Перед тем как на помост вступили главные соперники, там состязались бойцы помельче. Первыми вышли боксеры, но дрались они без особого задора, и ни один не потерпел значительного урона, так что мистер Уорингтон и все прочие зрители не получили от этого зрелища никакого удовольствия. Затем начался бой на дубинках, однако проломленные головы были настолько неизвестными, а ушибы и раны настолько пустяковыми, что зрители, вполне понятно, начали свистеть, вопить и всякими иными способами выражать свое недовольство.
— Чемпионов! Чемпионов! — вопила толпа, и после некоторого промедления на помост наконец соблаговолили выйти указанные знаменитости.
Первым по ступеням поднялся неустрашимый Саттон, держа в руке шпагу, он отсалютовал публике этим грозным оружием и отвесил низкий поклон в сторону частной ложи-балкона, в которой сидел тучный джентльмен, особа, по-видимому, важная. Вслед за Саттоном на помосте появился прославленный Фигг, которому тучный джентльмен одобрительно помахал рукой. Оба бойца были в рубашках и обриты наголо, так что взору зрителей открылись шрамы и рубцы, полученные ими в бесчисленных великолепных схватках. На могучей правой руке оба доблестных чемпиона повязали свои "цвета" — широкие ленты. Гладиаторы обменялись рукопожатием, и, как выразился некий поэт, их современник, "заговорила сталь" {* Читателю, любящему старину, несомненно, известны простодушные стихи, помещенные в шестом томе антологии Додели, в которых описывается эта схватка. (Прим. автора.)}.
В начале схватки великий Фигг нанес противнику удар такой чудовищной силы, что, придись он по благородной шее этого последнего, туловище его лишилось бы своего изящного украшения, отсеченного с легкостью, с какой нож рубит морковь. Однако Саттон принял клинок соперника на свой, и мощь удара была такова, что шпага Фигга переломилась, уступив в упорстве сердцу того, чья рука ее направляла. Бойцам подали новые шпаги. Первая кровь брызнула на вздымающейся груди Фигга под восторженные вопли приверженцев Саттона, однако ветеран воззвал к зрителям — и не столько к ним всем, сколько к тучной персоне в ложе — и показал, что ранила его собственная шпага, сломавшаяся при предыдущем выпаде.
Пока продолжался спор, вызванный этим происшествием, мистер Уорингтон заметил, что в ложу тучного незнакомца вошел джентльмен в костюме для верховой езды и в простом парике — и, к своему большому удовольствию, узнал в нем своего танбриджского друга, лорда Марча и Раглена. Лорд Марч, который отнюдь не был щедр на любезности, казалось, питал к тучному джентльмену величайшее почтение, и Гарри обратил внимание на то, с каким глубоким поклоном его сиятельство принял банкноты, которые хозяин ложи вынул из бумажника и вручил ему. В эту минуту лорд Марч заметил нашего виргинца и, кончив свои переговоры с тучным джентльменом, прошел туда, где сидел Гарри, и радостно поздоровался со своим молодым другом. Они сели рядом и продолжали следить за боем, который велся с переменным успехом, но с величайшим искусством и мужеством с обеих сторон. После того как бойцы наработались шпагами, они сменили их на дубинки, и это долгое восхитительное сражение завершилось тем, что победа еще раз осенила своего верного служителя Фигга.
Пока бой еще длился, разразилась гроза; и мистер Уорингтон с благодарностью принял приглашение милорда Марча поехать в его карете, на козлы же его собственного экипажа сел грум. Благородное зрелище, которое он наблюдал, привело Гарри в неистовый восторг: он объявил, что ничего лучше он в Англии еще не видел, и, как обычно, почувствовав сожаление, что не может разделить такое удовольствие с любимым товарищем своих детских игр, начал со вздохом:
— Как бы я хотел... — Но тут же умолк и докончил: — Нет, этого бы я не хотел.
— Чего вы хотели бы и не хотели бы? — осведомился лорд Марч.
— Я вспомнил своего старшего брата, милорд, и жалел, что его нет со мной. Видите ли, мы собирались приехать на родину вместе и много раз говорили об этом. "Но такая грубая забава ему не понравилась бы — он не любил подобных вещей, хотя нельзя было найти человека храбрее его.
— О! Храбрее его нельзя было найти человека? — повторил милорд, откидываясь на подушку сиденья и поглядывая на своего виргинского друга с некоторым любопытством.
— Видели бы вы его, когда он поссорился с одним доблестным офицером, нашим другом, — ссора была нелепой, но Джордж не дал бы ему пощады. Богом клянусь, я не видел, чтобы человек мог быть так хладнокровен, так полон ярости и решимости. Для чести Виргинии было бы куда лучше, если бы он мог приехать сюда вместо меня и показать вам, что такое настоящий виргинский джентльмен!
— Право, сударь, для этого вполне годитесь и вы. Поговаривают, что вы в милости у леди Ярмут, не так ли?
