- Да она ведь живая. Я вам говорю - эта девушка живая. Если бы она была как мы, ей было бы все равно, носить платье или нет. Наряды не для мертвых.
- Замолчите же, у вас совсем ум за разум зашел, - возразила ей Простая. - Как, по-вашему, она может оставаться живой здесь, под водой?
- Да, верно, под водой нельзя выжить, - удрученно согласилась сумасшедшая, будто внезапно вспомнила урок, выученный давным-давно.
Это, впрочем, не помешало ей повторить через несколько минут:
- А я вам говорю, она живая!
- Оставьте нас в покое! Вот ненормальная! - воскликнула Простая. - В конце концов, есть же вещи, о которых просто не дозволено говорить.
Но даже она, всегда считавшаяся лучшей подругой Незнакомки из Сены, как-то подошла к ней, и на ее лице было написано: "Я на вас тоже обижена".
- Почему вы так держитесь за свое платье здесь, в морской глубине? спросила Простая.
- Мне кажется, оно защищает меня от всего, пока мне непонятного. Тогда одна из женщин, которая накануне уже набрасывалась на нее с упреками, закричала:
- Ей хорошо выделяться среди нас! Маленькая развратница! Поверьте мне, хотя на земле я была матерью семейства, сейчас, если бы моя дочь оказалась рядом, я без колебаний приказала бы ей: "Снимай платье немедленно!" И ты тоже снимай! - заорала она Незнакомке из Сены, тыкая, чтобы унизить ее (здесь, в глубине моря, это считалось страшным оскорблением). - Или же берегись этого, милочка!
И, потрясая в воде ножницами, она яростно бросила их к ногам девушки.
- Вам лучше уйти! - воскликнула Простая, возмущенная ее злобой.
Оставшись одна, Незнакомка спрятала свою боль, уплыв, насколько могла, в дальние, тяжелые воды.
"Не это ли на земле называется завистью?" - подумала она. И, обнаружив, что на ее глаза навернулись крупные жемчужины, воскликнула:
- Нет! Никогда! Не могу, не хочу привыкать ко всему этому!
И она бежала из колонии. Попала в какие-то пустынные местности, плыла очень быстро - насколько позволял кусок свинца, тянувшийся за ногой.
"Какие страшные гримасы жизни! - думала она. - Оставьте меня в покое. Оставьте меня наконец в покое! Почему вы хотите, чтобы я что-то делала для вас, ведь всей остальной жизни уже не существует!"
Когда последние рыбы-фонарики исчезли далеко позади и девушка осталась совершенно одна посреди глубокой ночи, она взяла черные ножницы, захваченные перед бегством, и перерезала веревку с грузом - тот стальной якорный канат, который держал ее в глубинах.
"Надо окончательно умереть, - подумала она, поднимаясь к поверхности. Совсем".
Во мраке морской ночи свечение ее тела сначала резко усилилось, а потом погасло. И тогда улыбка блуждающей утопленницы вернулась на уста Незнакомки из Сены. И любимые рыбки девушки без колебаний последовали за ней, я хочу сказать, последовали ее примеру - умереть от перемены давления, поднимаясь все выше и выше из глубины.
ХРОМЫЕ НА НЕБЕСАХ
Les boiteux du ciel
Тени бывших обитателей Земли собрались на небесных просторах. Они ходили по воздуху, как некогда по земной тверди.
И тот, кто прежде был доисторическим человеком, сказал себе: "Все, что нам нужно, - это хорошая просторная, надежно защищенная пещера и несколько камней, чтобы высекать огонь. Но как тут убого! Вокруг ничего твердого, одни лишь призраки да пустота".
А отец семейства, живший уже в наши дни, осторожно вводил то, что считал ключом, в воображаемую замочную скважину, а потом делал вид, что заботливо закрывает за собой дверь.
"Ну вот я и дома, - думал он. - Еще один день прошел. Сейчас поужинаю и на боковую".
Наутро ему представлялось, что за ночь у него выросла борода, и он долго намыливал щетину кисточкой тумана.
Да, все это - дома, пещеры, двери и даже физиономии крупных буржуа, прежде красноватые, были теперь лишь серыми тенями, наделенными воспоминаниями, карикатурой на свой прежний облик, фантомами людей, городов, рек, континентов - ведь здесь, наверху, можно было обнаружить настоящую небесную Европу, с Францией, всей целиком, с полуостровами Бретань и Котантен, которые никак не хотели расставаться, с Норвегией, не утратившей ни единого фьорда.
Все, что происходило на Земле, отражалось в этой части небес, пусть даже на какой-нибудь никому не известной улочке заменяли всего один булыжник в мостовой.
