Я написал текст речи по-французски. К несчастью, свет здесь устроен таким причудливым образом, что я был практически ослеплен и не мог читать. Поэтому мне пришлось импровизировать (получилось совсем неплохо), прибегнув к моей излюбленной звучной и нравоучительной манере, напоминающей флоберовского l’idiot, а потому вполне уместной для этого особого случая.
Я сдержанно затронул тему коррупции. Публика, однако, отлично все поняла.
— Удивительно, — говорил я, — какое множество злоупотреблений может быть обнаружено в процессе голосования. Казалось бы, чего проще: избиратель подчеркивает в своем бюллетене демократический или республиканский список. Но со времени выборов в ноябре прошлого года добрые флоридцы или по крайней мере их республиканские попечители обнаружили, что Тилден отнюдь не победил в этом томном тропическом штате 92 голосами, а проиграл Хейсу 992 голосами. Поскольку такой перевес незначителен, вполне возможно, что первый подсчет был неточен. Но теперь нам говорят, что Луизиана — ничуть не менее томная и тропическая, — дав Тилдену в ноябре большинство в 6549 голосов, сейчас, словно одумавшись, предпочла Хейса большинством в 4807 голосов.
К этому моменту публика начала посмеиваться и перешептываться. Скосив, насколько было возможно, глаза, я увидел Эмму вместе с Цельмонтами в центральной ложе.
— Эти забавные и запоздалые пересчеты голосов в двух штатах привели к тому, что коллегия выборщиков большинством в один голос шестого декабря избрала Хейса президентом. Однако, поскольку Хейс проиграл выборы Тилдену, получив на четверть миллиона голосов меньше, конгрессу предстоит теперь решить, какой из двух спорных списков от спорных штатов считать действительным. Первый, которым в ноябре президентом избран Тилден, или второй, которым в декабре избран Хейс.
Прямо подо мной в первом ряду какой-то сердитый француз вскочил со своего места. Это был член делегации тружеников, посланной для наблюдения за Демократией в действии; проезд делегации оплачен собранными по подписке деньгами. Когда делегация уезжала из Парижа, ее благословил не кто иной, как сам Виктор Гюго, чья проза еще более прозрачна и блистательна, чем моя, когда я перехожу на французский.
«Будущее, — воскликнул Гюго, — уже занимается зарей, и оно, конечно, принадлежит Демократии, сутью которой является пацифизм». Очевидно, великому человеку так никто и не рассказал о нападении Америки на Мексику в сороковых годах и на Канаду в 1812-м. Гюго уверенно говорил о грядущих Соединенных Штатах Европы и заклинал добрых тружеников идти вперед с высоко поднятым факелом (как все риторики обожают этот факел!), «факелом цивилизации, с земли, где родился Христос, на землю, где родился Джон Браун». Складывается впечатление, что, помимо всего прочего, гений не в ладах с элементарной географией.
— Объясните мне, сэр, — спросил рабочий, — чем эти выборы отличаются от той бесславной комедии, во время которой Луи Наполеон уничтожил Французскую Республику и провозгласил себя императором.
Одобрительные крики и алодисменты. Краешком глаза я увидел, как Бельмонт в манере, свойственной всем демагогам, кивает головой публике.
— Разница в том, — сказал я, когда аудитория несколько поутихла, — что в марте генерал Грант освободит Белый дом…
— Но партия Гранта…
— Но грантовский наследник…
— Но Хейс…
Со всех концов зала огорченные, нет — озлобленные поклонники демократии начали выкрикивать лозунги и проклятия.
Последним отчаянным усилием пытаясь совладать с аудиторией, я крикнул:
— В феврале конгресс провозгласит Сэмюеля Тилдена — избранного большинством в четверть миллиона голосов — нашим следующим президентом. И американская республика будет жить и процветать! — Мне удалось вызвать этим внушительную овацию, позволившую мне улизнуть. Я взмок от пота, меня бил озноб.
Мы с Эммой отправились в дом, то есть во дворец Бельмонтов, где нас ждал ужин на пятьдесят персон, из которых многие были в Чикеринг-холле. Меня поздравляли с выступлением. Но мне не суждено было долго купаться в лучах обожаемой мною славы. Не успел еще я выпить бокал шампанского, как Бельмонт пригласил меня в библиотеку; там на фоне нескончаемых сафьяновых переплетов, он произнес бесстрастную речь, и его гортанный голос был удивительно похож на бисмарковский, как и тема речи.
— Рабочий был прав. То, что происходит сейчас, ничем не отличается от того, что сделал Луи Наполеон, когда превратился в Наполеона III. Но я хочу, чтобы роль Луи Наполеона сыграл Тилден. Взял корону в свои руки. Она принадлежит ему по праву. Так пусть же берет ее. Если потребуется, силой!
