. Je l'aime {Что поделаешь? Я люблю ее (франц.).}.
- Как бы я хотела, чтобы она избрала вас! - сказала добрая леди, протягивая руку Гарри. Он поцеловал эту прекрасную руку (вся в ямочках, она и в самом деле была прелестна, и надо сказать, хотя миледи Каслвуд приближалась в ту пору к сорока годам, на вид ей нельзя было дать и тридцати). Он поцеловал эту руку и удержал ее в своей, продолжая начатый разговор.
- К чему ей слушать меня? - говорил он. - Она и так знает все, что я могу ей сказать. Она знает, что я ее раб. Быть может, я продал себя за ничто. Ну что ж, я согласился на такую цену. Я не стою ничего или я стою всего.
- Вы - такое сокровище, - соизволила сказать на это госпожа Эсмонда, что женщина, которой принадлежит ваша любовь, не должна была бы променять ее даже на целое королевство. Я выросла в деревне, и честолюбие горожан претит мне. Меня никогда не приводил в трепет высокий сан миледи герцогини и роскошь ее нарядов, а если что-либо внушает мне страх, - добавила она с лукавым смехом, - то лишь ее крутой нрав. Я видела при дворе дам, которые чахли с тоски оттого, что ее величество не так на них взглянула, и знатных вельмож, которые охотно пожертвовали бы одну ногу ради того, чтобы украсить подвязкою другую. Подобная суетность, чуждая мне, у Беатрисы врожденное свойство, и потому она с первого дня своей службы оказалась безупречной придворной. Мы с ней точно сестры, и, пожалуй даже, она - старшая сестра. Она всегда мне твердит, что у меня бедное воображение. А я в ответ уверяю, смеясь, что она готова молиться на шестерку цугом. Нет таких доводов, которыми бы я могла излечить ее от честолюбия. Оно так же присуще ей, как мне - любовь к тишине и равнодушие к почестям и богатству. Что толку в них, Гарри, и долговечны ли они? Обитель наша не здесь. - Она улыбалась, говоря эти слова, и была похожа на ангела, лишь ненадолго спустившегося на землю. Обитель наша там, где живут праведные души и куда нет доступа нашим грехам и печалям. Помню, отец часто выговаривал мне за то, что я слишком уж уверена в ожидающем нас небесном блаженстве. Но такова моя природа, и к старости я становлюсь упрямой; люблю же я своих детей, так неужели отец наш не любит нас любовью, в тысячу раз большей? Все мы встретимся там и будем счастливы, иначе быть не может. Да, да, и вы, и дети, и мой дорогой лорд. Знаете ли вы, Гарри, с тех пор, как он умер, мне всегда кажется, что его любовь ко мне воротилась и что ничто нас более не разлучит. Быть может, он и сейчас здесь, с нами, Гарри, - я верю, что он здесь. Прощение он получил, в этом я не сомневаюсь; ведь мистер Эттербери отпустил ему грехи, и, умирая, он и сам простил других. О, сколько благородства было в этом сердце! Сколько великодушия! Я была пятнадцатилетняя девочка, почти дитя, когда он на мне женился. Как добр он был, что снизошел до меня! Он всегда был добр к бедным и сирым. - Она замолчала, потом вдруг улыбнулась особенной улыбкой, словно взгляд ее проник на небо и отыскал там милорда; потом тихонько засмеялась. Я смеюсь от радости, что вижу вас, - сказала она; - когда вы возвращаетесь, то кажется, будто вы вовсе не уезжали. - Можно записать ее слова на бумаге и сохранить их в памяти, но как передать звук ее голоса, более нежный, чем музыка?
