Писарро. Все это верно. В любви - ты чудо среди женщин, на войне - ты образец для воина. И потому тебе принадлежит по праву все мое сердце и половина всего, что я приобретаю.
Эльвира. Дай мне убедиться, что я владею твоим сердцем - остальное меняю на пощаду для Алонсо.
Писарро. Довольно! Если б я и хотел помедлить с казнью, сейчас ты каждым словом ускоряешь его судьбу.
Эльвира. Значит, завтра Алонсо умрет?
Писарро. Ты веришь, что это солнце сядет? Так же непреложно при его восходе Алонсо умрет.
Эльвира. Тогда - свершилось! Нить разорвана... навеки. Но запомни... До сих пор я много раз давала тебе повод сомневаться в моей решимости - даже при самой большой обиде, - но теперь запомни: те губы, которые с холодной усмешкой, с мстительною злобой могут оскорблять врага, когда он пал, те губы уже никогда не получат залога любви. Та рука, которая, не дрогнув, подпишет кровавый приговор, предаст ненужной пытке жертву, открывшую сердце свое, та рука уже никогда не пожмет руку друга. Писарро! Не презирай моих слов, не пренебрегай ими! Я чувствую, как благороден пыл, которым дышат сейчас мои мысли... Кто не способен чувствовать, как я, тот жалок в моих глазах; кто чувствует, но не желает поступать, как поступила б я, того я презираю!
Писарро (поглядев на нее молча, с деланой улыбкой пренебрежения). Я выслушал тебя, Эльвира, и отлично понял, какой благородный пыл вдохновляет тебя, ловкий адвокат, ратующий за добродетель! Поверь, я сострадаю твоим нежным чувствам к юному Алонсо! Он умрет на рассвете! (Уходит.)
Эльвира. Так. Справедливо, что я унижена, - я позабыла, кто я, и, вступившись за невинного, заговорила языком добродетели. Я по заслугам получаю пинок от Писарро. Лейтесь, лейтесь, слезы слабости, - последние, какие прольют эти глаза. Как может женщина любить, Писарро, ты слишком хорошо узнал, - теперь узнаешь, как она может ненавидеть. Да, неколебимый! Не дрогнувший ни разу перед смертельным риском! Не ты ли на Панамском гребне бросил вызов бушующим стихиям, разорвавшим молчание той страшной ночи, когда пошел ты, как за своим сапером, за раскатом грома и, вступив на поколебленную землю, водрузил свой флаг над огненным жерлом вулкана! В морском сражении, когда, подорванный снарядом, твой корабль разлетелся в щепы, не ты ли вступил на горящий обломок и поднял над головой свой сверкающий меч, словно и тут, перед гибелью, весь мир вызывал на бой?! Иди же, бесстрашный, и встреть последнюю, самую грозную в жизни опасность встреть и перенеси, если можешь, ярость женщины, оскорбленной тобою! (Уходит.)
ДЕЙСТВИЕ ЧЕТВЕРТОЕ
КАРТИНА ПЕРВАЯ
Темница в расселине скалы.
Алонсо в цепях. У входа расхаживает часовой.
Алонсо. В последний раз я видел, как сомкнулся над светилом мглистый океан. В последний раз сквозь щель над головой я вижу мерцанье звезд. В последний раз, о солнце (и близок этот час!), я встречу твой восход, увижу, как под косым твоим лучом белесый утренний туман рассеется в сверкающие капли росы. Потом наступит смерть, и я паду, не встретив полдня жизни... Нет, Алонсо, прожитую жизнь не исчисляй на жалкий счет часов и дней, когда дышал ты: достойно потраченную жизнь мерь благородной мерой дел - не лет. Тогда роптать не станешь - тогда благословишь ты судьбу за то, что в свой недолгий век ты послужил орудием защиты слабых и угнетенных и через тебя пришло к ним счастье! И в преклонные года умрет безвременно, кто не оставит на земле ни в ком воспоминания о добром деле. Долго прожил лишь тот, кто жил, верша добро.
Входит солдат, показывает часовому пропуск. Тот удаляется.
Что ты принес?
Солдат. Мне велено доставить вам в темницу завтрак.
Алонсо. Кто велел?
Солдат. Донья Эльвира: она и сама зайдет сюда до рассвета.
Алонсо. Отнеси ей мое сердечное спасибо, а завтрак возьми себе, приятель, - мне не понадобится.
Солдат. Я служил под вами, дон Алонсо. Простите мне это неловкое слово, но я всей душой жалею вас. (Уходит.)
Алонсо. Да, в лагере Писарро жалеть несчастного - на это нужно прощение... (Смотрит в дверь.) А на востоке как будто уже сквозят во тьме полоски света. Если так, - мне остается час жизни. Нет, не буду следить за приближением зари. Во мраке этой кельи моя последняя мольба к тебе, Благая Сила, о жене и о ребенке. Дай прожить им в целомудрии и мире, дай им чистоту души - все другое не ценно. (Уходит в глубину пещеры.)
Часовой. Кто тут? Живо отвечай! Кто тут?
Ролла (за сценой). Монах. Я пришел навестить узника.
Входит Ролла, переодетый монахом.
Скажи, приятель, не Алонсо ли, пленный испанец, сидит в этой тюрьме?