— Да, конечно, я не хуже других. Я умею ездить верхом и, пожалуй, стреляю лучше Джорджа, но зато у моего брата была голова на плечах, сударь, голова! — заявил Гарри, постукивая по собственному лбу. — Даю вам слово, милорд, что он прочел чуть ли не все книги, какие только есть на свете, а еще он умел играть и на скрипке, и на клавесине и сочинял стихи и проповеди, самые изящные. А я — что я умею? Ездить верхом, да играть в карты, да пить бургундское. — И кающийся грешник уныло поник головой. — Но зато уж в этом я с кем угодно потягаюсь. По правде говоря, милорд, тут я поставлю на себя без всяких опасений, — докончил он, к немалому удовольствию своего собеседника.
Лорд Марч смаковал naivete {Наивность (франц.).} молодого виргинца, как пресыщенный чревоугодник, который до конца своих дней будет смаковать сочную баранью отбивную.
— Черт побери, мистер Уорингтон, — сказал он, — вас следовало бы повезти на Эксетерскую ярмарку и показывать в балагане.
— С какой это стати?
— Как джентльмена из Виргинии, который лишился старшего брата и искренне его оплакивает. У нас тут эта порода не водится. Честью и совестью клянусь, я верю, что вы обрадовались бы, если бы он воскрес.
— Верите! — воскликнул виргинец, и лицо его побагровело.
— То есть, вы верите, что обрадовались бы этому. Но не сомневайтесь: никакой радости вы не почувствовали бы. Это противно человеческой натуре как я ее понимаю, во всяком случае. А сейчас вы увидите несколько недурных домов. Вон тот на углу принадлежит сэру Ричарду Литлтону, а этот большой особняк — лорду Бингли. Как жаль, что с этим пустырем, с Кавендиш-сквер, еще ничего не сделали и только обнесли его безобразным забором. Черт побери! Во что превращается Лондон! Из Монтегью-Хаус устроили дурацкую кунсткамеру на манер музея дона Сальтеро, набили его книгами, а также чучелами птиц и всяких носорогов. Проложили дурацкую новую улицу через сады Бедфорд-Хауса и нарушили покой герцога, хотя, полагаю, возмещение его утешит. Право, не знаю, что еще придумают городские власти! Как мы поедем? По Тайберн-роуд и через парк или по Своллоу-стрит прямо в кварталы, где обитают приличные люди? Мы можем пообедать на Пэл-Мэл или, если вы предпочтете, у вас; и вечер проведем так, как вам будет угодно, — с дамой пик или...
— С дамой пик, ваше сиятельство, — перебил мистер Уорингтон, розовея.
Засим карета покатила к его гостинице в Ковент-Гардене, хозяин выбежал ему навстречу с обычным подобострастием, а узнав милорда Марча и Раглена, поспешил смиренно приветствовать его сиятельство, склонив кудри парика к самым башмакам графа. Кем вы предпочли бы стать — богатым и молодым английским пэром в царствование Георга II или богатым патрицием в царствование Августа? Вот прекрасный вопрос, который могли бы обсудить нынешние молодые джентльмены на заседании какого-нибудь своего дискуссионного клуба.
Разумеется, молодому виргинцу и его благородному другу был подан наилучший английский обед. За обедом в обильном количестве последовало вино, настолько недурное, что эпикуреец-граф остался доволен. За вином они обсуждали, отправиться ли им в Воксхолл посмотреть на фейерверк или сесть за карты. Гарри, который никогда в жизни не видел фейерверка, если не считать десятка шутих, запущенных в Уильямсберге 5 ноября (зрелище, показавшееся ему великолепным), предпочел бы Воксхолл, по уступил желанию своего гостя, выбравшего пикет, и вскоре они уже были поглощены этой игрой;
Вначале Гарри, по обыкновению, выигрывал, но через полчаса удача ему изменила и улыбнулась лорду Марчу, который уже давно сердито хмурился. Тут в комнату с поклонами вошел мистер Дрейпер, поверенный мистера Уорингтона, и принял приглашение Гарри присесть и выпить вина. Мистер Уорингтон всегда приглашал всякого гостя присесть и выпить вина и потчевал его лучшим, что у него было. Имей он одну черствую корку, он делился бы ею, имей он оленью ногу, он угощал бы олениной, имей он графин воды, он пил бы ее с удовольствием, имей он бутылку бургундского, он весело распил бы ее с другом, томимым жаждой. И не воображайте, будто гостеприимство и хлебосольство — такая уж обычная добродетель. Вы прочитали о ней в книгах, мой дорогой сэр, и считаете себя хлебосолом, потому что даете шесть обедов в год на двадцать кувертов, отплачивая своим знакомым любезностью за любезность, но где радушие, где дружеский дух и доброе сердце? Поверьте мне, они в нашем эгоистическом мире — большая редкость. Возможно, мы в юности привозим их с собой из деревни, но перемена почвы обычно идет им во вред, и они чахнут и погибают в душном лондонском воздухе.