— Но у него нет силы. Войска у них. — Я откинулся на спинку новомодного, очень глубокого кожаного кресла. Одежда моя неприятно прилипала к телу. Не хватает только подхватить воспаление легких.
— Они хуже якобинцев! — Бельмонт обрушился на руководителей республиканской партии, переместив историческую аналогию на еще более раннюю эпоху.
— Все будет решено, — сказал я успокоительно, — в какой-нибудь комиссии по итогам выборов.
— Но мы не знаем, какая это будет комиссия. Кто в нее войдет. Очевидно одно: с каждым днем наши позиции становятся слабее. В течение месяца страна считала Тилдена следующим президентом. Теперь люди начинают сомневаться. Они читают «Таймс»…
— И «Геральд» тоже, — мягко добавил я; все-таки у нас самый крупный тираж.
— Я хочу видеть Тилдена в Вашингтоне. Теперь же!
— Для принятия присяги?
— Нет. Это он сделает в марте, как того требует конституция. Но он должен возглавить свою партию в конгрессе. Он не должен все важные дела перепоручать Хьюиту, человеку честному, но… одним словом, Тилден — это мастер политической игры. На его стороне закон. А то и другое вместе… — И так далее.
Наконец я был освобожден и смог поужинать. Когда я выходил из бельмонтовского дворца, ко мне подошла просто одетая женщина средних лет; она поджидала меня на улице.
— Я двоюродная сестра вашей покойной жены, мистер Скайлер. — То была чистая правда (ее бабушка из Тракслеров, ее тоже зовут Эмма). Она живет в штате Висконсин, зарабатывает на жизнь себе и пяти ребятишкам тем, что пишет об Америке для иностранных газет. Ее муж, австриец, сбежал из дома; я обещал, дать ей интервью.
— Моя старшая дочь очень похожа на вашу Эмму, — сказала она грустно. Эмма была очень добра к своей несчастной родственнице и тезке.
Дочь довезла меня до отеля «Пятая авеню» по дороге в дом Сэнфордов, где она живет сейчас одна. Дениз в Южной Каролине. Сэнфорд в Вашингтоне, он всецело поглощен выборами. Он радушно пригласил меня переселиться в их опустевший дом, но я сказал, что предпочитаю отель: там частный телеграф и вечное столпотворение республиканских политиканов. За полчаса в Углу таинств я узнаю больше, чем из всех газет города.
— Ты был великолепен, папа! — утешала меня Эмма.
— Я сказал лишь то, что можно и нужно было сказать этой аудитории; кое о чем я был вынужден умолчать.
— Ты должен провести с нами рождество. На Юге. На этом настаивает Дениз. И я тоже.
— Да, я знаю. — Дениз пишет мне едва ли не каждодневно, сообщая о своем здоровье и настроении. И то и другое отменно. — Я должен быть здесь. С губернатором.
— Однако все это может затянуться.
— Надеюсь, нет. Четвертого марта новый президент должен вступить в должность. Так гласит закон.
— Значит, остается еще два месяца… беспорядков?
— Боюсь, что так.
— Будет революция? — В устах Эммы это отнюдь не отвлеченный вопрос. Мы в Париже пережили не один кровавый переворот.
— Никто не ведает, — ответил я. — Это зависит от губернатора. Говорят, что на Юге сейчас есть не менее ста тысяч вооруженных людей, готовых ринуться в бой.
— Теперь я понимаю, почему в Африку ездят, но не живут в ней.
Завтра Эмма уезжает на Юг. На плантации Сэнфорда она будет вне опасности. Дениз хочет пробыть там до февраля, когда она должна родить.
В письме, которое ожидало меня в номере, Дениз пишет: «Эмма находит, что здесь будет безопаснее. Конечно, это удобно. Она прислала ко мне «помощницу» мадам Рестел — так это называется? — столь же опытную, сколь и дорогую… Она должна будет принять accouchement!. Но вы ведь приедете к нам задолго до этого? Самое позднее — к Новому году, иначе я рассержусь и лишу вас титула крестного отца!»
Пишу в вагоне по пути из Олбани в Нью-Йорк. Салон-вагон почти пуст. Рядом со мной губернатор Тилден, с сегодняшнего дня больше не губернатор. В данный момент он сидя спит с выражением деликатного ожидания на лице. Биглоу через проход напротив. Неподалеку детектив, приставленный к Тилдену для охраны, читает роман в желтой обложке. Наши попутчики с некоторым любопытством посматривают на новоизбранного президента. Сегодня первый день нового, 1877 года.