Часовой. Он самый.
Ролла. Мне нужно с ним поговорить.
Часовой (преграждая ему дорогу копьем). Нельзя.
Ролла. Он мой друг.
Часовой. Да будь хоть брат - нельзя.
Ролла. Какая судьба его ждет?
Часовой. Он умрет на рассвете.
Ролл а. О!.. Значит, я пришел во-время.
Часовой. Как раз во-время, чтобы увидеть его казнь.
Ролла. Солдат, мне нужно с ним поговорить.
Часовой. Назад! Назад! Нельзя.
Ролла. Молю тебя, хоть минуту...
Часовой. Напрасно хлопочешь - мне дан самый строгий приказ.
Ролла. Я видел, оттуда вышел только что посыльный.
Часовой. У него был пропуск за подписью, которая для нас закон.
Ролла. Взгляни на эту золотую цепь, на эти драгоценные каменья. В твоей родной стране они составят для тебя и для твоей семьи огромное богатство, о каком ты и мечтать не смел. Бери - они твои. Дай мне побыть с Алонсо одну минуту.
Часовой. Прочь! Ты вздумал меня купить? Меня! Коренного кастильца! Я знаю свой долг.
Ролла. Солдат! Есть у тебя жена?
Часовой. Есть.
Ролла. И дети?
Часовой. Четверо - славные мальчуганы, такие бойкие!
Ролла. Где они у тебя?
Часовой. На родине, в деревне - в той самой хижине, где и я родился на свет.
Ролла. Ты любишь детей и жену?
Часовой. Люблю ли? Видит бог, как люблю!
Ролла. Солдат! Вообрази, что ты приговорен к смерти - к жестокой казни в этой чужой стране. Какая была бы у тебя последняя просьба?
Часовой. Чтобы кто-нибудь из товарищей отнес мое предсмертное благословение жене и детям.
Ролл . А если бы этот товарищ стоял у входа в твою тюрьму... И тут ему сказали бы: "Твой друг и соратник умрет на рассвете... но тебе, его товарищу, нельзя поговорить с ним ни минутки... Нельзя отнести его предсмертное благословение бедным детям и горюющей жене", - что ты подумал бы о том, кто прогнал бы товарища от порога?
Часовой. Чего ты хочешь?
Ролла. У Алонсо есть жена и сын... Я пришел только за тем, чтобы принять для нее и для ее младенца последнее благословение от моего друга.
Часовой. Входи. (Удаляется.)
Ролла. О добрая природа! К тебе прибегнуть - и никогда мольба не будет напрасной. Все на земле, в чем дышит жизнь и что одето телом - и человек, и зверь, житель дикого леса или воздушной высоты, - несет в своей груди родительское сердце, и это сердце ты обвила неразрывной нитью любви к детенышу: потянешь" - и вновь оно с тобой. Кровавый коршун рассекает бурю стальным крылом, но грудь его, над сердцем, одета в мягкий пух, как у лебедки, и над своими бесперыми птенцами горлинка не склонится нежней!.. Да, он выходит, запирает наружные ворота... Алонсо! Алонсо! Друг! Ах... мирно спит! Алонсо... вставай!
Алонсо. Как! Мой час истек?.. Что ж. (Выходит из глубины сцены.) Я готов.
Ролла. Алонсо, узнаешь?
Алонсо. Чей голос я слышу?
Ролла. Роллы. (Сбрасывает плащ.)
Алонсо. Ролла! Мой друг! (Обнимает его.) Святое небо! Как ты прошел сквозь стражу? Неужели эта одежда... " Ролла. Стражник пропустил меня. Нельзя терять ни мига на разговоры. Я эту рясу сорвал с убитого монаха, когда шел сюда по полю битвы; она послужила мне пропуском в твою тюрьму. Теперь бери ее ты - и беги!
Алонсо. А Ролла?
Ролла, Останется здесь за тебя.
Алонсо. И за меня умрет? Нет! Лучше мне всю вечность на дыбе.
Ролла. Я не умру, Алонсо. Писарро нужна твоя жизнь, не жизнь Роллы; ты скоро вырвешь меня из тюрьмы; а не вырвешь - ну что ж? Я одинокий, подточенный чинар среди пустыни: никто его не ищет, не живет под его сенью. А ты - ты муж и отец. От твоей жизни зависит жизнь милой жены и беспомощного младенца. Иди, Алонсо! Иди! Спаси не себя - Кору спаси и ребенка!
Алонсо. Друг! Не тревожь моего сердца, Я приготовился умереть в мире.
Ролла. В мире? А ту, для которой ты поклялся жить, предашь безумию, горю и смерти? Потому что, поверь, я оставил ее в таком безысходном отчаянье... Только твое немедленное возвращенье вернет ей рассудок.
Алонсо. О боже!
Ролла. Если ты и сейчас колеблешься, слушай, Алонсо: ты знаешь, конечно, что Ролла, дав слово, всегда его держит. Так вот: если из упрямой гордости ты откажешь другу в высоком счастье - спасая тебя, сохранить жизнь Коры, - клянусь священной правдой, никакая сила в мире не заставит меня отсюда уйти. И тогда утешайся гордым своим торжеством: гляди, как рядом с тобой умирает Ролла, и при этом знай, что Кора и твой сын обречены на гибель.
