- Я Диоген, удостоившийся прогулки в колеснице Александра, - смеясь, говорил Эсмонд. - Не моя цель покорить Дария или укротить Буцефала. Я не гонюсь за тем, за чем гонитесь вы; громкие имена и высокие посты мне ни к чему. Но моя скромность - дело вкуса, а не добродетели, и я знаю: то, что меня влечет, столь же суетно, сколь и то, к чему стремитесь вы. Будьте же снисходительны к моим слабостям, как я снисходителен к вашим; или еще лучше, посмеемся вместе над теми и другими, и над самими собой, и друг над другом.
- Если у вашей очаровательницы хватит стойкости, - сказал Сент-Джон, она, пожалуй, заставит вас вести осаду лет двадцать и сдастся тогда, когда вам стукнет семьдесят, а ей впору будет няньчить внучат. Что ж, охота на женщину - не хуже всякой иной потехи, - прибавил он, - только уж очень коротка на мой взгляд. Дичь настигаешь слишком быстро - в этом вся беда.
- Вам, видно, приходилось иметь дело с дичью, которая привыкла к тому, что ее ловят, и потому легко дается в руки, - сказал мистер Эсмонд.
- Дульцинее Тобосской равных нет, не так ли? - подхватил его собеседник. - Что же, честный мой Гарри, ступай, сражайся с ветряными мельницами, быть может, ты безумен не более других, - закончил Сент-Джон со вздохом.
Глава III
Статья из "Зрителя"
Нет ли среди молодых джентльменов, моих потомков, читающих эти записки, такого, кто претерпевал бы ныне муки любви? Вот средство от этой болезни, постыдное, быть может, но верное и сильнодействующее - бегство. Несколько раз Эсмонд уезжал от своей возлюбленной и излечивался почти совершенно; но потом возвращался, и недуг охватывал его с прежней силой. Расставаясь с нею, он давал зарок более о ней не думать; и в самом деле, ему удавалось подавить то неистовое томление, которое снедало его, когда она была рядом; но стоило ему воротиться, и все начиналось сызнова. Он был смешон и жалок и под конец уже не вызывал ни в ком сочувствия, кроме своей дорогой госпожи, леди Каслвуд; на ее нежной груди он изливал все свои мрачные жалобы, и она никогда не уставала его слушать и заступаться за него.
Иногда Эсмонду начинало казаться, что есть надежда. Потом снова какая-нибудь дерзкая или кокетливая выходка возлюбленной повергала его в отчаяние. Подолгу они бывали, точно брат с сестрой или самые близкие друзья, - она становилась простой, милой и ласковой, и он не помнил себя от счастья, видя ее такой. Потом вдруг все круто изменялось. Либо он, некстати заторопившись, заговаривал о своей любви, и тотчас же получал отпор, подчас весьма болезненный для его самолюбия; либо в нем вспыхивала ревность, отнюдь не лишенная оснований, к какому-нибудь новому поклоннику или просто богатому молодому приезжему, которому неисправимая кокетка тотчас же спешила расставить сети и заготовить приманки. Если же Эсмонд отваживался на упрек, маленькая строптивица возражала:
- А вы кто такой, сэр? Я иду к своей цели, и эта цель - замужество, так не извольте же становиться мне поперек дороги. Вам я не пара, полковник, нет, не пара, понятно? Будь вы побогаче и помоложе - это бы еще куда ни шло. Что, всего на восемь лет старше, говорите вы? Вздор! Вы старше меня на сто лет. Вы старый-престарый Неулыба, вот вы кто; выйди я за вас замуж, я сделала бы вас несчастным, и это было бы моим единственным утешением. Ведь того, что у вас останется после уплаты домохозяйке и лакею, кошке на молоко и то не хватило бы. Прикажете мне жить в меблированных комнатах и жарить баранину на вертеле, покуда ваша честь нянчит младенца? Пустое, сэр, и пора бы вам выбросить все это из головы. Вы столько пробыли на войне, а вернулись еще скучнее и унылее прежнего. Вы и маменька - вот отличная пара. Вы жили бы душа в душу, точно Дарби и Джоэн, и коротали бы за крибиджем остаток своих дней.
- Хорошо, что ты сама признаешься в суетности своих желаний, бедная моя Трикс, - сказала ее мать.
