Расставаясь с ней, расставаясь окончательно, он не помнил, – как вышел из комнаты матери. Он чувствовал, что вдруг постарел. Все его юношеские стремления исчезли разом. Он сознавал в глубине своего сердца, что этот трагический эпизод наложил печать на всю его жизнь.
– Я никого не знаю возвышеннее моего брата, – сказала однажды Мира, сидя вдвоем с м-с Мейрик у нее в комнате. – Смотря на него, мне все заботы и горе кажутся ничтожной мелочью, и я чувствую себя более терпеливой.
Грустный тон этих слов заставил м-с Мейрик посмотреть пристально на молодую девушку, и она заметила на ее лице явные следы сдерживаемых страданий.
– У вас новое горе? – спросила она.
– Может быть, я слишком боязлива и во всем вижу опасность…
– Чего же вы боитесь?
– Ах, – ответила Мира, – я скрыла это от Эздры, но, простите, вам не могу не сказать. Я видела отца.
М-с Мейрик с досадой закусила губу.
– Он очень изменился, – продолжала Мира;
– он уже в последнее время перед моим бегством был очень слаб, изнурен и часто плакал. Я рассказала Эздре все вам известное, и он говорит, что отец предавался игре, а потому был в нервном возбуждении. Увидав его, я невольно остановилась, – настолько он похудел; одежда его вся в лохмотьях, а товарищ, с которым он шел, еще страшнее его на вид.
– Он вас не видел?
– Нет, я только что вышла с одного урока и стояла под аркой. Но эта минута была страшная. Вся моя прежняя жизнь, казалось, воскресла, и я вздохнула свободно, когда он прошел, не заметив меня. Но в то же время мне стало больно, стыдно, что я отвернулась от отца. Что он делал, где он жил? Как могла я не признать его, не помочь ему хоть чем-нибудь? Самые разнообразные чувства терзали мое сердце, и, право, я не помню, как вернулась домой. Я только повторяла: «Я не могу, не должна говорить об этом Эздре!»
– Вы боитесь его встревожить?
– Да, меня удерживает и нечто другое. Мне больно, что Эздра знает всю правду об отце, и невыносима мысль, что отец когда-нибудь явится и принужден будет выслушивать упреки сына. Мне кажется, – я с радостью согласилась бы содержать его на свои трудовые копейки, только бы его не видел брат.
Явившись в банкирский дом в Майнце, Деронда спросил Иосифа Каломина, и его тотчас провели в комнату, где за столом сидел старик, с седой бородой, которого он видел год тому назад во франкфуртской синагоге. Увидав Деронда, который еще в конторе передал письмо княгине, он встал, но не протянул руки.
– Вот видите, молодой человек, – сказал он, – теперь вы меня ищете.
– Да, ищу, чтобы выразить горячую благодарность другу моего деда, – ответил Деронда; – я много обязан вам за ваши заботы обо мне.
– Так вы не сердитесь на то, что вы не англичанин? – спросил радостно Каломин.
– Напротив, я очень благодарен, что вы помогли мне узнать тайну моего происхождения.
– Садитесь, садитесь, – сказал поспешно Каломин. Он начал пристально рассматривать молодого человека. – Вы мне доставили большое удовольствие своим посещением, – продолжал он. – Я вижу в вас моего друга, каким он был в молодости, и меня радует, что вы более не чуждаетесь своего народа…
Вы добровольно и от чистого сердца говорите: «я внук Даниэля Деронда?»
– Конечно, – отвечал Деронда, – но я и никогда не обращался презрительно с евреем только потому, что он еврей.
– Очень хорошо, – произнес Каломин, закрывая лицо рукою. – Но я спас вас для нашего народа. Мы с вашим дедом, Даниэлем Деронда, еще детьми поклялись быть вечными друзьями. Его хотели ограбить после смерти, но я спас то, что он ценил дороже всего на свете и завещал своему внуку, – а теперь я возвращаю ему и этого внука, которого у него хотели отнять.
Каломин вышел в другую комнату, через минуту возвратился, неся шкатулку в кожаном чехле, и передал ее Деронда.
– Не можете ли вы мне сообщить некоторые подробности о моем деде? – спросил последний.
– Вы, вероятно, были бы таким же человеком, как ваш дед, если бы не получили английского воспитания, – ответил Каломин. – Вы очень похожи на него лицом, – но у него было более решительное выражение. Железная воля просвечивала во всех его чертах. С детства он всасывал в себя знание, как растение – дождевую влагу. Специально же он занимался математикой и учением о жизни и здоровье человека. Он путешествовал по разным странам и многое видел и исследовал лично. Мы занимались с ним вместе, но он всегда заходил гораздо дальше меня. Мы оба были ревностные евреи, но он постоянно думал о будущности нашего народа. Будьте достойным его внуком, молодой человек. Вы назовете себя евреем и будете исповедовать веру ваших отцов?