Здесь можно было видеть души экипажей всех времен - карет праздных королей, колясок рикш, грузовых автомобильчиков, омнибусов...
А те, кто в земной жизни не знал иного средства передвижения, кроме собственных ног, и на небесах ходили только пешком.
Одни не ведали еще об электричестве, другие предсказывали его скорое появление, третьи щелкали воображаемыми выключателями, и им казалось, что от этого становится светлее.
Время от времени голос, единственный, который можно было услышать в межзвездном пространстве, голос, звучавший неизвестно откуда, проникал каждому туда, где прежде было слуховое отверстие: "Никогда не забывайте, что вы всего лишь тени!"
Однако каждый проникался смыслом этих слов всего лишь на какие-нибудь четыре-пять секунд, а потом все продолжалось так, будто никто ничего не говорил. Тени вновь поддавались самообману, веря во все, что они делают.
Ни словечка, ни даже шепота.
Впрочем, душа настолько прозрачна, что для начала разговора достаточно встать лицом к лицу к "собеседнику", если так можно выразиться.
Можно было с изумлением увидеть мать, стоящую перед своим малолетним сыном, - на лице ее было написано: "Осторожно! Ты можешь упасть и убиться!" - будто малыш и впрямь подвергался риску.
А потом она же сообщала соседке: "Вчера он вернулся из коллежа с разбитыми коленками".
У всех был неизменный облик, возраст не менялся, но это не мешало родителям спрашивать детей, кем они станут, когда вырастут, подмечать, как они выросли за последнее время - действительно выросли, и стали приносить пользу, и это радует... Но когда молодые люди целовались, то делали это с полнейшим безразличием.
Слепые были такими же зрячими, как и все, и притворялись, будто палочки им ни к чему, но при ходьбе все равно откидывали головы назад, чтобы уберечься при столкновении с несуществующими, увы, препятствиями.
А человек, испытавший на Земле большую любовь, часто перебегал с одной стороны улицы на другую в надежде оказаться лицом к лицу с возлюбленной, (Это был Шарль Дельсоль, скоро вы о нем узнаете.)
Часто новоприбывшие, чтобы избавиться от страданий, вырывали у себя из груди сердце, трепещущий серый комочек, бросали под ноги, долго разглядывали, а потом топтали ногами, после чего сердце, совершенно неизменившееся, просто и спокойно занимало место в груди "развоплощенного", если так можно выразиться, человека, и тот навеки терял способность страдать и плакать.
Здесь утешали новичков, которые еще не знали, что делать с собственной тенью, не осмеливались переступить кому-нибудь дорогу, поднять руку для приветствия, скрестить ноги, побежать, прыгнуть - с разбега или без словом, совершать все то, что для старожила не составляло никаких проблем. Новички все время оглядывались по сторонам и ощупывали себя, будто потеряли кошелек.
"Это пройдет, это сей момент пройдет..."
Момент, который может пройти!
"Нечего жаловаться, - говорили им. - Есть куда более несчастные". И пальцем указывали туда, где в данный момент должна была находиться Земля, невидимая Земля. Даже малыши, даже новорожденные, разбуди их внезапно посреди ночи, всегда могли точно показать, где она.
Как ни напрягай слух, не услышишь ни звука! Можно вглядываться в серые губы мужчин и женщин, склоняться над колыбелью в надежде, что оттуда донесется возглас младенца, - тщетно!
Тени собирались то у одной, то у другой, чтобы "послушать" пьесу, сыгранную на бестелесной виолончели, - тогда каждый, отдавшись своей фантазии и сообразно собственному вкусу, мог представить игру камерного квартета, или звуки большого органа, или соло флейты, или шум ветра в ельнике, скрытом завесой ливня.
Однажды человек, бывший при жизни большим пианистом, сел за свое призрачное фортепьяно и пригласил друзей посмотреть, как он играет. Все знали: будет исполняться Бах - и надеялись, что благодаря гениальности композитора и пианиста можно будет хоть что-то услышать. Приглашенные вертели головами в надежде на чудо. Некоторые думали, что перед ними Бах собственной персоной. В сущности, так оно и было. Он сыграл токкату и фугу. Слушатели взволнованно следили за игрой маэстро, и каждый верил, что в самом деле слышит музыку. Когда композитор снял руки с клавиатуры, все принялись хлопать в ладоши - понятное дело, не раздалось ни звука. Тогда, убедившись, что чуда не случилось, все поспешили разойтись по домам.
Но самая большая беда Теней состояла в том, что они ничего не могли ухватить руками. Все вокруг было абстрактным. Подержать в пальцах хоть что-нибудь - обрезок ногтя, волосок, хлебную горбушку, неважно что, лишь бы осязаемое...