- Суетность, - ах вы, моя прелесть! Уж не думаете ли вы, что я малое дитя, которое можно запугать букою? Суетность, скажите пожалуйста; а велика ли беда, сударыня, хотеть, чтобы тебе было хорошо? Придет пора, вы умрете, милая моя старушка, или мне наскучит дома, и я сбегу от вас - и куда же мне тогда податься? В няньки к невестке-папистке, пичкать лекарствами ее детишек, сечь их и за непослушание укладывать в постель? Или стать домоправительницей в Каслвуде, а потом выйти замуж за Тома Тэшера? Merci! Довольно я была в загоне из-за Фрэнка. Ах, зачем я не мужчина! Я в десять раз умнее его, и если б только я носила - нет, нет, можете не пугаться, миледи, - если б я носила парик и шпагу вместо этих фижм и мантилий, на которые меня обрекла природа (хотя и это не так уж плохо, - кстати, кузен Эсмонд, завтра же отправитесь в ряды и подберете мне к этой ленте в точности такую же, слышите, сэр?), уж я сумела бы прославить наше имя. Да и Неулыба сумел бы, будь он главою нашего рода. Милорд Неулыба не ударил бы лицом в грязь. Да, да, у вас приятные манеры, и из вас вышел бы отличный, почтеннейший, скучнейший оратор.И тут она принялась подражать Эсмондовой манере держаться и говорить, да так уморительно, что леди Каслвуд покатилась со смеху и даже сам полковник не мог не признать некоторого сходства в этой причудливой и злой карикатуре.
- Да, - продолжала Беатриса, - заявляю во всеуслышание, открыто и честно, что я хочу заполучить хорошего мужа. Велик ли грех? Мое лицо - все мое богатство. Налетайте, покупайте! Я не умею ни ткать, ни прясть, но я знаю двадцать три карточных игры, умею танцевать самые модные танцы, могу охотиться на оленя и, пожалуй, попаду в птицу на лету. Язык у меня острее, чем у любой из моих сверстниц, а сплетен в запасе столько, что хватит для развлечения угрюмого супруга по меньшей мере на тысячу и одну ночь. Я знаю толк в нарядах, бриллиантах, азартных играх и старом фарфоре. Люблю конфеты, мехельнские кружева (те, что вы привезли мне, кузен, очень милы), оперу и все бесполезное и дорогое. У меня есть обезьянка, маленький негритенок, Помпеи, ступайте, сэр, предложите шоколад полковнику Неулыбе, - попугай и пудель, а еще мне надобен муж. Купидон, ты меня слышишь?
- Да, миссус, - сказал Помпей, подаренный ей лордом Питерборо, белозубый арапчонок в тюрбане, украшенном чучелом райской птицы, и ошейнике с выгравированным на нем именем его госпожи.
- Да, миссус, - сказала Беатриса, передразнивая мальчика. - А если муж не находится, Помпей пойти и достать муж для миссус.
Помпей вышел из комнаты, скаля белые зубы над подносом с шоколадом, а мисс Беатриса бросилась матери на шею и, как обычно, закончила свою выходку звонким поцелуем, и не удивительно, что после уплаты подобной пени кроткий судья тут же простил ей все провинности.
Когда мистер Эсмонд воротился на родину, здоровье его все еще было расстроено, и он нанял квартиру в Кенсингтоне, неподалеку от дома, где жили обе его госпожи, что позволяло ему каждодневно наслаждаться их обществом и нежными заботами. Он также мог принимать у себя друзей - из числа самых избранных. Мистер Стиль и мистер Аддисон не раз оказывали ему честь своим посещением и не одну бутылку отличного кларета распили вдвоем за здоровье хозяина, который из-за недавней раны принужден был ограничиваться жидкою кашей и прохладительными напитками. Оба эти джентльмена были вигами и ярыми приверженцами герцога Мальборо; Эсмонд же, как известно, принадлежал к противной партии. Но, невзирая на несходство политических взглядов, три джентльмена отлично сходились во всем остальном, и когда однажды в дом полковника (выгодно расположенный у Найтсбриджа, между Лондоном и Кенсингтоном, и выходивший окнами на кенсингтонские сады) приковылял, опираясь на костыль и палку, добрый старый покровитель Эсмонда, генерал-лейтенант Уэбб, - мистер Аддисон и мистер Стиль дружно признали не только его душевное благородство и воинскую доблесть, но даже и то, что в случае с Винендальской битвой он был незаслуженно и несправедливо обойден. Он, правда, щедро вознаграждал себя за это в разговоре, и, явись у мистера Аддисона мысль написать поэму о Винендале, он мог бы услышать рассказ об этом деле из уст самого генерал-лейтенанта не менее сотни раз.
Будучи обречен на бездействие, мистер Эсмонд обратился к литературе и занялся сочинением комедии, суфлерский экземпляр которой и поныне хранится в моем ореховом escritoire с печатью и надписью: "Преданный Глупец, комедия, представленная на театре Слугами Ее Величества". То была весьма чувствительная пьеса, и мистеру Стилю, более склонному к чувствительности подобного рода, нежели мистер Аддисон, она понравилась, тогда как последний откровенно посмеялся над нею, хотя и вынужден был признать, что есть в ней два-три удачных места. В ту пору он сам только что закончил свою трагедию "Катон", блеск которой совершенно затмил мерцание Эсмондовой грошовой свечки; полковник даже не решился выставить свое имя на этом произведении, и оно было напечатано за подписью "Дворянин". Покупателей нашлось всего на девять экземпляров, хотя прославленный критик мистер Деннис дал весьма похвальный отзыв, всячески превозносивший достоинства комедии; и в один прекрасный день полковник Эсмонд, будучи сильно не в духе, приказал Джеку Локвуду, своему слуге, сжечь все издание.