– Я буду называть себя евреем, – отвечал Деронда, несколько побледнев, – но я не мог исповедовать ту, именно, веру, которой держались отцы. И у них вера несколько расширилась, и они учились многому у других народов. Но я чувствую, что для меня выше всего долг к нашему народу, и если можно чем-нибудь восстановить и улучшить общую жизнь моих соотечественников, то я посвящу этой задаче всю свою жизнь.
– Вы думаете о будущем; вы настоящий внук Даниэля Деронда, – сказал Каломин.
Они расстались.
Страх встретить снова отца у Миры все усиливался.
Однажды, возвращаясь домой, она услыхала, что за нею кто-то торопливо идет. Она тотчас же подумала, – не преследует ли ее отец. Боясь обернуться, она продолжала идти своим обычным шагом; вдруг она почувствовала, что кто-то схватил ее за руку и произнес:
– Мира!
Она остановилась, но не вздрогнула; она ожидала услышать этот голос. Она твердо взглянула на отца. Он смотрел на нее с заискивающей улыбкой. Его лицо, некогда красивое, теперь пожелтело и покрылось морщинами. Его подвижная фигура придавала ему странный, комический вид. Одежда на нем была поношенная, и вообще вся его наружность не внушала к нему никакого уважения. Горе, сожаление и стыд зашевелились в сердце Миры.
– Это вы, батюшка? – сказала она грустным, дрожащим голосом.
– Зачем ты убежала от меня? – поспешно говорил он. – Ты знала, – я никогда не сделаю тебе ничего дурного. Я всем пожертвовал, чтобы дать тебе блестящее воспитание. Ты всем обязана мне, и чем же ты меня вознаградила? Когда я постарел, ослаб, ты меня покинула, не думая, буду ли я жив или умру с голода.
Лапидот начал утирать глаза платком. Он искренно считал, что дочь дурно с ним поступила, так как он принадлежал к числу тех людей, которые признают только обязанности других по отношению к себе, а за собой не знают никакого долга. Несмотря на его слезы, Мира твердо ответила ему:
– Вы знаете, – почему я вас покинула. Я догадывалась, что вы обманули мою мать.
Мира молча пошла вперед, и он последовал за нею.
– Ты, кажется, хорошо живешь, Мира? – спросил Лапидот.
– Добрые друзья подобрали меня в горе и нашли мне работу, – отвечала Мира: – я даю уроки и пою в частных домах.
– И тебе было бы стыдно, если б они увидели твоего отца? Я приехал в Англию только для того, чтобы отыскать тебя. Тяжело мне жить здесь.
Мира с беспокойством подумала, что если она не поможет отцу, он падет еще ниже.
– Где ты живешь? – спросил Лапидот.
– Недалеко отсюда.
– Одна?
– Нет, – ответила Мира, смотря ему прямо в глаза, – с братом.
Словно молния блеснула в глазах старика. Но через минуту он пожал плечами.
– С Эздрой? Где ты его нашла?
– Долго рассказывать. Вот наш дом. Брат никогда не простил бы мне, если бы я отказала вам в гостеприимстве.
Мира стояла на подъезде. Сердце ее тревожно билось при мысли, – что произойдет при свидании отца с Эздрой, и в то же время ей было жаль этого несчастного человека.
– Подожди минутку, милая, – сказал Лапидот, – каким человеком стал Эздра?
– Добрым, удивительным! – воскликнула Мира в волнении. – Он очень учен, думает о великом; все его глубоко уважают. Рядом с ним чувствуешь себя в присутствии пророка, – перед ним бесполезно лгать.
– Милая, – сказал Лапидот нежным, ласкающим тоном, – неужели тебе все равно, что сын меня увидит в таких лохмотьях?
Если б у меня была небольшая сумма денег, то я прилично бы оделся, походил бы на вашего отца и мог бы найти себе приличное место, – а теперь меня принимают за нищего-скомороха. Я хотел бы жить с моими детьми, забыть прошлое и простить всем. Если бы ты дала мне десять фунтов стерлингов или принесла завтра, я через два дня явился бы к вам в приличном виде.
Мира чувствовала, что не должна поддаваться соблазну, и решительно отвечала:
– Мне больно отказать вам, батюшка, – но я обещала моим друзьям не иметь с вами никаких тайн. Пойдемте к брату, и мы вам все устроим.
– Хорошо, я приду завтра, – отвечал Лапидот и тут же добавил: – я расстроен этой встречей, Мира. Позволь мне немного оправиться. Но, если у тебя есть деньги в кармане, одолжи мне что-нибудь на покупку сигар.
Мира, не рассуждая, опустила руку в карман и подала отцу свое портмоне. Лапидот поспешно схватил его и удалился почти бегом.
